Магический мезальянс

— Многие твердят, что ей нельзя верить. Бэгшот — двинутая. Неужели неясно? — пытался своеобразно успокоить Гарри Рон. — Она не двинутая! — возмутился сирота, которому пожилая леди столь трепетно рассказывала о родителях. — Ну знаешь… хочется верить всему этому? Пожалуйста, верь, — Рон укрылся одеялом с головой. Меньше всего Гарри хотелось верить в то, что потеря магии спланирована, и хуже не придумаешь если… Нет, все это министерская чушь с поисками виновных! Магия целительства открывалась вовсю и ее нельзя было удержать. У некоторых, но не у Мальчика-который-выжил. Некоторые маги погрузились в молчание, а некоторые приписывали такому молчанию определенную значимость. Такому молчанию оказалась подвержена и Тонкс, как выяснилось на очередном выезде «факультета по борьбе со стихией» — как шутили близнецы Уизли. Новость вскрылась за день до выписки Дамблдора, все время до этого Гарри чувствовал себя не лучшим образом и по-настоящему возмещал свое состояние полного нуля, только работая напару с мистером Георгином. Помногу раз за день он самостоятельно находил фельдшера на территории реанимационного отделения, хотя тому помогали и другие врачи, и добровольцы, включая Уизли. Разве мог этот человек всем нравиться, если бы в самом деле был Гриндевальдом? Гарри смотрел на него при любом разговоре, а в голове крутилась одна мысль: «просто скажи, что ты — Гриндевальд. Просто скажи». Разве мог этот человек разговаривать столь странно, будь он обычным магглом? Ожидая машину, под навесом, защищающим от снегопада, недалеко от черного хода лечебницы, парнишка обнаружил мистера Георгина — он никогда не говорил «до свидания», но Гарри все равно подошел. — В чем дело, малыш, ты умираешь? Предсмертные судороги? Темный тоннель со светом в конце? Длань Господа… а, ты будешь жить еще чертовски долго, — отмахнулся фельдшер, поскольку Гарри, подойдя к открытому купе скорой, на подножке которого уселся мистер Георгин, так ничего и не произнес. Исступленно гипнотизируя кисти мужских рук, бывший избранный пророчеством мальчик мог поклясться, что помнил эти руки, теперь мог, когда на них не было медицинских перчаток. Он видел их хватающими дымные сизые тучи, он видел их запутанными в повилике, он видел, как по руке полз муравей, поднимаясь к предплечью, — словно нарезка из другой реальности, — Гарри лишь хотел знать правду. — Почем вам известно, сколько мне жить? — юный маг остановил взгляд на сигарете, которую фельдшер держал подушечками большого и указательного пальцев. — Мне пофартило стать в этой области специалистом. А это, лечебная марихуана. Если тебе требуется переломить сомнения на сей счет, — Мистер Георгин как бы имел в виду: «я серьезен, но не воспринимай меня всерьез», поводив по воздуху перед Гарриным взглядом окурком. Мужчина не подавал признаков замерзания, хотя был в легкой форменной одежде, без куртки. На поясном закрепе у него висел портативный передатчик экстренной, откуда доносился дребезжащий стрекот диспетчера. Из кабины скорой орала маггловская песня с весьма интимным содержанием: «Ты и я сливаемся во тьме. Души порознь, а тела в огне. Грусть улыбок в полутьме не разгаданна. Мне не узнать, чувствуешь ли ты, что я вкладываю в твои ладони все мои мечты. Откройся же мне! Нам не разрушить эту стену. Ведь все, о чем я могу мечтать, это увидеть тебя на свету. Но ты весь соткан из цвета ночи…» * — Вы волшебник? — ляпнул Гарри. Любой маггл счел бы данный вопрос странным, но мистер Георгин рассмеялся тихо и хрипловато, как-то задушено, заставляя тем самым раскаяться мальчика в безответно заданном вопросе. Пожалуй, это реакция маггла? Гарри начал активно соображать, чем бы смягчить ситуацию, однако все замялось само собой. — Такое милое словечко. Почти, как кудесник, чудотворец, — иронизировал фельдшер. — А как ты сам считаешь? — Ну… те люди, которых вы спасли, точно вас считают волшебником… — косноязыко гипотезировал юноша. — Милое ли слово? Волшебник. Твое мнение, — прервал рассуждения мистер Георгин. — Да, наверное звучит… мило, — согласился Гарри, опять же неуклюже. — Но, я имел в виду немного другое… — Спасение жизней — не волшебство. Тем более, еще никто не выбрался из этой жизни живым. Что до тех людей, кто предпочитает иллюзию? Лживое обольщение жизнью. Кто знает, вдруг мертвым во стократ веселей? У жизни всегда есть любимчики, жизнь покрывает славой. Думаешь, Смерти до всего этого есть дело? Это самая непредвзятая сила на свете, легко спасать без мерила. Спасай на здоровье — Ей фиолетово, да? Сейчас это во многом проще, чем до Нового года. — Наверно, — Гарри понял, что ничего не понял, но то, как мистер Георгин упомянул Смерть и рассудил о жизни, позволило юному слушателю гнуть свою линию, после некоторой паузы. — Вы говорите не как обычный ма… человек, — чуть не вырвалось «маггл». — Ладно, ты будешь курить или нет? — мальчик покачал головой на протянутую сигарету, словно перед тем его спрашивали уже сотню раз. — А, ты пленен стереотипами. — В каком смысле «пленен стереотипами?» — Дуальный мир, дуализм. Черное и белое. Курить — плохо, это зло. Оставь серьезность, иногда правила мешают. — Нет, я… что это значит? Вы меня запутали. — Нестрашно. Так что выберешь? — Георгин снова предложил дымящий папирус. — Зло или добро? Гарри взял окурок и затянулся, без мыслей. Его горло обожгло горячей кислотой и удушливой горечью, он закашлялся. Фельдшер глухо рассмеялся, забирая у него курево. По большому счету, это был жест того, что Гарри не приверженец этого самого «дуализма» — или как оно там? Ведь он понимал это иначе, как учил Дамблдор, мол, все определяет выбор. И Сириус об этом поминал: «в каждом есть и темная, и светлая сторона». — И? Чем это было: злом или добром? — Это лечебной марихуаной было, от стрессов. Две минуты назад тебе о том толковал, милый юноша. Чем ты слушаешь, гормональная память? — Ужасно забавно, — удерживал улыбку Гарри. Кажется, гриффиндорец совсем запутался. Мистер Георгин, видимо, практиковал это — путанье, вождение за нос. Он был похож на маггла непосредственностью, а на мага был похож философствованием. Его речи могли быть до того бессмысленными, что порой восходили до предела мудрости. Но всегда — они путали, — это очень сбивало с толку, особенно, когда нужно было срочно кому-то поставить укол, как тогда «с веной». Он был слишком взрослым, давно немолодым, но в смехе напоминал подростка. Улыбка жила на его лице, как бы, сама по себе, — наивная, заражающая, радиоактивная даже, она могла превратиться в искусственную, профессиональную, посылающую ко всем чертям, могла — таинственно застыть, как сейчас, когда Гарри спросил: — Вы знали Альбуса Дамблдора? — и тут же понял, что нет никаких шансов получить ответ. Мистер Георгин сделался настолько неживым внешне, что Гарри вряд ли бы отличил его от постояльцев морга. Он застыл, чуть приподняв указательный палец, будто призывая к тишине, — хотя это было немыслимо из-за недавно проехавшей снегоуборочной техники и сигналов машин, подгоняющих друг друга в вечерней пробке. Он замер, будто заслушался хором лестных нимф. Пожалуй, столь оригинального способа уходить от ответов не изобрел даже Дамблдор? — подумалось Гарри. Несколько секунд спустя на улице оказались Чарли с Роном. Служебная машина во всю бибикала им. У Гарри не было желания идти пешком до Вудленд-райз. Чарли, кажется, вывел фельдшера из анабиоза вопросом, — не жарко ли тому? Получив в ответ что-то вроде: «довольно жарковато, кадет мой, но бурлекс устраивать, мне неугодно». По пути домой Гарри вызвал обсуждения того, что же такое «бурлекс?» В итоге Моуди пояснил, что это что-то типа стриптиза. В любом случае, то был не самый животрепещущий вопрос на земле. И некогда избранный увяз в мыслях о том, кем являлся этот человек еще больше. Вдруг у Гриндевальда отшибло память, например? К магглам память о чудесах возвращалась, а у кого-то наоборот, — кто знает? Гарри начал обдумывать каждое слово фельдшера, касательно Смерти и спасения людей. Дамблдора успешно выписали и теперь старец пребывал в зале общежития очень часто. И это весьма радовало юношу. Он спрашивал о Гриндевальде, о том, мог ли предшественник Воландеморта выбраться из тюрьмы за морями. И он услышал достаточно, чтоб научиться уважать чужое решение в анонимности, — Гарри не казалось, что магия и отношения директора с кем бы то ни было как-то связаны между собой. — Мы общались. М-да, мы общались. Увы, это нельзя было назвать дружбой, как таковой. Какая сложилась у тебя с мистером Роном Уизли и мисс Гермионой Грейнджер, мой мальчик. Мы общались так недолго, что я даже не успел понять, чем это общение, в сущности, было. И уж совершенно невероятно, что бы Геллерт, кх, Гриндевальд каким-либо образом переместился сюда, в Лондон. Не используя при этом магии. В последнем директор уверял всех, то же говорил он и Гарри. Каким-то образом юный волшебник просто пришел к тому, что любит Дамблдора, несмотря на лукавый прищур или явное увиливание. И после всего, что с ними случилось, он просто рад, что Дамблдор жив и относительно здоров. Ему больше не хотелось задавать вопросы ни руководителю распавшегося «Ордена», ни загадочному фельдшеру. Их реакция была почти одной и той же. Если профессор Дамблдор при этих темах выдавал тихое помешательство, то этот, мистер Георгин, — некое лучезарное бешенство. Такое теплое, сжигающее. И непременно находил какое-то срочное задание. Вопросов и споров Дамблдору хватало с братом, который был, почему-то уверен, что Гриндевальд вполне мог переместиться сюда, в Лондон, не используя магии. Обострились эти споры под конец января, также — опустились до таких постыдных подробностей, что Гарри никогда не хотел бы такова слышать о своем любимом учителе — за кем бы тот замужем не был или за кого бы не стремился. Пожалуй, только Гарри и, к несчастью, Снейп стремились уладить ситуации с внезапными нападками Аберфорта и не дать им большую огласку. Пожалуй, их с зельеваром усилия были тщетны. Все это время общественных перепалок Гарри думал о магии, о сроках, о любых странностях, которые раньше вызывали недоумение опекунов. «Сейчас спасать во многом проще, чем до Нового года» — переваривал он слова Гринде… Грина Георгина накануне дня остановки смертей… …Накануне дня остановки смертей Гарри был в госпитале Святой Марии с бывшими студентами Хогвартса и стал свидетелем безудержного наплыва больных. Рона и Гермиону, Фреда и Джорджа, Чарли, Люпина, Моуди и даже Луну Лавгуд, в первый раз поехавшую с ребятами на «устранение апокалипсиса» — как они в шутку окрестили свою группу добровольной помощи, — всех сослали в реанимационный корпус. Пациенты доставлялись с самими разными недугами, начиная от инсультов, совершенно внезапных сердечных приступов, люди с острым истощением, проведшие заточение в своих домах, в недобирабельных пригородах в течение нескольких суток, люди с переломами и обморожениями всех частей тела, которых службы спасения откапывали из-под завалов — здания в разных районах города продолжали рушиться из-за когдатошнего воздействия на них чар расширения. Мало того, что пациентов было полно, понаехала пресса и телевидение, премьер-министр прибыл в гущу событий с советниками, спонсорами и людьми из охраны, — среди них Гарри увидел Кингсли Шэклболта, но ему некогда было поздороваться. Юный маг стремился держаться ближе мистера Георгина, но все равно постоянно терял его из виду. После сумасшедшего дня у Гарри подкашивало ноги. В это с трудом верилось, но смертей в столь насыщенный день не зафиксировалось. По крайней мере, ни Гарри, ни его товарищи об умерших пациентах не слышали. — Где Луна? — озадачила Гермиона, когда бывшие чародеи собрались вместе, ожидая машину до Вудленд-райз, и не досчитались своих. — А Рон где? — подхватился с больничной скамьи Гарри, время было позднее, они еще никогда так не задерживались. — Рональд? Да он крови насмотрелся… блюет, короче, — неутешительно сообщил Чарльз. Гарри оглядел холл лечебницы, ища взглядом Луну. Он прошелся к лифтам, мимо людских скопищ, стараясь поменьше толкаться. Около стойки регистрации пациентов каждый хотел узнать — живы ли близкие. У Гарри всякий раз сердце сжималось в тоскливой радости за других, когда дежурная называла фамилию и поздравляла родственников с тем, что тот или иной человек жив и находится там-то и там-то, в такой-то палате. Здесь было такое скопище разной энергетики: и счастливой и слезливой, — так много чувств, которые осязались мурашками по коже… Наконец, сквозь гурьбу народа, за чьими-то спинами в белых халатах, Гарри увидел, словно солнечный зайчик скользнул по стене. Возможно, померещилось. Но юноша пошел в тот коридор, где мелькнул луч, и ему примерещилось вновь. Отсвет чего-то прыгнул вдоль стены, уводя взгляд к двери вестибюля для курящих, — в этом закоулке практически не было людей. Гарри прошел чуть дальше, слыша голоса. Это был голос Луны Лавгуд: — Георгины олицетворяют величие и победу, всепобеждающую силу жизни, а еще вечную преданность, ну и еще… ими украшали свадебные церемонии раньше… — Надгробные венки из них плели, моя прозорливая сестрица Гелиоса, раньше, — ответил голос, который для Гарри тоже был теперь хорошо узнаваем. — Смотря в какой стране… О, Гарри? — белокурая когтевранка, сидевшая на табурете у окна, повернулась к входу. — Эм, Полумна, мы… нам уже ехать пора. Тебя потеряли, — совладал с мыслями парень. — Да, ой неужели, — медленно поднялась она. — Да, действительно. Спасибо, Гарри Поттер. До свидания, сэр Георгин. То есть… без «сэр». — Мы б без тебя не уехали, — сказал Гарри, глядя на собеседника девушки, оставшегося сидеть, а точнее полулежать, на подоконнике с приоткрытой створкой. Интересно, они что тут урок гербологии устроили? О цветах беседовали? Тоже попрощавшись, мальчик не ушел. Минуту постояв, Гарри шагнул в проветриваемую бытовку, откуда Луна порхнула в коридор. Мистер Георгин опирался спиной о оконную раму с одной стороны, протянув длинные, скрещенные в лодыжках ноги вверх по противоположной стороне рамы. Его левая рука почти торчала на улице, крупицы снега падали и таяли на коже. Между пальцами тлела сигарета, дым полностью вытягивало из помещения. У него на голове было то, что принято называть «взрывом на макаронной фабрике», а светлый пух ресниц скрывал глаза, потому что веки были прикрыты, будто распрощавшегося со всеми мигом сморил сон. — Снова нужно ехать, — констатировал фельдшер реанимации, Гарри вздрогнул. — Что поделать, мне будет вас не хватать. Тебя и сестрицы Гелиоса, и всех из твоей лиги удальцов. — Черт. Я подумал, что вы спите, — вообще-то, юношу заставил вздрогнуть голос, нетипичный для спящего или уставшего человека. — Аа, я тоже так подумал, — мистер Георгин чуть шире приоткрыл один сощуренный глаз и сжался в плечах, стал похож на шкодливого кота. Замурлыкал бы, почеши за ухом. — Вы не торопитесь домой? Сегодня был… безумный день… — Гарри присел на место, ранее занятое Полумной, он в ту же секунду понял, что сестра Гелиоса и есть луна, — по-латински ночное светило звучит именно так. — Нет, — улыбнулся Георгин непереводимой улыбкой. — Домой мне рано. — Ого. Вы хотели бы остаться на сверх-сверхурочную? Как нужно любить свою работу? — Возможно, ты заблуждаешься насчет моей мотивации, мой прыткий оруженосец. Возможно, подобно многим, мне ненавистна моя работа. А, однако. После этих двух смен меня ждет другая лечебница. После сегодняшнего дня, кто-то да попросится умереть. Сверхурочными будут пациенты или нет, не я сужу. Не существует «хочу», есть только «надо», — насмешливая складка у уголка рта, повернутого в профиль лица, очертила линию тени. Мистер Георгин казался неживым, плоским портретным снимком, даже не колдографией. Гарри не знал, что сказать. По правде, он хотел сказать слишком много, поэтому молчал, едва пошатываясь, отклоняя назад табурет и балансируя на хлипких ножках. В душной тишине было уютно, как в коконе, далекие звуки просачивались откуда-то издали, словно из другого мира. И из всех возможных вопросов, рожденных множеством невнятных, обрывочных, но весьма приязненных диалогов, Гарри задал самый странный для себя вопрос: — Вы несчастны? — мистер Георгин посмотрел на мальчика уморительно лениво. — В общем, и… прямо сейчас, в настоящем моменте? — Кого счастливит действительность? Покажи этого радостного пьянчугу, у которого есть еще! — на миг они попытались посмеяться. — Был ли ты когда-нибудь счастлив настоящим? Мальчик-который-выжил задумался крепко. Он рассказывал фельдшеру о том, каким поганым выдался для него минувший Сочельник, как он переживал о близком человеке, как все, чем он жил ранее рухнуло, — конечно он не уточнял, что под этим подразумевалось исчезание чар. — Я не знаю, — сказал Гарри. — Возможно, был. Правда теперь, оно стало прошлым. И тут мистер Георгин в самом деле засмеялся, бормоча что-то наподобие: — Гениальный мальчишка, уловил в чем подвох, да… Гарри тоже невольно улыбнулся, хотя ему стало совсем грустно. Юноша полагал, что счастье в людях, в близких друзьях. В настоящем точно нет счастья, но есть близкие, — значит и счастье есть? Это чертовски сложно, когда Гриндевальд… эм, сэр Георгин запутывает тебя твоими же чертовыми вопросами! Ему надо принять ситуацию, вот и все. Научиться испытывать это новое счастье вне Хогвартса. Научиться? Разве счастье — это наука? Чертов декламатор бытия этот Георгин! Гарри перестал следить за своей мимикой и просто изучал — его. Вероятного Темного Лорда, и, о ужас, — которого язык не повернулся бы назвать врагом. С ним можно было, как с приятелем, но дистанция все равно присутствовала. И сколько чувства скрыто в его бесчувственности? Он отдавал все и в тот же миг — таил застывшую бездну. Его насмешки не были грубыми, а похвала не была паточной, но все оно балансировало, как ножки шаткого табурета под весом подростка. Все в нем было идеальной консистенцией заинтересованности и безучастия, непритязательности и спроса, а каждый разговор был как опьянение и прозрение одинаково. Баланс. — Назло, пора ехать… — Гарри поднялся на ноги, чтоб не мучить больной табурет. — Жаль, я не могу остаться, а утром вас уже не будет… — Нет. То были жаворонка клики, глашатая зари. Ее лучи румянят облака. Светильник ночи сгорел дотла. В горах родился день. И тянется на цыпочках к вершинам. Мне надо возвращаться, чтобы жить? Или остаться и проститься с жизнью? — задекламировал выразительно мистер Георгин. Зато теперь в голосе слышалась усталость, хотя. Гарри мог лишь восхищаться таким вокальным голосом, дикцией, баритонной дикцией, — он еще не слышал, чтоб у кого-то получалось звучать так же красиво. Даже неся чушь, казалось бы. — Это Шекспир? — Пусть будет Шекспир. — Эй, Гарри? — в дверном проеме показался Рон. — Машина! Они попрощались с фельдшером скорой, безответно, — в этом уже никто не предусматривал невежества. Ребята быстрым шагом двинулись вглубь коридора. Рыжий товарищ не прекращал причитать: «почему так долго», Луна уже давно сидела в служебном автомобиле, а метель на ночь усиливалась. — Я должен возвратиться, чтобы жить. Или остаться и проститься с жизнью… — повторял Гарри, маневрируя меж врачами. Носиться тут было почти в порядке вещей, после недавнего столпотворения. Ни один мелькающий белый халат не висел спокойно, а развивался от бега его носителя в ту или иную палату. — Гарри? Ты чего? — они вынырнули из парадного входа. — Заносит на поворотах, — он понимал, что Рон вытаращил глаза в честь того, что Гарри плел по пути, а не того, что они чуть дружно не соскользнули со ступеней. — Заносит на поворотах? — Рон съехал вниз по свободным перилам. — Тогда заземляй метлу… — и они оба, почти падая, погнали на перегонки до машины через огромный нераздавленный сугроб. Жуткие окрестности госпиталя Святой Марии были не лучшим местом для веселости и игр, но сегодня случилось нечто вроде праздника, — никто не умер из пациентов. И даже дежурная казалось немного подшофе, а из ординаторской раздавался звон рюмок. И странно, что мистер Георгин оставался к этому непричастен, хотя сам спас больше половины из всех поступавших, будто у него установлен лимит по спасению. Хотя, наверное, мужчина просто слишком устал. Гарри чуть не поддался некой минутной слабости пригласить этого человека на Вудленд-райз. Юный маг пожалел бы об этом тогда или чуточку позже, ибо день спустя выяснилось, что Аберфорту обед в рот не залезет, пока тот с братом не поскандалит. И, что все общежитие ждет визита Руфуса Скримджера со дня на день. Гарри отсыпался полдня, а спустившись в зал, не вполне понимал сути всей шумихи. Он пожелал всем за столом доброго утра, проследовав к дивану, где уже сидел Рон с Фредом и Джорджем. — Доброе утро, — зевнул Гарри, присаживаясь. — Что тут опять? — Ну, если вкратце, Аберфорт назвал нашего директора нехорошим словом, указывающим на его сексуальную ориентацию, а Снейп в ответ назвал Аберфота нехорошим словом, указывающим на его умственные способности, — внес ясность Фред. — О, да. Было весьма познавательно, — подхватил Джордж. — Напрасно тетушка Мюриэль такую словарную сечу запорола… — Еще чуть-чуть кто-то из них выкрикнул бы Авада-Кедавра! Ой, — смутился близнец. — Прости, Гарри. — Мне-то что? Не убудет, — как будто это заклинание имеет к нему какое-то отношение теперь. Это теперь, как сон, далекий-далекий сон. И на фоне этого сна разворачивались события, над которыми юный волшебник, бывший студент школы чародейства и забытый избранный был не властен никоим образом. Например, если бы ему кто сказал пару месяцев назад, что Воландеморт пойдет работать в реанимацию госпиталя Святой Марии, Гарри крутил бы пальцем у виска, пока не стер палец о черепную кость или не протер дыру в голове. Это невозможно — даже у душегуба, убийцы начали пробуждаться способности к целительству! Событийный ряд, предшествующий этому, состоял не только из домашних склок, но и радостных дурачеств. Вначале, всех всполошила массовая остановка смертей. Кто-то из магов засветился в новостных передачах, в основном интерес был прикован к больницам и хлынувшим в лекарни пациентам и врачам. В отдельные кадры попали даже добровольцы из жильцов лагеря Хэверинга и Вудленд-райз. И конечно, гвоздем программ стал мистер Георгин, от прямого интервью, однако, всегда отказывающийся. — Смотрите! Мам, смотри! Мы в ящике магглов! Видишь, мы там, в телевизоре, и мы тут, в доме! Магия? — Ура! Магия! — близнецы, признав себя на экране, подняли на уши весь дом своими криками «Ура, магия», и каждому хотелось восклицать им в ответ то же самое. На миг Гарри сам поверил, что магия уже вот-вот, погодишь минуту, и ворвется в центральную дверь совами, несущими в клювах волшебные палочки. Но потом Аберфорта укусила какая-то моль и он начал выключать телевизор в фойе, распоряжаясь словно своим собственным. Вскоре выяснилось, что это из-за мистера Георгина. — Значит, он правда Гриндевальд? — обсуждали парни вечером за ужином. — А госпожа историк магии что? Она подтверждает? Джинни-Джинни, ты у нас в ладах с мадам Бэгшот… что старушка говорит? Девушка посмотрела на Гарри через плечо, затем осуждающе взглянула на братьев: — Отстаньте. Сыщики отыскались… Тем же вечером друзья изо всех сил прислушивались к разговору взрослых чародеев с министром. Скримджеру тоже требовалось опознание мистера Георгина самим Дамблдором, и Гарри в тот момент, почему-то, окончательно уверился в том, что фельдшер и есть Гриндевальд. Но министр явился не только за этим. Министерство переселили семью Хиггсов на чердак общежития, поскольку среди магглов для них стало небезопасно. Подростки сосредоточили все свое внимание на приглушенном разговоре за столом, из чего стало понятно, что все больше магглов трогается мозгами и скоро будет не «день бессмертия», а день психов и шизофреников, которые нападают на любого, кто скажет, что таким быть нормально. О том, что мир наполняется людьми, настроенными агрессивно против магии, стало ясно из последующих бесед с переселенным Наземникусом, с наведывающимися периодами Ноттами, Криви и Грейнджерами. С аномальными формами магии, травмирующими психику как магглов, так и чародеев, нельзя было никак совладать. Узнав, что Воландеморт ездит в госпиталь, Гарри пробыл в шоке пару дней. Мальчик позвонил мистеру Сметвику, ведь служебных машин недоставало, — не кататься же в одном транспорте с монстром! Ничего не поделать, — в феврале Гарри удалось съездить на волонтерские миссии лишь раза три, чтоб не пересекаться ни с врагом, ни с ненавистным зельеваром. Хотя… не таким и врагом, и зельевар не так уже ненавистен, но все же. Хватит того, что они живут все под одной крышей. За это время бездеятельности Гарри успел даже соскучиться по общению с мистером Георгином. Зато он больше пребывал в компании с Дамблдором. Они сидели в опустевшей квартире директора, пили чай, помня когда смены у сожителей старшего чародея, мальчик первым делом отправлялся к нему завтракать. Они были друзьями, пожалуй да, — в какой-то момент Гарри перестал чувствовать возрастную разницу между ними. — Вы не боитесь, профессор, что Воландеморт однажды с катушек слетит? — как-то за чаем спросил Гарри. Вдвоем со старым учителем они остались за обеденным чаепитием, а сосед, мистер Лавгуд, заглянувший на досуге, отправился печатать свой роман: «Когда я был волшебником». И вопрос был логичен, — не может же тот, кто все время убивал, вдруг начать работать в реанимации, точно нашел свое призвание? — Том все еще не хочет умирать. Слетать с катушек не в его интересах. Он самонадеянно полагал, что разобрался в механизмах смерти, практикуя, скажем, попытки обмана природы, очаровавшись темными искусствами. Что ж, нынче Томас извлекает уроки из пропущенного, а по большей части, скорее перевранного материала. Дамблдор говорил, как Бэгшот, как Георгин, как что-то внутри самого Гарри. Юноша отпил чай из чашки и положил локти на столешницу, спросив: — Так, вы, сэр… вы разобрались в механизмах Смерти? Я не о праведной жизни и использовании только светлых чар. — И я тоже, Гарри, мм, извлекаю свои уроки. И я тоже, — Дамблдор сделал глоток чаю. — У меня свой путь. — А у меня, сэр? Дамблдор знал, что имеет в виду бывший воспитанник Гриффиндора. У каждого что-то пробуждалось, открывалось, даже по поводу «замолчавших» строились всяческие магические теории. Только у Гарри — ничего. Это делало его по-настоящему несчастным. — Я обещаю, — Дамблдор посмотрел своим пронизывающим душу небесно-синим взглядом, беря в свои ладони Гаррину ладонь, отчего она погрузилась в окутывающее тепло. — Твой путь под счастливой звездой. Верь мне, мальчик мой. Я обещаю. Гарри сыро улыбнулся. Дамблдор говорил так, будто решал его судьбу или мог решить в лучшую сторону. Пусть так бы и было, — повторял в уме Гарри, — пусть так бы и было…