Пыльные истории.

Часть 1. Жизнь. Тине было пять, когда она впервые взяла на руки свою младшую сестру. Это была большая ответственность и у девочки тряслись руки, а лоб вспотел от напряжения. Крошка оказалась тяжелой и крайне шумной. Она тут же закричала и начала тянуть руки к косичкам своей старшей сестры. — Держи крепче, — сказала ласково миссис Голдштейн, любуясь этой картиной. Большие голубые глаза сквозь слезы наблюдали за девочкой, словно изучая ее. Тина не знала, как ее успокоить и начала медленно качать на руках, приговаривая, что та скоро вырастет, и они будут играть с ней вместе. Крошка утихла и стала внимательно слушать сестру, представляя все в своей маленькой беленькой головке. Девочке даже понравилось. Она чувствовала себя по-настоящему взрослой и самостоятельной, понимая, что на все готова ради этой малышки. Что теперь ее жизнь такая же ценная, как и у этой крошке с умными глазками и белесыми, пусть пока и реденькими, волосами. — Это надо снять, — произнес мистер Голдштейн, желая запечатлеть момент, когда мир его старшей и младшей дочерей изменился раз и навсегда. Поставив завораживающую камеру, он стал руководить, как кому и куда встать. Тина, улыбаясь, прижала сестренку к груди и той, наконец, удалось дотянуться до ее косичек. Запуская в них свои пухлые пальчики, теперь уже младшая из сестер Голдштейн, стала тянуть их к себе, стараясь рассмотреть голубые ленточки, вплетенные в косички, ближе. — Готовы? Потянув со всех сил, на которые способна, крошка дернула за волосы, делая больно сестре. На миг Тине показалось, что этот ребенок выдернул их с корнем. Хлопок и колдография с гримасой боли и ужаса навсегда обосновалась в их семейном альбоме. Спустя годы, спустя всю ту боль, страх и потери, улыбка Тина становилась теплее каждый раз, когда она натыкалась на эту колдографию. На те времена, когда счастья переполняла ее с ног до головы; когда они были настоящей семьей: большой, радостной и полной. В такие минуты девушка находила глазами младшую сестру, которая порхала на кухне, готовя им ужин и понимая, что ничего не изменилось: вся любовь, забота и жизнь, с самого ее появления так же принадлежит Куинни. И это она пыталась доказать, давая советы, предупреждая, защищая или просто беря за руку, когда они уходили домой. Грейвс часто провожал их взглядом, и внутри него появлялось едва ощутимое, но приятное тепло и легкая зависть. Быть одному всегда больно и порой одиноко. Часть 2. Смерть. Когда Тина впервые убивает, внутри нее резко становится холодно. Все органы, душа просто покрываются льдом. Ум понимает, что этот человек преступник. Он сделал много плохих дел: убийство, грабеж, нападения на органы власти и другие правонарушения, но голос совести шепчет: «Он же человек». Просто человек, который запутался, которому нужен был совет или помощь в тот или иной момент жизни. Человек, не знающий как поступить; как решить свои проблемы; как разобраться со своей жизнью. На его месте мог оказаться любой. Абсолютно любой человек. Она или Куинни. А может и Грейвс. Пусть ей он и казался совершенно идеальным, но Тина мало знала о его жизни, о том, что происходит в ней. Какие проблемы и неурядицы таятся за, казалось, совершенно черными глазами, которые иногда так смотрели на нее, словно проникая внутрь. Был человек, а теперь его нет. И все из-за нее. Пальцы крепко сжимали палочку. Взгляд же замер на теле, что лежало напротив. Холодном и бездыханном. Бледное лицо, на котором замерла гримасы боли и злости. Глаза, стеклянные, с застывшей ненавистью смотрели на небо усыпанное звездами. И ей казалось, что и она застыла, как те фарфоровые куклы, которых принято дарить маленьким капризным девочкам на праздники. Так же неподвижно, не моргая и не дыша. Будто стараясь присоединиться к нему. — Уберите тело, — раздался голос у правого уха, а потом и теплая, крепкая ладонь легла на ее руку, забирая палочку и приводя в чувства. Стеклянные карие глаза посмотрели на знакомое и такое родное, за столько месяцев работы, лицо. — Ты все правильно сделала, — говорил голос, пока, черные, как ночь или плащ самой смерти, зрачки осматривают ее. — Помни: либо он, либо ты. Либо он, либо она… Сложный выбор. Почти нереальный, как и секунды, которые его определяют. Либо ты, либо человек, что направил на тебя палочку и шепчет заклинание. Последние в твоей жизни. Луч врежется в твое тело, заставляя сердце сделать последний удар и замереть, без надежды на новый удар. Чьи слова навсегда застрянут в твоих ушах, а легкие едва ли успеют сделать последний, предсмертный вздох. Пальцы выпустят единственную возможность спастись, которой ты не воспользовалась. Ты станешь куклой. Той самой, фарфоровой, но с которой никто не сможет поиграть. От тебя останутся лишь пару тройку слов на прощание, слезы и память, развеявшаяся так же быстро, как несчастное тело поедят черви и их собратья. — Ты все правильно сделала, — раздалось эхом в голове. Тина пару раз моргнула и взглянула на своего начальника: все такого же идеального, спокойного и рассудительного. В его теплые и почти выжигающую душу глаза, которые и стали катализатором. Внутри резко все сжалось, оттаивая, превращаясь в воду, разливающуюся по организму, попадающую в кровь и уносящуюся в самую глубь. Она убила человека. Рука прикрыла рот, стараясь сдержаться, но вышло плохо: Тина наклонилась и вырвала всего в нескольких дюймах от обуви мужчины. Все остатки еды просто вылезли наружу, не желая оставаться внутри убийцы. — Ничего страшного, — говорит Грейвс и легко гладить ее по спине. — Такое бывает. И от этих прикосновений на миг становится легче. Она понимает, что не одна такая. Таких убийц полно. Целый отдел, если быть точнее. Теперь и она тоже. — Приведи себя в порядок и отдохни, — продолжает он и смотрит на ее зеленое с белым налетом лицо. — Ты молодец. Грейвс разворачивается и уходит, оставляя ее одну с чувством собственного ничтожества. С ощущением полного ужаса за окружающий мир, где полно, таких как он, она и тот, чье тело уносят подальше от посторонних глаз. С кончиками пальцем в чужой крови, но это только пока. «Помни: либо он, либо ты». Эта фраза долго будет звучать в ее голове, душе и сердце. Либо твоя жизнь, либо жизнь того, кто ее может забрать. И между вами лишь считанные секунды. Свое первое убийство Тина запомнит навсегда. Часть 3. Агония. Стол, впервые, показался ей обжигающе холодным. Его гладкая, лакированная поверхность, касаясь кожи, за секунды сжигала ее, оставляя в сознании яркие вспышки: обветрившиеся губы из-за непогоды за окном: шершавые руки, скрывающиеся всегда за перчатками и голос, так сладко, пленительно шепчущие: — Тина… Хло̀пок, такой мягкий и такой мешающий, медленно падает с плеч и почти сразу его место занимает нежные, одурманивающие прикосновения пальцев, которые едва касались ее раньше. — Тина… Они медленно опускаются вниз, убирая на своем пути все: комбинацию, пуговицы на брюках, остатки ее сознания, которые еще могли остановить все. Прервать в любой момент, дать отпор, коснуться его щеки, пусть и не сильно, но ощутимо. — Тина… Когда ладонь коснулась ее живота, то стирается последний барьер. Пути уже нет и она прекрасно это понимает. Пугает ли ее это? Нисколько. В этой жизни нужно бояться куда большего, чем мужчину рядом с тобой, в любой момент взявшего тебя и усадившего на этот до одури оледеневший огнем стол. — Тина… Первые прикосновения выбивают ее из реальности. Так сладко, так приятно и так волнующе. Она закрывает глаза, и темнота проникает внутрь ее, раскрашивая удивительными салютами, изображая его и только его силуэт. — Тина… Голос становиться все более тихим и ей кажется, что он охрип. И в этой хрипотце девушка отчетливо слышит себя. Его желания касаться ее. Его потребность быть с ней, внутри нее, завладеть и полностью потеряться в ней сейчас. Она касается губами мочки его уха и хочет назвать это имя, которое никогда не могла бы сказать, будь они в другой ситуации, но вырывается лишь вздох. Тяжелый, нагрудный, словно раненого или умирающего животного. Но он понял все. Ей кажется, что он понял. — Тина… Когда он взрывается в нее, так быстро и нервно, то все замирает. На миг или секунду, не важно. Ей непривычно и тяжело. Ей хочется все переиграть. Изменить, исправить, но уже поздно. Секунда, минута, час. Время теряется в стрелках часах между рваными и кривыми цифрами, а дальше наступает агония. Не перерождения. Не становления девушки Тины в женщину по глупому и несуразному имени Порпентина. Это не новое рождение, ни осознания чего-то большего или нового. Это агония, когда все внутри горит, полыхает пожирающим вокруг огнем, уносящим и тебя вслед. Когда каждая твоя кость, каждая частичка тела, кожи, каждая молекула твоего существования просто превращается в пепел и ты этому невероятно рада. Жизнь рождается в боли, а смерть… Она заканчивается облегчением, отпущение, грандиозным финалом, который поражает своим масштабом. Ее агония тонет, испаряется, едва задевая крупицы сознания, растапливая их в жерле страсти и в немом слово: — Персиваль…