Уязвимость

      Каждая черточка ее бледного осунувшегося лица стыла в забвении, но оно казалось настолько безмятежным, что это невольно вселяло спокойствие в самого Ньюта, который продолжал говорить, тихо, мягко, перескакивая с одной темы на другую, но не упуская ни одной значимой детали.       — Нюхлята, конечно, доставляют уйму хлопот… Но они славные, правда, — он ласково улыбнулся, потому что любил каждого, несмотря на сюрпризы, которые они ему преподносили каждый день. — Я думаю… Думаю, тебе бы они понравились. Когда ты проснешься, я обязательно тебя с ними познакомлю. Тесей уверен, что мне стоит немедленно предоставить их на попечение гоблинам в Гринготтс, но я ему не доверяю, тем более после того, как среди нюхлят у него нашелся свой любимец. Да! Он самый младший и самый озорной. Тесей зовет его… н-да, зовет его просто Заразой. Ну, а тот отзывается и ластится к нему сам…       Он усмехнулся и замер, подцепив взглядом ее расслабленную тонкую кисть, вытянутую поверх одеяла. Ньют медленно потянулся к ней, чтобы осторожно коснуться пальцами — непривычно холодная, неправильная, Мерлин, точно заиндевела, и тогда он нетерпеливо сжал ее обеими ладонями — они у него всегда обжигающе теплые, может быть, ее удастся согреть, как и она сама когда-то?..       На тыльной стороне его красовались свежие розовые ожоги — забавно, но Ньют ведь, в самом деле, практически буквальным образом принял на себя пламя, ворвавшись в Министерство, терзаемый диким кашлем от сажи. Пожалуй, то был действительно опасный прием, использованный для того, чтобы оказаться внутри — что и говорить, взрывающим заклятием Ньют владел отменно, но если бы не вовремя подоспевший Тесей, от него наверняка остался бы один пепел.       Но в качестве трофея ему достались только жженные концы волос и ресниц и следы уродливых поцелуев на руках. Кажется, Тесей пытался оттолкнуть брата прочь, безумно крича: «В сторону!», но тот и не слышал его вовсе, ловко вырвался из его рук, стремглав нырнув под обстрел заклятиями от подоспевших к их отряду патрульных. Он машинально защищался, отстреливаясь в ответ, и в следующий миг его взгляд приковался к распростертой маленькой фигурке в кожаном плаще.       — Я прикрою, — прохрипел Тесей рядом с ним — бровь уже рассечена, шелковистые волны волос растрепаны, голос в металле, — только, ради Мерлина, убирайся отсюда поскорее.       Не то чтобы он сомневался в боевых способностях младшего брата — тот как раз-таки сражался наравне с аврорами, молниеносно реагируя на малейшее движение со стороны нападавшего, и, пожалуй, в нем было то, что в других, должно быть, как раз и не доставало — тех самых повадок особых и нужного чутья; Тесей бы отшутился, сказав, что Ньют сам как зверь дикий среди чуждых ему особей, которые вообще-то были одного с ним вида.       Но одно могло заставить его вконец потерять бдительность и стать приглядной мишенью для тех, кто охотился за его головой.       Ньют трансгрессировал, чтобы немедленно оказаться подле нее. Он что-то пробормотал под нос, упал на колени — палочка сорвалась с его рук и с тонким звуком отскочила на пол, укатившись в сторону.       — Тина, — часто дыша, он развернул ее к себе, быстро нащупал пульс на шее — тонкой, длинной, красивой шее, — коротко сжал ее холодные руки и приложил ладони к ее бледным щекам.       — Тина, — шепотом, который заглушил треск, с которым что-то оборвалось внутри, но Ньют не медлил ни секунды: ловко подхватил ее на руки и тут же трансгрессировал.       В больнице святого Лукреция он дал четкие указания, и целитель настойчиво попросил оставить Тину на его попечении, потому что Ньют, казалось, вцепился в нее мертвой хваткой.       — Отпустите ее, мсье.       Это не так уж и просто.       Его не пустили в палату, и он нетерпеливо ждал в коридоре, вытянувшись тугой тетивой, беспокойно отмерял шагами коридор, спотыкаясь об эльфов, что подчищали за ним грязные следы, которые он оставлял на гладкой плитке. Бессилие одолело его внезапно, навернувшись вздыбившимися волнами, и Ньют беспомощно плюхнулся на скамью, окунув лицо в ладони. Ему стало дурно, и он, задыхаясь, урывками хватал воздух; руки свело мелкой дрожью, и, отведя их, он напряженно потер костяшкой большого пальца переносицу. Глаза предательски саднило, и он пытался сосредоточиться на дыхании, чтобы выровнять его, чтобы не думать, не думать об этих «если бы», которые выстраивались точно в ряд и отстреливали дробь ему прямо в грудь.       Если бы он прибыл раньше, если бы он остался, если бы он только знал — да, ведь этого действительно могло не произойти, будь он осмотрительнее.       — Мадемуазель Голдштейн подверглась многократной пытке запрещенным заклятием Круциатус, что привело к крайнему истощению ее организма. Ее удалось привести в сознание, но она еще слишком слаба, ей нужно время для полного восстановления сил. Сейчас она спит.       Ей еще повезло, считал седовласый целитель. Он упомянул тех, кто сошел с ума под продолжительным действием заклятия — в них едва теплилась жизнь, которой хватало лишь на то, чтобы реагировать на взволнованные реплики близких пустым смехом.       Целитель сообщил, что Тина очнется только завтра, поэтому Ньюту лучше будет покинуть лазарет и желательно как можно скорее — под этими словами он с категоричной строгостью пояснил невозможность Ньюта провести всю ночь рядом с ней у кровати, как ему бы хотелось.       Он вернулся на следующее утро, раннее, едва подрумянившееся после тревожного сна, и по его виду не трудно было догадаться, что он так и не сомкнул глаз. Когда Ньют говорил с ней, язык его плохо слушался, приминая окончания слов, но он старался говорить непринужденно, будто ничего не произошло, и вскоре слова сами стали изливаться из уст рекой, что смывала бурным потоком стерильную, давящую на перепонки тишину. Ньют рассказывал ей про детство, животных и путешествия; вспомнив про книгу, он осекся, резко подорвался к пальто, которое висело на спинке стула, и достал из кармана прямоугольный сверток из пергамента.       — Я обещал тебе, — рассеянно произнес он, сжимая его в повлажневших руках, — обещал отдать ее как только смогу… И совершенно про нее забыл.       Он аккуратно положил книгу на тумбочку рядом со скромным букетиком полевых ромашек в стеклянной банке, который он приобрел у миловидной старушки-маггла по дороге практически за бесценок. Ньют мельком бросил взор на золотистые сердцевины, окаймленные белыми юбочками, и затем внимательно вгляделся в Тину.       Высеченное прекрасное лицо, которое не выражало ничего, и оттого казалось Ньюту странным… Как будто ненастоящим. Только беззвучный покой, которому не соответствовала напряженная тишина больничных палат, потому что эта тишина кипела от переживаний, от тихих разговоров чуть надтреснутыми голосами, от заломанных рук в волнении, от нетерпеливого ожидания, когда она кончится наконец, чтобы впустить внутрь жизнь в своем привычном звонком многоголосье и суете.       Да, он любил ее черты, любил, когда она улыбалась солнечно или закусывала губы в задумчивости. Любил, когда она сердилась на него, сдвигая брови, или когда она смотрела так проникновенно, разомкнув невольно губы, которые магнитом притягивали его взгляд, когда он вдруг понимал, что они были близко (ближе, чем в его фантазиях) — только и гляди на чарующий рисунок из трещинок и возвращайся вновь к горящим глазам, что тебя разом и заживо, к своей верной погибели. Вечная история… Но ничто не могло заменить ему этого.       Ньют клевал носом и сам не заметил, как откинул голову на руки, приложившись к краешку койки — так и заснул, сидя перед Тиной. Ему снились путанные бессвязные сны, но он дышал ровно и спокойно и только временами хмурился, вздрагивая ресницами, на которые заползал рыжий луч закатного солнца из окна, вынуждая его юркнуть лицом в локоть, чтобы спрятаться от него.       Тина часто заморгала перед тем как пробиться сквозь сон и плотную завесу ресниц к реальности. Она хрипло застонала, почувствовав, как острый порыв воздуха, втянутого внутрь, неприятно засушил раскаленные дыхательные пути и горло — те словно проржавели, неумело проникаясь к чувствованию реальной жизни. Тина не сразу вникла в происходящее, но живо отозвалась на тупую ломоту в затекшем теле, издавая тихие стоны онемевшими губами; наконец ее взгляд сфокусировался, и очертания простой белесой одиночной палаты убедительно предстали перед ее взором.       Она почти рефлекторно предприняла попытку приподняться и вцепилась пальцами за край тумбочки, словно в страхе соскользнуть с постели и снова провалиться в постылое слепое забытье; Тина невольно задела рукой книгу, и та, снеся цветы, упала вместе с ними на пол с громким звуком. Она вздрогнула, но испугалась скорее не шума разбившегося стекла, внезапно разорвавшего тугую тишину, а Ньюта, которого не заметила сразу — Ньюта, который тут же всполошился, резко приподнявшись, весь взъерошенный, и дико уставился на нее.       У нее слежавшиеся тонкие волосы и темные круги под глазами, обескровленный рот и стеклянные глаза… Которые вдруг с треском вспыхнули моментальным узнаванием и горячей водой, когда она взмахнула ресницами и невольно сдвинула брови. Поддетые озорной игрой солнечного света, они заискрились янтарем, теплые, густые, в которые окунуться, чтобы остаться навсегда, запутаться в узоре радужки, которая заплетется веревками и под горло ему, под горло, потому что он снова наверняка забудет, как нужно дышать.       Тина с болью сглотнула и странно дернула рукой — тонкая, почти прозрачная в рукаве просторной сорочки, в которой она еще больше была похожа на привидение. Ее грудь часто вздымалась, дыхание у нее было резкое и хриплое, и озабоченный Ньют осторожно потянулся к ней, чтобы успокоить, ведь она была еще совсем слаба, и ей нельзя было перевозбуждаться…       Тумбочка заходила ходуном под ее пальцами, которыми она вцепилась в столешницу до побелевших костяшек.       — Тина, — мягко произнес Ньют, не зная, как быть: то ли прижать ее к себе, то ли не приближаться для ее же блага… Впрочем, сомнения его разрешились победоносным крахом: Тина сама двинулась к нему навстречу, и Ньют, резко подорвавшись и сев на кровать, бережно обхватил ее руками и почувствовал, как она вцепилась в ткань его рубашки, в изнеможении положив голову ему на плечо.       — Ньют, — хрипло просипела она, с силой вдохнув его запах — почти яростно, как будто назло той Тине, которая ненавидела яркие краски и красивые истории с счастливым концом. Она затряслась, скорчившись, и почувствовала, как эта минута, вожделенная минута в аромате его кожи, в его тепле, в его голосе, которым он приговаривал: «Тина-Тина-Тина», — эта минута опьянила ее невыразимой нежностью, минута, которая казалась невозможно далекой и криво прорисованной — вот она! Застыла-таки в поцелуе мягкими губами на ее бледной щеке…       Тине казалось, что это длится целую вечность, которой, конечно, мало, чтобы насытиться сполна, а силы уже скоро начинали ее покидать; руки ее безвольно сползли с его плеч, и Ньют, тут же сообразив, помог ей лечь, придерживая ее так, словно она была выделана из хрусталя.       — Ты проснулась, — констатировал он с тоном облегчения, словно еще не верил этому. — Нужно сообщить целителю…       — Не уходи, — Тина сжала его руку, потянув на себя, чтобы он даже не смел предпринимать попыток встать. — Пожалуйста.       Ньют, поколебавшись, кивнул, и Тина расслабленно вздохнула. Солнце выглянуло из-за завесы робких облачков, скользнув по роговице, и Ньют забавно сощурился.       — Ты… — Тина облизнула пересушенные губы, сбившись от волнения. — Т-ты задержался в Лондоне.       Ньют смотрел на нее пронзительным, чистым взглядом.       — Прости меня, Тина, я просто не мог… — Он осекся, завидев, как на лицо Тины легла тень. В ее голове далеким размазанным эхом еще отдавались слова Куинни, и она поморщилась, ожидая услышать их теперь лично от Ньюта.       — Гриндевальд захватил Министерство.       — Гриндевальд?..       — Он сейчас в Лондоне.       Тина с ужасом округлила глаза.       — Он собирает сообщников, — сухо продолжал Ньют, нахмурив лоб. — И Министерство оказало ему в этом хорошую услугу.       — Не может быть! — прошептала Тина.       — Да, там сейчас творится жуткая неразбериха… Ему удалось найти нас, хотя Альбус не хотел, чтобы кто-то прознал о моем приезде.       — Вы встречались в Годриковой впадине?       — Да, — кивнул Ньют. — Ему известно об этом месте… Но откуда он мог знать, что именно там найдет нас в это время?       — Кто-то выследил тебя, — разочарованно произнесла Тина.       — Ищейки, — согласился он. — Они теперь повсюду.       — На вас напали?       — Не совсем, — уклончиво сказал он, отведя взгляд. — Гриндевальду приспичило обстоятельно поговорить со мной, но разговор так и не состоялся… Я немедленно воспользовался порт-ключом, как только узнал, что случилось. — Ньют внимательно воззрился на Тину. Она молчала, внимая ему, и в молчании этом скрывались тысячи невысказанных вопросов, но он поджал губы, поняв, что не может рассказать ей больше — сил у него почти не осталось, а голова совершенно отказывалась переваривать прошлые события вновь.       Слишком темные краски и некрасивый конец… Или, скорее, зачин следующей, куда более запутанной истории. Ньют хмурился, не зная, что на деле являлось действительным.       Однако в одном он был уверен точно. Рано или поздно об этом придется узнать Тине, но не теперь…       Потому что так нужно.       — Ньют? — Он уловил в ее голосе взволнованные нотки и тут же наклонился к ней, спеша успокоить. Тина почувствовала, как он крепко сжал ее руку, несколько не рассчитывая силы.       — Тина, — слабо прошептал Ньют, ощущая озноб. — Ты не представляешь… не представляешь, как я рад, что ты проснулась, Тина.