Не вижу ничего смешного

«Они все меня бесят.» «Меня тоже. Этот Хирото просто невыносимый какой-то...» «И рот вовремя не закрывает.» «Ага! Ещё и бледный, черт старый, и не как Сай, ему идёт его бледность, а этот вообще мертвец какой-то...» «Саю идёт его бледность?» «Теме, ты же не собираешься ревновать прямо сейчас?» «Ещё чего.» Узумаки фыркает вслух, прекращая мысленный разговор, из-за большого количества людей в кабинете не позволяя себе стрельнуть глазами в сторону Учихи, и складывает руки перед собой в замок, глядя на главного старейшину Хьюг, сидящего напротив. Конечно, если судить объективно, он не так уж и стар – ему под шестьдесят, спина ещё совершенно ровная, не согнутая тяжестью возраста, волосы с благородной проседью длинные, как и у всех членов клана, скручены в низкий хвост за спиной, и, пожалуй, это единственное, что Наруто в нем не бесит. Являясь старшим братом матери Хинаты, он до преклонного возраста почти не участвовал в делах клана (да и она сама познакомилась с ним уже через несколько лет после собственной свадьбы), больше путешествуя по миру, собирая, как он сам говорил, «знания, полезные для клана». Он окончательно вернулся в деревню ровно тогда, когда Узумаки уже оформил текст документа, приравнивающую побочную ветвь к главной. Документ, конечно же, был отправлен старейшинам клана на утверждение, и, несмотря на то, что там стояла четкая и крупная подпись Хиаши, господин Хирото бумагу порвал на четыре части, и в таком виде распорядился отправить назад на стол к Седьмой Тени Огня. И началась война. Саске сказал как-то, что бывший главный старейшина Хьюг, скоропостижно скончавшийся за пару дней до появления господина Хирото в деревне, умер не сам, но Наруто старался максимально не верить в эту мысль, хотя все было чересчур подозрительно. «Любимый» дядя Хинаты появился слишком внезапно и быстро, и чересчур влиятельно подмял под себя почти всех имеющих слово в клане Хьюг – если до этого они испытывали к Хокаге и его планам слегка неуверенную, но все же лояльность, то сейчас же, сидя по противоположную сторону от Узумаки и его группы поддержки, выглядели совершенно не высказывающими какого-либо одобрения. – Насколько я понимаю, – Хирото, сидящий по другую сторону стола, выглядел совершенно расслабленным, и, можно сказать, довольным – с призрачной полуулыбкой крутил пальцами ручку, сидя к Хокаге вполоборота, словно почти не слушая (и Саске считал это вопиющим неуважением), однако, слова его были не такими небрежными, как его положение к кресле, – Этот молодой человек изучал техники главной ветви? Ещё и имел наглость их как-то изменять под себя? – Да, имел. Но имел не наглость, а право рождения в клане и право гения, каких не было уже очень давно, – Хината гордо выпрямляет спину, своей рукой на столе находя руку брата, и сжимает её, без единой капли страха глядя на людей перед собой. – Вы считаете себя менее достойной, госпожа Хината? – И менее способной, я не собираюсь это отрицать. – В вас есть хотя бы капля уважения, принцесса Хината? Ещё будучи почти ребёнком, этот... Выродок избил вас во время экзамена на чунина. Вы знаете, что с ним полагалось сделать за такое? На несколько мгновений повисает тяжелое молчание, и Саске даже с некой ревностью ловит взгляд Узумаки, направленный в сторону Хьюги, опустившего голову. Конечно, идиот смотрел так почти на каждого в этом мире, кому было плохо, но у них с Неджи была какая-то своего рода необъяснимая связь, не совсем понятная черствому на эмоции к посторонним людям Учихе. Старший брат Хинаты сегодня, по её просьбе, явился на собрание без протектора и бинтов на лбу, и открытая всем присутствующим в кабинете бледно-зелёная печать на лбу была для представителей клана, как красная тряпка для быка. – Я... Простите, если позволите... – Сакура тихонько кашляет, слегка приподнимаясь на собственном стуле, но тут же садясь обратно, как бы обозначая себя, и, нервно заправив прядь волос за ухо, начинает уже увереннее, – Я составляла письменный отчёт для клана Хьюга, но повторюсь – я как медик, лично участвовавший во время Четвёртой Войны шиноби в спасении жизни Неджи Хьюги, официально подтверждаю – когда он умер... Ну, временно, пока мы его не реанимировали... Печать на его лбу пропала. Если я правильно понимаю, и, пусть не зная всех подробностей постановки печатей в вашем клане, могу с уверенностью сказать – фактически Неджи может считаться частью главной ветви. Не по вашим правилам, а по... силе. Ненадолго в кабинете повисает тяжелая тишина, почти не слышно дыхания присутствующих. Хирото широко улыбается, щёлкает ручкой, плавно кладёт ее на стол, и, нагло, практически по-хозяйски скрестив руки на животе, говорит, как бы ни к кому и не обращаясь: – Какая прелесть. Жена бывшего преступника считает, что может делать такие заявления... – Помилованного преступника, смею уточнить, – притихший на какое-то время Шикамару подаёт голос, недовольно складывая руки на груди, и, быстро скосив взгляд в сторону, на Наруто, сжавшего руками край стола, спешно задаёт вопрос, в более вежливой форме интересуясь за собственного начальника, – Да и разве это имеет значение? – А, по-вашему, нет? – Молодой и вечно не знающий покоя в вопросах споров помощник господина Хирото, Киаши, вздергивает тонкие брови, невольно ёрзая на своём стуле, – Приближенные к Господину Хокаге люди являются показателем того, какой он человек, и по какому пути будет идти деревня. И что же мы видим? Скажите, что? – И что же вы видите, уважаемый Киаши? – Наруто цедит сквозь сжатые зубы, и всех присутствующих в кабинете, кто во время войны контактировал с чакрой Седьмого, словно обдаёт жаром – Узумаки бесился, но представители клана его жены предпочитали этого не замечать. – Извините конечно, но я вижу то, что вижу. Ваш ближайший... кхм... друг – бывший преступник, на руках которого столько крови, что она, если залить в этот кабинет, заполнит его до самого потолка. К тому же, не стоит забывать, из какого он клана, не правда ли? Вы много общаетесь с представителями из других деревень, и как никто другой знаете, как нестабилен бывает мир, заключённый между двумя сторонами. И что же вы делаете в такой ситуации? Разрушаете отношения с самым влиятельным и сильным кланом деревни, пытаясь на место лидера этого клана засунуть человека из побочной ветви, которому абсолютно не место на этой должности! И... – Киаши, сколько вам лет? – Простите? – Юноша, отдаленно смахивающий на Неджи, только без определённого благородства и силы во всей фигуре, присущего старшему брату Хинаты, несколько оторопевает, хлопая глазами, и косясь то в сторону Хирото, наблюдающего за происходящим с некой любопытной улыбкой, то на Хокаге, вдруг внезапно расслабившегося, откинувшегося на спинку стула, – Что? – Я задал вам вопрос. Сколько вам лет? – Два... Двадцать два, господин Хокаге. Но при чем здесь это? – Моему сыну двенадцать, и он в сто, нет, двести раз умнее что вас конкретно, что вас всех вместе взятых. Вы говорите сумбурные, притянутые за уши вещи, так ничего и не говоря. Если у вас есть претензии ко мне, высказывайте их прямо, но уже на другом, посвящённом мне, а не вашему клану собрании. Некоторое время все молчат, разве что тихо шуршит стул Хинаты – она выпрямляется, расправляя плечи, кивает Наруто, и смотрит на него с оттенком того, детского и подросткового взгляда, полного восхищения и признательности. Через мгновение Хирото показательно громко устало вздыхает, аккуратно, но почти второпях сгребая руками бумаги со стола, стучит ими по ровному, лакированному покрытию, встаёт, и только тогда все остальные представители оппозиции клана тоже потихоньку встают, получив незримое разрешение. – Так разговора не получится. Вижу, наш Хокаге не в духе, раз так реагирует на, возможно, чересчур преисполненные юношеским максимализмом, но совершенно не лживые и искренние слова моего помощника. Лучше перенести собрание на то время, когда мы все успокоимся... Узумаки хмурится, но Хината и Сакура спешно кивают, Шикамару тоже утвердительно ведёт головой, и даже Саске лишний раз моргает – уже очень давно собрания заканчивались не скандалом, и, возможно, это был прогресс? Хоть на иголках, с фальшивыми улыбками, но без криков и всего прочего... – А, господин Хокаге, – Хирото улыбается милейшей из своих улыбок, от которых у многих из присутствующих в паралитическом страхе сводит позвоночник, прикладывает палец к губам, делая театральную паузу, и, глядя прямо в глаза своего руководителя, елейно и спокойно сообщает, – Я бы хотел попросить у вас разрешения на проведение внеочередного собрания по поводу ваших детей. И, собственно, пригласить вас и мою горячо любимую племянницу на него. Вся спесь с Узумаки мгновенно падает. Он сглатывает, удивленно глядя на собеседника, и Саске ощущает, как под действием чужих эмоций внезапно вспотела собственная шея – паника. – По поводу... моих детей? – Да-да! – Хирото активно кивает, прижимая к груди тощую стопку бумаг, и с улыбкой поясняет, с лёгкостью делая смачный, но безупречно вежливый плевок в адрес всех собраний, проведённых по поводу объединения двух ветвей Хьюг, но, что ещё хуже, занося когтистую лапу угрозы над самым дорогим, что имеет в жизни Седьмой Хокаге, – Мы долго тянули с этим вопросом, сделали ради вас, как для лидера деревни, исключение, чтобы не решать этот вопрос, пока дети маленькие. Сами понимаете, у девочки уже проявился Бьякуган, причём, как я понимаю, она пошла вся в маму, поздняя, но потенциал замечательный, я бы даже хотел лично посмотреть поближе... Некоторые мои советники хотят, чтобы в главной ветви был мальчик, все-таки, старший, но у девочки геном, сами понимаете, так что лично я бы хотел, чтобы было совершенно наоборот, поэтому, не придя к общему решению, мы решили посоветоваться с вами, пока ещё ничего не сделано. Как вы на это смотрите? – Вон отсюда, – Узумаки резко встаёт, опрокидывая стул назад, и, сжимая руки в кулаки, вокруг которых уже видимо для человеческого глаза клубится оранжево-алая чакра, практически рычит, сдерживая себя, – Вон отсюда, я сказал! И даже не позволяйте себе мысль, что вы хоть пальцем тронете моих детей! – Господин Хокаге... – ВОН! – Тяжелый кулак опускается на ни в чем не повинный стол вместе с рявкающим рыком Наруто, и тот, опустив голову, тяжело дыша, сдерживая себя титаническими усилиями, исподлобья наблюдает за громко, победно фыркнувшим Хирото, который, не видя никакой угрозы (чего не скажешь о резко побледневших советниках), плавно взмахивает волосами, и с отвратительно-вежливым поклоном удаляется, оставляя Седьмого в кабинете в компании друзей. Желтой молнией мелькнув по комнате, Наруто, небрежно-мгновенно входя в режим Мудреца, быстро исчезает в оконном проеме, и Саске вдруг чувствует чужую крепкую руку на своём плаще. Отведя взгляд от окна, чёрные глаза встречаются с белыми, и Хината, сжав губы, уверенно кивает на улицу, выдыхая: – Иди за ним, Саске-кун. Ты ему нужен. Иди, слышишь? Иди. Учиха как-то по-детски смотрит на Сакуру, стоящую рядом со стулом Неджи, опустив руку на спинку. Поняв, что от неё ждут разрешения, она невольно усмехается, но тоже кивает, махнув рукой: – Она права, иди, конечно же, тут все в курсе. Но вечером Сарада, помнишь? Саске кивает, и тихой тенью скользит в окно, слыша за спиной чирканье зажигалки Шикамару, и его ленивое: – Ну, Неджи, не кисни, разберёмся со всем... Наш Хокаге ещё ого-го!

***

– Дай угадаю – сегодня ты снова слишком устал, чтобы помыть посуду и прибраться в доме? – Нет, не устал. Тихо льётся на кухне из крана вода, и Шикамару, намыливая губку средством из бутылки, неторопливо моет тарелки, с тихим звоном ставя их на сушку рядом. Темари некоторое время стоит в дверном проёме кухни, прищурившись, как подозрительная кошка, но молчит, ловя момент, пока лоботряс-муж чем-то занимается в доме. Но все же, как бы ни был велик соблазн выжать из такой ситуации по максимуму, когда Нара, вымыв посуду, переключается на гостиную, собирая в корзину тут и там лежащие вещи сына (да и собственные, чего уж там), блондинка строго, но уж явно заботливо спрашивает, складывая руки на груди: – Так. Что случилось? Шикамару вздыхает, устало и печально смотрит на жену, ставит корзину с бельём на пол, и, садясь на диван, просто отвечает, протягивая к супруге руку, прося подойти: – Собрание. Она щурится, но подходит, беря его за руку, и усаживается на диван, изящно подвернув под себя одну ногу. В одно мгновение Шикамару вытягивается, ложась к Темари на колени головой, и пока она небрежно, но любовно распускает его волосы и гладит пальцами кожу головы, рассказывает, потирая глаза: – Как всегда, из месяца в месяц одно и то же. Они уперлись, нам уже обратно не свернуть, так и гавкаемся несколько часов кряду... – Нельзя пойти на какие-то уступки? Или вам, или им? – Длинные пальцы жены как по волшебству находят именно те точки на голове, из которых исходит тупая ноющая боль, а голос, настороженный, но такой родной, служит отличным средством успокоения. – После того, что этот Хирото сегодня сказал Наруто, я не думаю, что этот конфликт решится мирно... – А что он сказал? Пока Шикамару кратко, но понятно пересказывает супруге всё произошедшее, Темари так и чешет его волосы, словно кота, да и в целом выглядит спокойной и даже расслабленной – она дома, можно хотя бы частично скинуть к себя ту маску стервозной строгости, которая всегда повёрнута к окружающим лицевой стороной уже много лет. Но когда Шикамару заканчивает, рассказывая про «детский» конфликт, некогда Собаку, ныне Нара, хмурится, невольно сжимая пальцы, и уверенно говорит, глядя перед собой в одну точку, на деле же находясь уже где-то далеко в своих мыслях из тёмного детства: – Нет. Детей трогать нельзя. Нельзя... Шикамару примерно понимает, о чем она думает. Первые ночи вместе в качестве пары были приятными, конечно же, но несколько неловкими, что бывает, когда человек, с которым нужно провести темное время суток, очень нравится, вызывая в груди приятное, искристое тепло, которое ни с чем не спутаешь. Темари сразу предупредила, что с ней будет сложно, но Шикамару знал, на что шёл, поэтому, казалось бы, был готов ко всему. К собственной застенчивости и небольшой тормознутости (хотя, казалось бы, гений Листа!), к излишней придирчивости и вредности тогда ещё не жены, а девушки, по любым вопросам, к слишком активной в общении с пассией сына матерью, к смущению, когда дело касалось постельных вопросов, где не получалось, как всегда, думать головой... ...но Шикамару совершенно не был готов одной лунной ночью не нащупать рядом возлюбленной, и, присев на кровати, щурясь спросонья и из-за лунного света, прорезающего темноту через не особо плотно прикрытые ставни, найти ее, вечно такую сильную и гордую, сейчас же забившуюся под стол, на котором стоят пожухлые, ещё живые, но уже особо не дожидающиеся полива цветы. Словно напуганный ребёнок, она сидит под столом, съёжившись, подтянув колени к груди, обнимая их руками, растрёпанная, остекленевшим взглядом упершись в отблески луны, расплескавшиеся по полу, словно в панике, хотя опасности рядом, кажется, нет. Когда его рука осторожно, боясь спугнуть, находит ее плечо, она вздрагивает, как от удара, находит его лицо заплаканными глазами цвета морской волны, и, мелко дрожа, шепчет, разглядев в глазах Шикамару немой вопрос: – Я ненавижу полнолуния. Ненавижу, знаешь? Всегда раньше, в детстве, когда он... Он... Когда Гаара не мог контролировать монстра, полнолуние означало, что снова будут жертвы, убийства, что песок снова окропится чужой кровью. И всё детство, каждый день, когда луна висела над Суной, я боялась, что он придет за братом или за мной, а я ничего, совершенно ничего не смогу сделать. Ничего, понимаешь?.. – Тихо. Успокойся. Сейчас же всё нормально, он Казекаге, и его никто не... Она истерично вскрикивает, переходя на смех, хватаясь руками за голову, бормоча что-то несвязное. Шикамару хмурится, пододвигается ближе, уже полностью умещаясь вместе с куноичи под стол, и прислушивается, через пару минут начиная различать слова, связавшиеся вместе. – Думаешь, когда он стал Казекаге, стало лучше? Нет, нет-нет-нет... Теперь в опасности был он. Он, который тянулся к этим людям, хотел им помочь, никогда ни в чем не отказывал, мой брат, мой родной младший брат... Знаешь, какое время они всегда выбирали для покушений? – Полнолуния... – Нара хмурится, и, обняв вновь зарыдавшую девушку, крепко прижимает ее к себе. Он не знает совершенно всего, но помнит тот кошмар, произошедший во время экзамена на чунина в Суне, помнит отрешенную, тревожную подавленность Темари, рассказы друзей обо всём, что там случилось. Блондинка окончательно засыпает, притихая на его груди, только к утру, когда тонкой яркой вспышкой на горизонте брезжит рассвет, но Шикамару не спит – лишь молча курит сигарету за сигаретой, думая, что делать дальше. Решения к гениям приходят всегда, это истина, иначе, кто бы звал их гениями? Где-то через месяц, Темари степенной походкой направляется к дому Нара, после общей казармы, где она, как шиноби, прибывший по обмену, квартировалась, даже радуясь, что проведёт ночь в уютном, с каждым разом всё более знакомом и родном доме. От мысли, что это когда-то будет её дом, девушка краснеет, но быстро приходит в себя, не желая появляться перед оболтусом Шикамару в таком виде. Над вечерним, но ещё светлым небом начинает просматриваться полный диск луны, и от этого все внутренности в животе словно скручиваются в тугой узел. Конечно, тогда на утро она сделала вид, что ничего не было, и, надо отдать болвану должное, он сделал тоже самое, но всё равно – так проявлять свою слабость нельзя ни перед кем. От созерцания ненавистного неба отвлекает какой-то странный звук. Кто-то решил вечером делать ремонт? Пройдя через калитку, ведущую в передний двор дома Нара, Темари останавливается, как вкопанная. Взгляд упирается в спину Шикамару, одетого только в повседневные штаны и футболку-сеточку, держащего в зубах гвоздь, прямо рядом с подожженной сигаретой, забивающего молотком ставни, прикрывающие окна дома, наглухо их закрывая. Достаёт изо рта гвоздь, присматривается, и начинает забивать следующий, а глаза Темари в шоке осматривают весь дом, безошибочно замечая, что не осталось ни одного окна, через которое сможет пробиваться ненавистный лунный свет. Он сделал это для неё?.. – Ты... Ты что делаешь? – Её голос слегка грубоватый, как и всегда, но в строгости, сквозящей в нем, нет никакого желания отчитать – лишь удивление. – А ты рано, – Шикамару оборачивается, просто и легко улыбаясь, стряхивает пепел с сигареты, и пожимает плечами, – Радикально, конечно, но мамы не будет дома ещё несколько дней, так что, некоторое время дом может побыть и так. Что, криво? – З.. Зачем? Что люди подумают?! – Да плевал я на них. Я хочу, чтобы тебе было комфортно, – Он фыркает, тушит окурок, и, заложив руки за голову, улыбается во весь рот, – Тут сегодня будет закрытая тёмная вечеринка. Приглашены только мы с тобой. Согласна? Цветы в пустыне цветут редко, только если смогли получить достаточно воды и не сгореть на солнце, но, расцветая, неизменно радуют своим видом всех жителей суровой страны Ветра. Любовь Темари к Шикамару зацвела так же – пробиваясь через свои и чужие потери и проблемы, но разница лишь в том, что цветы в пустыне вянут через какое-то время, но любовь... Никакое солнце не спалит этот цветок, ведь он будет надежно прикрыт в тенях. – Эй, ну не волнуйся. Кто этих детей тронет? Детей самого Наруто? У которых в названых дядях и тетях половина сильнейших воинов Конохи? Я тебя умоляю, одна ты за этих шалопаев армию целую прихлопнешь! – Подхалим! – Небольшой, но сильный женский кулачок приземляется на затылок мужа, и, спустя буквально секундную заминку, Темари снова Темари, такая же сильная и уверенная, как всегда, – Развалился! Иди в магазин, в холодильнике шаром покати! Я из чего ужин готовить буду?! Ухмыляющийся муж спешно ретируется, выскакивая на улицу, и Темари кричит ему вслед что-то о том, что нужно и сына приобщить к походу в магазин, а после девушка приобнимает себя за плечи, подходя к окну, глядя в вечернее небо, снова сулящее полную луну. Дом. У неё есть дом. И она постарается вместе с другими сделать так, чтобы ни один ребёнок в мире больше ничего не боялся.