Не вижу ничего смешного

Вечер, мягкий, слегка прохладный и мерцающий на горизонте, уже практически севшим оранжевым солнцем накрыл Коноху, словно тёплое одеяло маленького ребёнка, а Саске тихо скользил по крышам в сторону окраин и тренировочных площадок, расположенных там. Пусть день начался не сладко, но вторая его часть была намного приятнее, да и окончание обещало быть тоже на уровне, поэтому Учиха, пребывая в весьма хорошем расположении духа, двигался дальше. Ведомый неясными даже самому себе добрыми порывами, он приземляется на землю у лотка с закусками и покупает три пакетика с жареным арахисом, посчитав, что дети после тренировки обрадуются такому небольшому презенту. Уже подходя к тренировочному полю, он мысленно улыбается сам себе, вспоминая, как в Родительский день пытался назвать «милым арахисом» дочку, и как той это не понравилось, и, черт возьми, прав был Наруто, успокаивавший его после этого: – Ой, да успокойся. Вы оба ежи, самые, что ни на есть, настоящие. Чуть на вас глянь – хоп, и уже свернулись, иголки щерятся... Но пузико чесать даёте время от времени. Мысленно прикидывая, что задушит любого, кто попытается почесать пузико его дочери, Учиха приземляется на просторный полигон и, к своему удивлению, никого там не находит. Моргает, оглядывается, думая, что ошибки быть не может, но на всякий случай решает проверить три других, находящихся неподалёку. Может, они закончили пораньше и ушли?.. Находя на третьем полигоне абсолютно других детей, вообще, кажется, гражданских, просто играющих там, Саске ощущает, как начинает болеть лоб от того, насколько сильно он хмурится. Здесь явно было что-то не так, и вся надежда оставалась лишь на последний полигон, принадлежавший Хьюгам, куда, собственно, незадачливый родитель в лице Саске Учихи и должен был отвести свою дочь на празднование ее дня рождения, но немножечко «не довёл». Надежда замаячила синим, свисающим почти до самой земли шарфом, и Саске выдыхает, приземляясь у входа на площадку. Трогает пальцами металлическую калитку, похожую на всю изгородь, и плавным шагом направляется к джонину, подбирающему с земли разбросанные кунаи и сюрикены. Когда Седьмой формировал списки команд, Учиха был с ним рядом. Помогал? Нет, скорее слонялся по кабинету, ожидая, пока закончится, кажется, уже миллионночасовой рабочий день Узумаки, и его, наконец, можно будет забрать домой, отмокать и целоваться в ванне. Уже совершенно от нечего делать он лениво приваливается к Наруто сзади, кладя руку тому на затылок, почесывая короткие светлые волосы, и, заглянув через плечо, удивленно спрашивает: – Я, конечно, не удивлён, что Боруто и Сарада в одной команде, ты слишком уж явно пытаешься их свести... Но разве Сарутоби не должен тренировать команду ИноШикаЧо? Наруто прикрывает глаза, хмыкает, трется уставшей головой о знакомые жесткие пальцы и, повернув голову, лукаво, почти по-лисьи улыбается: – Я знаю. Но я хотел, чтобы будущий Восьмой Хокаге тренировал также будущего Девятого... – Боруто не хочет быть Хокаге, ты и сам знаешь. – Я не о Боруто, – честное слово, если бы Саске спросили, можно ли любить Наруто ещё сильнее, он, конечно же, ничего бы не ответил чужому человеку, но лично бы непременно знал, что любовь к этому придурку бескрайняя и безграничная, растущая день ото дня. – Я неправильно выразился – Девятую. – Где моя дочь? – несмотря на то, что Наруто, что Сакура, что весь мир говорили ему, что у него напрочь отсутствуют манеры и малейшие задатки вежливости (если не нужно разговаривать с нин-кошками, конечно), конкретно сейчас бывший отступник решил обходиться без расшаркиваний – ситуация все больше ему не нравилась, и информацию требовалось получить как можно быстрее. – Конохамару, где моя дочь? Только присмотревшись и подойдя буквально на расстояние двух шагов, Саске понимает, что с учителем что-то не так. Джонин разгибается медленно, словно сонный, прижимает к груди собранное с земли оружие неловко, неумело, настоящие шиноби его так не держат. Криво улыбается, слыша речь рядом, дергает головой, беззвучно бормоча нечто совершенно бессвязное, и... К огромному ужасу Саске, с грохотом роняет оружие обратно на землю, прямо себе под ноги. Смеётся, совершенно стеклянными глазами глядя на свои руки, но наклоняется снова, силясь подобрать кунаи и сюрикены, совершенно не замечая, как берётся прямо за лезвия, раня пальцы до крови. Он вообще не понимает, что происходит. В глазах темнеет так, словно кто-то нажал на кнопку выключателя где-то у Саске глубоко-глубоко в мозгу. Черепная коробка взрывается болью, и он, со стоном согнувшись, хватается рукой за голову, жмурясь, силясь угомонить глаза, которые, судя по ощущениям, кто-то выскребал из глазниц острой вилкой, не иначе. Чтобы прийти в себя и вернуться в более-менее боеспособное, хотя бы не беспомощное состояние, самого себя буквально приходится уговаривать успокоиться, как мантру повторяя, что это просто гендзюцу, и что именно сейчас, когда его дочь, судя по всему, пропала, не лучшее время, чтобы расклеиваться и мучаться от чего-либо. Глубоко и часто дыша, он решается открыть глаза лишь через пару минут, осторожно, словно после долгого сна просыпаясь, миллиметр за миллиметром, и с выдохом понимает, что видит, пусть и мутно. С нетерпением ждёт, пока замедлится сердцебиение, и пульс перестанет набатом стучать по ушам, наконец, разгибается, почти сразу же притягивая все такого же не пребывающего в «этом» мире джонина за шарф к себе, гневно, почти злобно развеивая чужое дзюцу: – Кай! Зрачки Сарутоби несколько раз то сокращаются, то расширяются, в конце концов, возвращаясь в нормальное, осознанное состояние, и он, проморгавшись, непонимающе, даже слегка недовольно смотрит на руку, так и держащую его, словно виноватого котёнка: – Саске?.. – Где. Моя. Дочь?! Огромных усилий стоит Конохамару Сарутоби понять, что происходит, и Саске его почти было бы жаль, если бы три легиона тревожных мурашек не скакали у него под кожей на спине, силясь переломать позвоночник, в ужасе застывший, как палка. Джонин хмурится ещё сильнее, чуть движется назад, стараясь вырваться из цепкой хватки, и взмахивает рукой, показывая на площадку рядом: – Здесь они, мы же тренируемся! Не видишь, что ли? Саске отпускает его, разжимая задеревеневшие пальцы, отступает на полшага, и молчит несколько мгновений, давая жертве чужой техники понять все самому, благо, внук Третьего схватывает на лету. Видимо, понимая, что вокруг слишком тихо, Конохамару растерянно оглядывается, не видя рядом никого, кроме отца своей ученицы, и, наконец, выдавливает, и Учиха с горечью слышит в его голосе страх, смешанный с абсолютным непониманием происходящего: – Я... Мы же только что тренировались. Они... Они были здесь, все трое... Я не понимаю... Среди кучи оружия, разбросанного по площадке, Саске вдруг видит нечто странное у одного из брёвен и оказывается у него буквально в два шага, дрожащей рукой срывая лист, прибитый к бревну кунаем, вогнанным почти по самую рукоять в дерево. У самых ног лежит маленькая белая змейка, и Учиха смотрит на мертвое животное всего с полсекунды – его взгляд прикован к посланию на бумаге, режущему по сердцу получше любого меча. Если вы хотите увидеть своих детей ещё хоть раз, господин Хокаге, советую вам приходить в одиночестве, без оружия и намерения драться. Девочку Учиха мы забираем в качестве предупреждения вашему «другу», но не беспокойтесь, если вы сделаете все, как надо, все дети вернутся домой целыми и невредимыми. Не совершайте глупостей. Х – Саске! Что там? Что там написано? Что происходит? Хмурым взглядом упираясь в темное звёздное небо над своей головой, Саске буквально половину секунды думает, что делать дальше. На границах сознания голосом Наруто здравый смысл кричал что-то вечное из разряда «НЕ ДЕЛАЙ ВСЕ В ОДИНОЧКУ ТУПОЙ ИДИОТ», но чувство природной, почти первобытной ярости было в нем так сильно, что он, даже не глянув на кричащего что-то Конохамару, срывается с места, чёрной, гневной тенью скрываясь в лесу, оставляя после себя лишь листок, плавно осевший возле тренировочного бревна. Никто не смеет трогать этих детей.

***

Солнце почти село, пациент дышал тихо и ровно, в палате никто не думал включать свет, несмотря на то, что вечерние сумерки уже полностью накрыли как деревню, так и больницу, а Сакура молчит, стоя у закрытого окна, невидящим взглядом оглядывая улицы родного поселения. Сколько может вынести человек? Есть ли лимит того, через сколько человеческое тело, не защищённое техникой, вроде Бьякуго, протянет, раз за разом получая смертельные повреждения, или же банально убиваемое день ото дня безжалостным течением времени? – Я хочу, чтобы ты знала, – говорит Цунаде в кабинете, заваленном пыльными книгами в далёком-далеком, ещё неумелом детстве. Женщина касается пальцами метки на собственном лбу, и взгляд у неё серьезный, жёсткий. – Это будет твоей защитой. Это будет помощью твоим союзникам, потому что ты выживешь, а чем дольше ты жива, тем дольше проживут и они. – Что же здесь плохого, госпожа Цунаде? – Я говорю про бой. Но в обычной жизни... Готова ли ты к тому, что, возможно, переживёшь всех своих родных и близких? Печать будет хранить тебя, обновлять твои клетки. Ты, конечно, будешь стареть, но ведь есть же разница в песке, что падает вниз внутри песочных часов, и в песке, падающем из раскрытой ладони? Ей страшно, очень страшно, но ещё больше ей страшно быть всю жизнь бесполезной обузой, которую нужно защищать, и которая ничем не может помочь тем, кто... Кто улыбнётся, сделает все сам, выдержит любые раны, но силы духа так и не потеряет. Сакура смотрит на учительницу, решительно кивает и, завязав сзади волосы в тугой хвост, приступает к работе. – Ох... – Не шевелись, – на ходу затягивая волосы на затылке потуже, чтобы не лезли в глаза, Сакура подходит к кровати пострадавшего. Так как на его глазах и лбу плотная повязка с лекарством, способствующая заживлению страшных кислотных ожогов, оставшихся на лице, температуру обычным способом не проверить, девушка без стеснения запускает руку под больничную рубашку Неджи, ощупывая область левого плеча. Жара нет, и слава Богам, значит, клинок не был отравлен. Пальцами умелыми, знающими, как нужно осматривать руками – пальпировать, как учила Цунаде – пробегается по коже к другому плечу, туда, где под другой повязкой страшная, плохо затягивающаяся даже с помощью чакры, глубокая и рваная рана. Исследуя пальцами область вокруг раны, Харуно ощущает отек, но это нормально – в начале заживления так и должно быть, это добрый знак. – Ты слышишь меня? – Да. Сакура-сан... – Да? Что-то нужно? – Мне кажется, или вы снова меня спасаете? Невольная улыбка трогает губы девушки, давая слегка выбиться из образа врача-профессионала, который она всегда примеряет, когда кто-то из ее друзей в опасности. Даже израненный, истёкший кровью и забрызганный кислотой Неджи Хьюга всегда был с ней максимально, безупречно вежлив и почтителен, и на то были причины. День Рождения Седьмого Хокаге Узумаки Наруто в Конохе – большой праздник. На главной площади устраивается большой праздник как для шиноби, так и для гражданских, а на пороге резиденции, под прицелом камер и перед многотысячной толпой обязательно кто-то из иностранных друзей Наруто поздравит его со всей сердечностью и теплотой (Мей однажды подарила Узумаки ТАКОЙ поцелуй, что толпа ахнула, а Наруто до самого вечера ходил красный, как рак, с не менее красным следом алых губ на щеке). Хината тогда погрустнела. «Дурочка, тогда ещё не было грустно, знала бы ты, что будет потом», – уже спустя много лет думает Сакура, со стороны наблюдая, какими взглядами обмениваются ее муж и Седьмой, считающие, что никто не видит. Но дело не в этом. Неджи Хьюга, как непрямой родственник Хокаге, дядя его детей, крестный старшего сына, да и вообще хороший друг, всегда вежливо и душевно поздравлял старого товарища с его праздником, а потом всегда... Дарил огромную охапку небесно-голубых колокольчиков, после делая самый глубокий поклон, почти доставая лбом, на котором после того, как Сакура вернула его к жизни, снова расцвела проклятая печать, до пола. – Благодарность, – с улыбкой говорит Ино, пальцем осторожно касаясь бутона цветка, когда растерянная Харуно подходит к ней за советом. – Глубокая благодарность. – Насколько всё плохо? Сакура закусывает губу, словно она не врач, повидавший все на свете ещё в молодости, во времена войны, и недолго молчит, оставляя ладонь на плече Хьюги. Сколько может вынести человеческий организм? – Скажем так – на войне было хуже. Не стоит тебе сейчас волноваться. – Сакура-сан... В помещении вдруг становится ярко, и на мгновение Сакуре кажется, что на улице, прямо за ее спиной, разом зажглись в сотни раз ярче все фонари на улице. Присутствие человека у окна слишком уж знакомо, по комнате раздаются громкие шаги, хотя, Наруто стоит отдать должное – на подоконник он приземлился бесшумно, словно небольшая птица, но то, с какой легкостью он вышел из режима Мудреца, поражало его старую подругу даже без способностей сенсора. Узумаки в мгновение ока оказывается у больничной койки прямо по левое плечо Сакуры, и она позволяет себе выдохнуть, почти мгновенно успокаиваясь от его присутствия – теперь точно все будет хорошо. – Он в сознании? Неджи силится встать, опереться на локоть повреждённой руки, но со стоном валится обратно, морщась то ли от боли, то ли от отвращения к собственному бессилию. Обойдя мужа и лучшую подругу, Хината оказывается с другой стороны от брата и, не глядя, садится, опускаясь прямо в стул, бережно пододвинутый, как всегда, очень вежливым Ли. На Сакуру устремлены целых три пары глаз, и Наруто мягко, но с нажимом, осторожно поторапливая, обращается к ней: – Я хочу знать тяжесть повреждений, и что произошло, до мельчайших подробностей. Сакура! Она чуть дергает плечами, слегка растерявшись, и в голове почему-то первой потребностью отображается «поздороваться с Ли», но девушка быстро берет себя в руки, расправляя плечи, чуть мотая головой, дабы ощутить тугость хвоста на затылке, и, поглядывая на каждого из присутствующих, объясняет: – Самым тяжёлым повреждением считаю рану в плечевой области. Неизвестным оружием, предположительно, кинжалом, нанесена глубокая рваная рана в область правого плеча со стороны груди. Сломана ключица, повреждены мышцы и чакроканалы. Перебиты тенкецу в области обеих рук и груди, особенно между рёбер, скорее всего, с целью... С целью... – Его оставили долго умирать, – тихо и обманчиво спокойно говорит Наруто, сжимая правую руку в кулак. – Продолжай. – Да, скорее всего, так. Рана плохо реагирует на чакру, но потеря крови ему уже не грозит, сейчас самое начало процесса заживления. На лице химические ожоги от кислотной жидкости неясного состава, однако, она хорошо смылась водой. Ожоги в области левой щеки, носа и глаз... – Сами глаза повреждены? – Нет. Я подозреваю, что тут защитную функцию сыграли... – Волосы, – грустно произносит Ли, опираясь рукой на спинку стула Хинаты, тревожным взглядом уперевшись в повязку на лице своего вечного соперника. – Да. Меня сначала... Ударили в грудь, а потом уже облили этой дрянью, – подавший голос Неджи кривит губы, слегка ёрзает, словно проверяя, сможет ли встать, но, осознав поражение, спрашивает слегка не по теме, возможно, ощущая, в какую же тугую струну сейчас вытянулся Наруто, нервный и обозлённый. – Ну, совсем коротко? Седьмой улыбается краешком губы, но качает головой (словно Неджи может увидеть!) и, взяв его за руку, крепко сжимает пальцы в бинтах, стараясь успокоить: – Не такая грива, как раньше, но неплохо выглядит. Чуть короче, чем у Сакуры. А теперь расскажи мне, что случилось, и мы дадим тебе хорошенько поспать. Когда где-то через десять минут Неджи закончил говорить, Сакура осторожно, стараясь не привлекать лишнего внимания и не шуметь, ввела Хьюге через катетер бледно-голубую жидкость, и буквально к тому моменту, как поршень в шприце опустился в самый низ, пациент наконец-то уснул, не ощущая ни боли, ни усталости. Наруто, державший его пальцы до последнего, пока они не расслабились, перевёл потемневший от гнева взгляд в сторону леса за краем деревни, выдыхая: – Вот как. Рассказ Неджи получился коротким, но емким. После совещания он, побродив у ворот квартала родного клана, собрал свою честь в кулак, засунул куда подальше и отправился к резиденции Хирото, дабы извиниться за все происходящее. Зачем? Был ли Неджи действительно в чем-то виноват? Наследника побочной ветви это не заботило. Важны были его племянники, которых он точно любил больше, чем себя, и не важно, что ему скажут, или что с ним сделают – лишь бы их не трогали. Вся эта пляска с двухлетними разговорами и ежемесячным оскорблением его лучших друзей зашла слишком далеко, и Неджи был без задней мысли готов пожертвовать собственным самолюбием. Неджи выслушали. Неджи улыбнулись. И на Неджи напали, оставив умирать прямо на пороге той самой резиденции Хирото. Сам хозяин дома брезгливо переступил через него, как обычно обходят мешок с мусором, и, усмехнувшись, бросил остальным: – Забирайте детей, и уходим. Пора заканчивать. С места знакомыми звуками сорвались несколько десятков шиноби, а Неджи, боясь открыть глаза, ощущая жгучую боль на лице, потерял сознание, силясь встать. – Скорее всего, Акамару почуял кровь, и Киба принёс Неджи ко мне, – всхлипнув, тихо проговорила Хината, рукавом домашней кофты вытирая глаза, так и поглаживая пальцы одной руки брата. – И я пошла к тебе... – Дети, – Наруто достал из кармана записку, которую забрал у Конохамару, коего они встретили по пути сюда. Сказать, что не кровный, но все же «братец» Наруто выглядел виноватым и растерянным – ничего не сказать. Так глупо в ранге джонина попасться в гендзюцу, да ещё и потерять сына самого Наруто? Проще сразу сдать протектор и прыгнуть со скалы Хокаге, но Узумаки быстро приказал тому успокоиться, ведь слезами горю не поможешь, и, как всегда, щедро дав Сарутоби часть своей чакры, наказал найти Ино и Сая как можно скорее. – Где Химавари? Хината словно поняла, что обращаются к ней, и, сглотнув, пробормотала, осознавая, что на душе вдруг резко становится ещё страшнее, чем было до этого: – Я... Я не знаю... Должна была уже вернуться домой из Академии? – Её не было на вечерних занятиях, – Какаши, тихо приоткрывший дверь в палату, выглядел ещё более хмурым и усталым, чем обычно. – Ирука сказал, что видел ее в перерыве между уроками, но на последнем её не было. Он ждал записки от тебя или чего-то такого, но когда увидел, что все ее вещи на месте, забил тревогу. – О, нет... Все замолчали на несколько мгновений, и лишь Наруто, вдруг оживший, прошёлся по комнате к окну, из которого появился, остановился у раскрытых ставней. Помолчал несколько секунд, качнул головой из стороны в сторону, словно разминаясь, и властным, сильным, не терпящим возражений голосом, бросил: – Дамы, вы будете мне нужны. Пойдёмте со мной. Нашим детям уже давно пора быть дома, как думаете?