Одиннадцать лет после рождения Химеры. 29 августа. Около 8 утра.
Воздух перед грозой. Это было веков испокон. Ярко рыжий закат поседел на висках, и в полнеба Распахнет свои крылья уж кем-то убитый дракон, Где в кошмар наяву обращается старая небыль. И улыбку на мертвом лице держит пламя в глазах. На осколках иллюзий оплавятся стены, как свечи, Рухнут башни, сгорят все мосты без дороги назад, И под ноги ковром упадет чья-то стылая вечность. Но зрачки опустели. На дне их стеклянная пыль И одно отраженье, без боли, без страха. Без смысла. Возвращается всё на отметках не пройденных миль, В громе рыка дракона и вспоротых лезвием мыслях. У остывших сердец пульса нет. Только гул от шагов, Только звон от мечей, не способных покоиться с миром. Тени хаоса здесь. И еще помнят прежних врагов. Тех, кто были виновны лишь в том, что они сейчас живы.
Белокаменный Айлекс, также известный как Золотой Город, столица Блэйза, был местом бумажных масок и каменных львов с заточенными клыками, трещины в которых замазывало время. Как расплавленная и снова застывшая платиновая монета, он растекался по туманным холмам, словно вырастая из них продолжением такой же белой утренней дымки. Эти весьма частые здесь туманы обычно огибали сам город, находившийся на возвышенности. Редко забредая на широкие улицы, они лежали у крепостных стен, как старые вороватые бродяги, разлагались еще до рассвета. Ничего не успевали украсть, на самом деле, хотя их обвиняли во всем. Зато с подножия туманных холмов открывался красивый вид на подавляющее своей белизной величие Золотого Города. Путешественники из окрестных деревень, городов, даже столиц соседних стран никогда в жизни не видели ничего подобного. Знали, что больше нигде и не увидят, как волны заката бьются об неприступные стены, оставляют на них свое сусальное золото, не жалеют ни о чем, потому что ночь бархатными перчатками сотрет все следы. Звездная темнота добавит щепотку тайны в мраморную краску и, распластавшись на стенах мягкой синевой, зажжет окна, чтобы её было лучше видно до рассвета, который снова щедро нанесет позолоту на каждое здание. Она продержится, пока не наступит полдень, и все камни станут еще белее, чем они есть. Айлекс был, безусловно, идеален. Всегда. Его гости, бродившие по богатым кварталам, осматривая достопримечательности, пили зрачками взахлеб красоту местной архитектуры, изящной лепнины на стенах, величественных статуй, мелодично журчавших фонтанов и благоухающих свежестью садов. Они никогда не видели окраин и бедного района Танзаку с домами для слуг, черновых рабочих и фоморов, что порой здесь, в самом сердце Альянса де Даннан, являлось синонимами. Там же стыдливо ютился сиротский приют, здание которого казалось странно запущенным для идеального Айлекса, создавая вполне правдивое ощущение пренебрежения. О нем мало кто думал, и еще меньше жителей в нем нуждались. Не замеченный никем, находившийся у самых южных ворот приют медленно переваривал сам себя, всё, что было у него внутри и снаружи. Выпученные глаза были пустыми и стеклянными, виднелись круглыми смотровыми окнами под самой крышей, покосившейся, словно низко нависавшие над ними нахмуренные брови. Паутина морщин разбегалась по штукатурке скорее от сырости, чем от старости. Побелка отслаивалась, местами обнажая деревянные перекрытия возле окон. Их рамы скрипели при ветре, оглохли от голосов, застревавших в марле открытых форточек на верхних этажах. Слов не разбирали, конечно, просто не знали языка. Иногда казалось, здание всё же видело что-то, выглядывая чужими лицами из окон и рассаживая дворовых кошек у чердачного люка и печной трубы. Но на самом деле оно уже давно не интересовалось ничем из того, что проплывало за мутным стеклом пузырьками воздуха. Нет, приют все-таки не был и никогда не пробовал быть живым. Пожилой секретарь Канпу, работавший там, страдал аллергией на пыль. Он всегда протирал платком столешницу в приемной, нагроможденные полки, шкафы для бумаг и подоконники для мертвых насекомых, которых Канпу брезгливо смахивал во двор, где был сад, немного заросший и охотно переваривающий мух по-своему хищными сорняками, радовавшимися долгому отсутствию садовника. Уже довольно давно никого не усыновляли из этого приюта. Канпу даже позволял себе время от времени раньше уходить с работы или приходить в приемную позже. Все равно управляющий сам вечно отсутствовал, а у воспитателей с лихвой хватало своих забот, чтобы не замечать пустоты за секретарским столом. Вот только эта недавно открывшаяся рыцарская Академия в последнее время добавила Канпу работы. Ее основал великий клан Учиха, бессменные советники Третьего лендлорда огня и в целом королевской династии Сарутоби. Они и выдвинули правило насчет сиротских приютов, согласно которому Канпу теперь приходилось практически все время решать вопросы с оформлением бумаг для тех мальчиков, которые подходили по возрасту, чтобы учиться в новом интернате для будущих рыцарей. Эти документы как будто составляли вместе небольшую книгу с оторванной обложкой и подклеенной недосказанностью вступления. Истории уже были написаны, и Канпу не помнил в лицо всех этих детей, когда ставил печати. Но фамилия на одной из бумаг все-таки кольнула его руку с пером острым воспоминанием. Акума. Орочимару Акума попал в приют при загадочных обстоятельствах, и все эти одиннадцать лет Канпу не оставляло ощущение, что это было только начало конца. Тяжелое предчувствие поселилось камнями в его почках, соляными отложениями в суставах, стало его частью настолько, что вырвать этот суеверный страх теперь можно было лишь вместе с шейной артерией. Канпу помнил это настолько четко, как будто все произошло вчера. Одиннадцать лет назад на пороге приюта появился богато одетый фоморианский дворянин. От этого мужчины неопределенного возраста с желтыми глазами дракона просто веяло опасностью и почти физически ощутимым холодом, который оседал на коченеющих в его присутствии пальцах и щеках. И не то чтобы он выглядел угрожающе. Наоборот, он был абсолютно спокоен и невозмутим, но все же странная угроза, исходящая от этого посетителя, ощущалась где-то изнутри, как незаметно растущая опухоль, которая сможет убить кого угодно, и это ей будет совсем не трудно. Тот дворянин, оставивший в приюте своего сына, нечаянно забыл здесь после своего ухода еще многие вопросы. Он называл себя лордом Акумой, и это было все, что оказалось о нем известно. Одна фамилия, от которой нервы сжимались в комки вырванных страниц без единой капли правды внутри этих бумажных градин. Упадут в холодную воду и растают. По улицам Сирреса, откуда и был родом Лорд Акума, судя по гербу на золотой фибуле плаща, дожди ходили намного чаще, чем в Блэйзе. Почти так же часто, как разговоры о гибели Вечного Клана и слухи о розыске его исчезнувшего главы. Конечно, фамилия была не самой редкой, но, в любом случае, управляющего приютом господина Сагиши это, похоже, совершенно не волновало. Сагиши был лоялен ко всему, что блестело, будь это серебро, золото, платина либо драгоценные камни перстней на цепких, как у хамелеона, пальцах лорда Акумы, неуловимо меняющих цвет. Канпу же не любил вспоминать этого дворянина. А может, никакого и не дворянина, а настоящего преступника, хотя одно никогда не мешало другому. Но Акума, по крайней мере, ушел и больше не возвращался, а то дитя, которое он принес сюда, осталось. Ребенок с мертвой кожей, которая резко темнела фиолетовыми пятнами вокруг жутких глаз хищника. Такие мутации нечасто встречались среди фоморов. Конечно, со временем можно было привыкнуть ко всему и не вздрагивать каждый раз от взгляда на его бескровное лицо, и все же Канпу хотел бы никогда в своей жизни не встречать ни дворянина с мраморной кожей, ни его жуткое дитя. Чтобы одиннадцать лет назад никто не перешагнул через этот порог, как через труп, наступив каблуком на ладонь болезненно скрипнувшей половицы. Чтобы никто тогда не сказал властным голосом, звонким и холодным, как зеленый лед, падающий в пустой бокал... - Могу я увидеть господина Сагиши? Канпу резко поднял уставший и немного испуганный собственными воспоминаниями взгляд на приоткрытые двери. Но прежде, чем он увидел, кто вошел, подсознание уже успело отметить, что при точно такой же, повторенной слово в слово фразе голос оказался другим, тихим и немного нервным. Он принадлежал девушке, вошедшей в приемную так мягко, как умеют только кошки. И фоморы. Впрочем, спокойнее от этого почему-то не стало. Канпу сам не знал, почему. Посетительница действительно обладала кошачьими чертами во внешности. Зеленые миндалевидные глаза с вертикальными зрачками и рысьи кисточки на немного заостренных ушах говорили сами за себя. Очевидно, она прошла долгий путь в своих стоптанных сапогах, выглядела обессиленной, выжатой без остатка, как раздавленная вишня, хотя и старалась держаться уверенно и твердо, как принцесса. У нее ничего не получалось, но, по всей видимости, она не понимала этого. Отчаяние мрачной тенью стояло за усталыми плечами, а еще живая надежда тяжело дышала сквозь царапины на коже. Фоморианка сама, наверное, не понимала, на что надеялась. Она просто вошла сюда и ощутила, что за ней обрушился очередной мост, на который, как и в красную реку под ним, невозможно было ступить дважды. - Господин Сагиши сейчас отсутствует, - сухо отозвался Канпу, посмотрев на фоморианку из-под кустистых седых бровей. - Что-нибудь ему передать? Не то чтобы он действительно считал посетительницу способной сообщить что-то важное, просто эта дежурная фраза была слишком глубоко впечатана в подкорку мозга. Взгляд девушки на мгновение показался вырванным из зрачков затравленного зверька. Она тяжело сглотнула, и ее решимость протекла вниз по сосудам: - Я хочу усыновить мальчика из вашего приюта, - выдохнула фоморианка. Чтобы не смотреть в свинцовые глаза секретаря, она нервно обвела взглядом приемную, которая выглядела так же, как и фасад здания: неухоженной и безразличной ко всему, включая саму себя. Доски на стенах, паркете и перекрытиях были все еще довольно крепкими, но зато краска уже практически облезла, как размазавшийся грим комедианта, а там, где чудом сохранилась, приобрела угольные затертые рисунки. Они были почти не различимы, смазаны коротким гневом и ссохшимися тряпками. В размазанных линиях могло видеться что угодно. Там были зигзаги угольных крыльев вечно свободных птиц, солнечный круг от руки, больше напоминавший подгнивший гранат с уже выеденной сердцевиной, а у рыбы, нарисованной рядом на стене, был только один глаз, и тот уже почти стерся. Высказывания в чужой адрес Канпу приходилось стирать более тщательно, потому что ремонт небогатый приют, по словам управляющего, тоже не мог себе позволить, ну, а рыба пускай бы плавала. Или, по крайней мере, всплывала нарисованным сбоку глазом вверх, флегматичная и привыкшая к такому отношению. Канпу не любил рыб. - Усыновить? - при этих словах он нахмурился еще сильнее. Немногочисленные морщины пролегли намного глубже, вонзаясь в сухую кожу, а из глаз, тускло отражавших правильные оконца солнечного света, окончательно исчез всякий страх. Осталась рутина, банальная, зато привычная. - Что ж, тогда, прежде всего, должен предупредить. Правило первое. Фоморам запрещено усыновлять дану. Правило второе..." Для большей солидности на каждый пункт правил Канпу загибал сухой и тонкий, как у мумии, палец, но не успела очередь дойти до среднего, как посетительница прервала эту речь с мягкой вежливостью. - Простите, не нужно утруждаться перечислением всего этого. Я уже выбрала ребенка. Его фамилия... Акума. Фоморианка запнулась, как будто одно это слово причинило ей боль. Эхо отозвалось слабым ударом изнутри по расширившимся глазам Канпу. Они вобрали в свои радужки пыльные вкрапления испуга, и капли аллергии уже начали проступать на висках. Она сказала Акума?! Канпу, казалось, не мог проронить ни слова. Он не понимал, осталась ли эта его мысль всего лишь мыслью или непроизвольно пошла горлом, как рвота. Это не могло быть простым совпадением. Не могло быть. И не было. Всё вокруг, отбросив покровы случайности, в этот миг поменяло цвета, стало намного гуще, насыщеннее. Ядовитым. Не понимая в чем дело, заполнив паузу инстинктивным движением руки, поправившей на плече ремень дорожной сумки, фоморианка еще более сумбурно постаралась объяснить, о ком она говорила, как будто Канпу мог забыть, что... - Это мальчик примерно одиннадцати лет, у него желтые глаза с вертикальными зрачками, кожа... - ...я знаю. Кожа у него, как у трупа многолетней выдержки, простите за сравнение. Канпу не узнал собственный голос, сейчас показавшийся больше похожим на слабый хрип в воспаленных легких. С трудом разомкнувшиеся сухие губы напомнили надрез в застывшей и потрескавшейся глине. И Канпу почувствовал, что сквозь уже давно закрытые двери приемной проник еще один незримый посетитель, в наглухо застегнутом плаще с оторванными эполетами и в поеденных молью перчатках, пришитых серыми нитками к отрубленным кистям рук. Это был страх. У Канпу дрогнула рука, и взгляд застывших глаз, сейчас напоминавших поделки из стекла, подкрашенного серой краской, так и не смог опуститься к столешнице, где лежал вовремя не скрепленный печатью документ с магическим оттиском ауры того самого ребенка. Даже этот оттиск был странного оттенка. Наверное, таким могло бы быть молоко рептилий, разбавленное их же кровью. - Более чем странный выбор, мисс... Повисшая, зацепившись кривыми когтями за доски на потолке, пауза явно уронила намек на то, чтобы фоморианка представилась, что она и поспешила, хоть на самом деле опоздала, сделать. - Ооцуцуки. Моя фамилия Ооцуцуки, - она чуть склонила голову в быстром приветственном кивке, уронившем пряди волос на ее лицо серебристо-черными помехами задержавшейся грозы. Кирейна Ооцуцуки. Леди Акума. Принцесса Леерская. У нее было много имен, но все они ничего не значили по сравнению с тем, как ее назвали в Вечном Клане. Ехидна. Затравленная самка, породившая чудовище, но любившая свое дитя несмотря ни на что. С вашим ребенком ничего не случится. Когда Четвертый лендлорд молний, правитель Сирреса и всех его бесконечных бурь, говорил это, кто-то более наивный, не знающий как холоден металл, вонзившийся под левую лопатку, мог бы, наверное, поверить ему. Но принцесса Леерская, знала, что это ложь. Теневого Дракона, за которым на самом деле охотился лендлорд, нельзя было извлечь при жизни носителя. Когда она вывела бы их на след своего сына, их обоих убили бы. Принцесса Леерская помнила ледяной взгляд правителя Сирреса в тот день, когда одиннадцать лет назад ее привели во дворец, едва пришедшую в сознание, не полностью оправившуюся от болевого шока и все еще не чувствовавшую правую руку ниже локтя. Туда пришелся удар кинжала Лорда Акумы, видимо, не заживленный уставшим целителем до конца, в отличие от смертельной раны. Светильники, заполнявшие тронный зал сотнями украденных у неба звезд, врезались случайными бликами в парадные доспехи лендлорда с изящно выкованными узорами молний. Казалось, там было слишком много электричества для простого металла, и от этого доспехи сияли так, будто на них вспыхивали грозовые разряды, но на самом деле они всего лишь отражали магические светочи, зависшие под потолком и у стен причудливыми узорами. Как же все это было просто на словах... - Если, как утверждает капитан Сейба, ты действительно поможешь нам выйти на след преступника Эйенми Акумы, то и ты, и твой ребенок останетесь в живых и сможете уйти за пределы Альянса. Если же нет... впрочем, ты и сама понимаешь, фоморка, что я бы не хотел услышать "нет", - так говорил Четвертый лендлорд молний одиннадцать лет назад, когда, снисходительно выслушав доклад Сейбы, он словно бы вспомнил о присутствии в зале пленницы из клана Акума. Его приторно-вязкий голос истекал диким медом из щели почти не размыкавшихся губ, как смола из четкого надреза на стволе дерева. Мед она портила не хуже дегтя. Ложь, сказанная в глаза, разъедала их вкраплениями ржавчины, отблесками от светильников и отражением чересчур волевого лица с высокомерно поднятым подбородком. Принцесса Леерская не верила ни на секунду, что правителю Сиресса была нужна только голова лидера Вечного Клана, а не Теневой Дракон, но, тем не менее, она согласилась способствовать в поисках Лорда Акумы, притворившись обманутой и отчаявшейся. Впрочем, отчаяние изображать ей не пришлось, оно само просачивалось наружу через каждую пору кожи, отражало парящие светочи и делало их холодный огонь горячее на температуру одного гулко бившегося сердца. Медиум на службе у правителя Сирреса связал ее магией со стражниками так, чтобы принцесса не могла отойти от них более чем на полкилометра, а при попытке бегства мгновенно оказалась бы парализованной дикой болью. Так, она долгие годы в сопровождении элитной гвардии мучительно искала Лорда Акуму, добывая крупицы информации о тех, с кем бывший глава Вечного Клана, как было ей известно, вел дела. Принцесса почти случайно узнала, что, помимо маркиза Фуумы, у Акумы был еще один союзник - некий Данзо Шимура из Блэйза. До того, как получить эти сведения, ей и стражникам лендлорда пришлось втайне проверить все сиротские приюты Леерсии, сходить по ложному следу других лендлордов, поддерживающих Фууму, и, наконец, выйти на информацию о Данзо. Была ли кошачья интуиция частью фоморианского дара принцессы Леерской или нет, но она сразу же почувствовала, что Блэйз - это верный путь. После пересечения границы, она, ненадолго отлучившись от своего конвоя, набрала особых трав, вспомнив уроки знахарки Чиё, и незаметно подмешала получившуюся смесь в похлебку стражников. По отдельности травы не были ядовиты, но их сок, вступив в реакцию с экстрактом корня кадуры, который использовался как специя, - это была смерть. Принцесса рассчитала и то, что у нее самой с детства была острая непереносимость кадуры, и поэтому в ее порцию еды специю не добавляли, после того, как однажды из-за этого у принцессы началась лихорадка, и стражникам пришлось срочно искать целителя, потеряв на это массу времени. Конечно, капитан Сейба, которому можно было отказать в гуманности, но не в уме, еще перед миссией дал четкие указания: любую еду давать принцессе попробовать первой на тот случай, если ученица знахарки Чиё решит отравить их. Вот только Сейба не мог учесть, что без кадуры подборка трав была совершенно безвредна. Не удивительно, такой рецепт знали лишь немногие алхимики. Яд начал действовать, переждав в засаде двадцать самых долгих минут в жизни принцессы Леерской. За это время она успела испугаться, наверное, всего: того, что могла перепутать рецепт или того, что кто-нибудь из стражников мог не добавить приправу, или что вообще кто-то оказался бы не голоден. Кто-то один, и этого уже хватило бы для полного и окончательного краха последней надежды. Но все же ничего не случилось. Кроме разве что трех смертей. Принцесса помнила их лица, искаженные и застывшие через пару мгновений, а также то, как долго не могла унять предательскую дрожь в коленях при виде зеленоватых задубевших сегментов на коже, неподвижных, как фарфор, плавно переходивший в живую ткань. Но, освободившись от связавшего ее заклинания, принцесса Леерская стояла здесь, в приемной сиротского приюта Блэйза. Она утратила свое прошлое, свои принципы, всякие оправдания. Ей было ничего не нужно, кроме сына. Неужели это было невыполнимо для принцессы растащенной на куски Леерсии? А для матери? Канпу, тяжело вздохнув, собрал по осколкам свой взгляд, который непростительно долгое время перекатывался плотными шариками ртути по измазанным углем стенам. - Хорошо, мисс Ооцуцуки, - сам не зная того, он машинально повторил фамилию Леерской династии, хотя должен был обращаться к королевской особе с эпитетом "миледи". - Вы уверены в том, что хотите усыновить именно его? Принцесса Леерская твердо кивнула. Знала, что где-нибудь далеко, например, на окраинах Гербиджа, их уже никто не будет искать, включая Лорда Акуму, который был, безусловно, в сотни раз опаснее и хитрее, чем Четвертый лендлорд молний. - Да. Я тут принесла документы... можете оформить усыновление прямо сейчас? Срочно, чтобы сегодня или завтра я смогла уехать из Блэйза с ребенком? Принцесса не знала, куда деть взгляд, совсем не прижившийся в этой приемной, давно желавший вырваться оттуда. Но все окна были мутными и тусклыми, как запотевшие зеркала, разбитые и не желавшие больше никого отражать. Рука принцессы, сжимавшая дорожную сумку, в которой, помимо всего прочего, лежали и взятые у мертвых стражников монеты Сиресской чеканки, дрожала. - Ну... не знаю... не положено... - глухо пробормотал Канпу. Соль осела на его сухих ладонях и рассыпчатом голосе. Печать вертелась в руках, правильная и круглая. Принцесса Леерская сделала глубокий вдох, почти захлебнулась духотой комнаты и стойким отсутствием запахов, отпустила это всё на выдохе и, рывком вынув кошелек из дорожной сумки, бросила горсть звонких монет на стол. Эти звуки неожиданно легко заменили несуществующие запахи. Деньги ведь тоже не пахли. Они умели только звенеть и отражаться жадным блеском в глазах, делали это на редкость хорошо, мгновенно приковали пораженный взгляд Канпу. Сумма выходила огромной, пугающей правдивостью всех прежних догадок, но в то же самое время манящей. Секретарь приюта за всю свою долгую жизнь не видел столько денег одновременно. Принцесса, казалось, разучилась дышать, тем более, когда к духоте комнаты добавился смрад паленых нервов. Но внутренняя борьба, отразившаяся на морщинистом лице Канпу, была короткой. Он довольно проворно сгреб монеты со стола в горсть и кивнул в ответ. Вот только страх, принадлежавший то ли секретарю, то ли принцессе, то ли всем и сразу, всё равно не собирался уходить, он стоял в углу у стены, тараща глаза и пытаясь предупредить о чем-то ровно вырезанным провалом кричащего рта. Не умел говорить. А вот Канпу умел и сказал, задвинув все свои дурные предчувствия в тесные ящики картотеки: - Что ж, пожалуй, я могу сделать для вас исключение и оформить все документы, мисс Ооцуцуки. Хотя подпись все равно ставит господин Сагиши, и вам, по крайней мере, придется дождаться его. Я не знаю, когда он придет, но, раз такое дело, могу отправить за ним кого-нибудь. Канпу отложил в сторону печать, удивительным образом остававшуюся все это время в его руке, и решительно отодвинул на край стола уже, казалось бы, не нужные документы для рыцарской Академии, где значилась фамилия "Акума". Больше Канпу не хотел знать ничего, что касалось этого набора букв и урода с белой кожей, которого отдал сюда зловещий дворянин, а заберет дворовая кошка, имевшая много, вероятно, чужих денег. Спираль судьбы была такой очевидной, что и рыба на стене поняла всё, хотя была нарисована намного позже, чем в этом приюте появился Лорд Акума. Ну, и что с того? Канпу эти деньги были намного нужнее, и он не собирался заступать дорогу представителям клана Акума, будь то мужчина, женщина или тот самый ребенок, больше похожий на прогнивший труп. Себе дороже. Канпу знал, что на самом деле все эти фоморы не были простыми тезками Сиресского клана, за которых выдавали себя. Наверное, если бы он хоть немного разбирался в истории и знал фамилию свергнутой династии фоморианского королевства, то пришел бы в еще больший трепет. А так, правда осталась в синих жилах под кожей и в кошельках, заполненных монетами далекой страны. Принцесса Леерская ненадолго перевела дыхание, расслабилась раньше времени и слабо улыбнулась. Странно, но ее потрескавшиеся губы еще не забыли, как сложить эту королевскую улыбку, когда она кивнула. - Хорошо. Если это недолго, я подожду. Можно мне пока увидеть... Акуму? - Можно, - Канпу тоже кивнул в ответ и добавил, как будто вернул мелочью сдачу от взятки. - Если найдете его, конечно. Вроде он куда-то в лес уходил с утра. Знаете, там где-то была старая тренировочная площадка для боевых магов, которой уже никто не пользуется после постройки тех, что у Академии... ну, по крайней мере, учебники и тренировочный меч он всегда берет с собой, когда вот так уходит. - Найду, спасибо! - принцесса Леерская у самых дверей, уже взявшись за их круглую, как у печати, ручку, обернулась, вновь переведя беглый взгляд на секретаря, и не увидела ничего нового. Канпу все так же подсчитывал свои мысли о деньгах и о страхах. Денег было больше. Стопки документов уже шуршали, заворачивая для надежности эти хрупкие фарфоровые счеты, измеряли будущее в сантиметрах магической ауры и думали, что важнее этого быть ничего не может. Они так и гнили, вместе с этой мыслью, наполняли приемную духотой и затхлостью, которые с упорством въедливой ржавчины вгрызались в гортань, просились остаться, как какой-нибудь нежеланный гость, отказать которому никогда не хватало твердости. И оставалось только одно, уйти самим, как и поступила принцесса Леерская.