Химера

      Южная дорога была неровной, как щеки со следами от оспы. На ней тоже вздувались свои нарывы: частые ухабы и разбитые камни, из которых фонтанами разбрызгивалась пыль, когда мимо проезжали экипажи и всадники. Они не жалели ни останков брусчатки, ни подков лошадей. Спешили, как обычно, как будто действительно могли опоздать к торжественному открытию рыцарской Академии влиться в толпы с цветами и легендами в руках.       Все было уже готово, ожило, оставило пустоту на старых тренировочных площадках в глубине леса. Поворот туда лишь угадывался по вытоптанной тропе, немного жухлой и дышащей скорой осенью. Тишина леса, особенно если сравнивать с близлежащим трактом, казалась почти мистической, словно кто-то, потянув колок солнца, порвал струну, и та, вскрикнув, замолчала.       Терпкий рассвет был процежен через густо переплетенные ветви деревьев, оставляя на земле решето из теней. Солнечные пятна были достаточно крупными, чтобы из них прорастали цветы, тысячью своих лепестков сбивая со счета время. Здесь не было никакого времени. Оно проходило мимо, задумчиво останавливалось под сенью вековых деревьев, скрывающих свои годовые кольца, ступало босыми ногами на поляны и выращивало там камни.       Вот только от массивного валуна внезапно отломилась верхушка, срубленная сверкающим клинком. Она была оплавленной и текучей на срезе, что совсем не помешало куску отлететь в сторону, а лезвию - пронзить его насквозь.       Осколок вспыхнул, плавясь, покрылся трещинами и рассыпался горстью серого снега. Меч, выброшенный вперед в завершающем длинном выпаде, погас, стал совершенно обычным тренировочным клинком, даже не заточенным, знавшим, что такое свалка. Возможно, он даже успел обменяться там приветствиями со сколотыми чашками и старыми плащами. Впрочем, те не могли рассказать мечу ничего значимого, просто выслушать или хотя бы сделать вид, что поняли. Ничего не понимали.       Прием с огненным заклинанием, позволивший ржавому клинку разрезать камень так же легко, как воду, выжатую из других подобных камней, удался Орочимару намного лучше, чем в прошлый раз. Он был уверен, что с каждым днем будет становиться сильнее, и не кого-либо, а самого себя, свободной рукой откинул со лба непослушные пряди контрастно черных волос, выбившихся из хвостика, и вытер лицо рукавом холщовой кофты, которая была немного велика, но полностью скрывала мертвую кожу.       Вообще, не считая лица, свободная одежда Орочимару оставляла открытыми только пальцы: на руках в обрезанных перчатках, и на ногах, обутых в простые сандалии. И то лишь ради возможности при необходимости выпустить острые когти, благодаря которым он мог ловко, как кошка, взобраться на любое дерево.       Учебник о приемах фехтования, аккуратно установленный на еще одном валуне, шуршал страницами так, словно нашептывал тайны, известные слишком многим подобным книгам. Вовсе не был уникальным или особенным, пылился раньше в тумбочке общей комнаты приюта и ненавидел туда возвращаться, прежде чем его отсутствие замечали. Всё равно бы не заметили.       Даже было не так уж важно, как и почему старый трактат, готовый поведать многие истории, но при этом умолчать о своей собственной, оказался в приюте. Был ли он забыт кем-то из воспитателей, их родственников, служивших в гвардии, или же принадлежал управляющему господину Сагиши, но намного лучшее применение для этой книги было здесь.       Орочимару уже неплохо знал основные приемы владения мечом, иногда сверяясь со схемами в трактате. Тренировочный клинок послушно следовал за его движениями, словно являлся такой же неотъемлемой частью руки, как острые когти. Лезвие меча ловило блики света, даже не гадая, чем они были, каплями солнца или отражениями в кошачьих глазах, почти не запятнанных тонкими зрачками. Возможно, хватало и того, и другого.       Снова напитав тренировочный клинок магией, Орочимару выполнил разворот, как будто сражался сразу с двумя врагами, пока меч продолжал плести свою вязь и делиться небогатой ржавчиной с постепенно рыжеющим от этого небом.       Неожиданно его чуткий слух уловил шорох травы. Орочимару резко обернулся, вскинув тренировочный меч в боевую позицию. На лезвии снова расцвели лепестки пламени, потекли по металлу сплошным потоком и раскалили клинок докрасна. На старые тренировочные площадки никто, кроме Орочимару не ходил уже много месяцев, и вряд ли кто пришел бы сюда сейчас. Не за ним.       Желтые глаза чуть прищурились, настороженно вглядываясь в стену леса, маскировавшую незнакомца ширмами свежих листьев до той самой минуты, когда он - вернее, как выяснилось, она - не отвела в сторону раскидистые ветви кустарников, крепко вцепившиеся в длинные спутанные волосы, как будто не желая пускать принцессу Леерскую на поляну.       Разумеется, они ничего не могли сказать или сделать, болезненно отпустили черные с проседью пряди, так и не оставив себе на память ни одного локона.       Принцесса Леерская думала, что не испугается внешности своего вновь обретенного ребенка, но оказалась совсем не готова заглянуть в самое жерло вулкана, понимая, что бурлящая лава становилась все ближе к ее лицу с каждым вдохом. Вулкан не извергался на самом деле, это она падала.       Взгляд Химеры словно сжигал недостаточно тонкие зрачки принцессы, не способные этого больше вынести, но, даже отдернувшись чуть в сторону, они лишь крепче увязли в трясине фиолетовых пятен вокруг его глаз. Странной, почти фигурной формы, эти врожденные отметки заострялись вверх со стороны внешних уголков и вниз со стороны внутренних, контрастировали с мертвенно-бледной кожей и делали лицо еще более жутким.       Принцесса Леерская невольно отшатнулась. Разбавляя цвет щек, по ее лицу сами собой потекли алые слезы, как будто раскрывая длинные вертикальные раны на смуглой коже, потянув за застежку молнии.       Орочимару медленно опустил тренировочный меч. Он уже отвык удивляться самым разным взглядам в свою сторону. Они расширяли глаза тех, кто смотрел на него, от испуга или морщили их же лица от отвращения, были наполнены острым ледяным презрением или горячей беспочвенной злобой.       Он тоже ненавидел собственное отражение в любых зеркальных поверхностях, которые сами хотели разбиться. Не предполагали, наверное, что тогда в каждом осколке окажется по мертвому лицу. Вот только в зрачках странной незнакомки был не столько страх, сколько боль, такая острая, что она становилась почти ощутимой, зависнув неподвижным смогом в удушливом воздухе.       Принцесса, приговоренная к казни, на самом деле была невиновна, вот только уже не кричала об этом. Да и если бы хотела закричать, всё равно ее дрожащие губы были крепко зашиты красными стежками слёз. Их было заметно даже сквозь траурную вуаль волос, упавших на лицо.       - Что с вами? - чуть помедлив, спросил Орочимару. - Кто вы?       Это был простой вопрос, но с непростым ответом. Орочимару сам не отдавал себе отчета, насколько сильно ему хотелось услышать от этой странной женщины, что ее звали "леди Акума", но, наверное, он просто не поверил бы в это.       Что с того, если эта фоморианка тоже была похожей на кошку, только с зелеными, а не желтыми, как у Орочимару, глазами? Мутация порою не имела ничего общего с родством, выпадая случайно, оставляя возможность спорить, что было хуже, хотя в этом и не было смысла.       А в чем тогда он был?       В красных слезах, разрывающих мысли пустыми предположениями, которые падали на землю и разбивались вдребезги?       Да нет, в слезах вообще никогда не было смысла.       Секунды замерли на по-прежнему опущенных ресницах принцессы, как расколотые рубины, казались такими прочными, но, по сути, уже перестали существовать. Она молчала, и одиночные всхлипы падали на траву горстями перезревших тисовых ягод.       - Вы меня слышите? - немного неуверенно снова окликнул ее Орочимару, сомневаясь теперь даже в этом.       Ведь они словно находились в разных мирах, соприкоснувшихся рябившим воздухом. Возможно, от каждого мира даже сначала отрезали половину и выбросили, вынуждая искать замену или учиться летать с одним крылом. В принципе, получалось.       Но только само крыло знало, насколько сильно оно устало от этого.       Как тигренок, даже умеющий охотиться и познавший вкус крови, где-то в глубине тонко вырезанных зрачков скучал по матери-тигрице, единственному существу, рядом с которым он мог бы позволить себе быть больше ребенком, чем тигром.       Или нет?       Будь она действительно его матерью, Орочимару, наверное, не чувствовал бы себя сейчас странно взрослым, и сильным, и обязанным помочь хоть чем-нибудь.       Чем-нибудь...       Его магическая аура, цвет и радиус которой показались бы невозможными любому из рыцарей белокаменного Айлекса, могла бы, наверное, пахнуть лилиями, если бы у волшебной энергии в принципе существовали запахи.       Еще не оформившаяся в сомкнутых лепестках цветочного бутона, она искрила в каждом вдохе, в каждом выдохе, восьмым цветом радуги плыла среди холодного утреннего воздуха, застывала отражениями в зрачках, слишком тонких, чтобы это было возможно заметить или осознать. К тому же Орочимару медленно опустил веки, чтобы лучше чувствовать энергию вокруг себя, и фиолетовые пятна соединились, как будто образуя контур пустых глазниц.       Это была опасная привычка, использовать волшебную силу вот так, ненадолго переставая замечать окружающий мир и лишь ощущая течение магии по сомкнутым векам. Орочимару понимал, что однажды в бою подобное может сыграть против него, но сейчас, впрочем, он еще учился, и никаких битв не было.       Мысленно направив свою энергию к принцессе, даже не касаясь, Орочимару снял боль с ее глаз, как тонкую паутину, которую намотал себе на пальцы белыми легко прилипающими нитями. Затем он заставил свежие занозы выйти из ее ладоней и забрать с собой красноватые обещания заражения, взамен вернув волю к жизни, потерянную уже очень давно, как монета, закатившаяся между диванными подушками.       Даже серебристые пряди и многодневная пыль на дорожной куртке не могли сказать о том, что она пережила. Ран было много. Орочимару видел их сквозь сомкнутые веки, заживлял, не умея толком исцелять, еще нигде не обучаясь, но не слушая тех, кто считал несколько стихий такими же невозможными для мага, как и аура розового цвета.       Медленно поднимая взгляд, принцесса Леерская осознала, что цвета стали ярче, без примеси красного в уголках глаз.       Поляна была чиста, свободна от туманной ваты предрассветной дымки, дурманила запахами росы и смолы, перемешавшимися между собой так, что смолы практически не ощущалось. Всё было таким, как должно было быть в навсегда потерянную первую секунду встречи.       - Вам лучше? - осторожно спросил Орочимару, медленно открыв глаза, изрезанные непривычно долгим применением целительной магии. Фиолетовые пятна век разомкнулись ночным занавесом, пропуская яркий свет и признавая лишь эти две крайности.       - Да, спасибо... Каймиере... - прошептала принцесса, совершенно случайно назвав не себя так, как этого хотел бы ее ребенок, а ребенка так, как бы хотелось ей. Забыла об имени, которое дал ему лорд Акума и о существовании самого лорда Акумы, обо всем, что было невероятно далеко и не походило на солнце даже цветом.       Принцесса Леерская забыла даже то, что этот цвет означал опасность и был в глазах Химеры, чередуясь с вертикальными зрачками черно-желтыми полосками защитного окраса.       Вот только защита, конечно, была нужна не Химере, а всем остальным.       - Вы меня с кем-то путаете. Меня зовут Орочимару Акума, - голос, и без того слишком твердый для ребенка его возраста, как будто заледенел, убивая хрупкий росток первой и последней надежды на то, что незнакомка была его матерью.       Лорд Акума дал своему ребенку имя со значением, не мог, наверное, быть более точным.       Принцесса Леерская помнила надменное мраморное лицо, почти неподвижные тонкие губы, бросавшие стальные слова с такой же точностью, как руки, унизанные дорогими перстнями, могли метнуть нож, и острие входило глубоко в череп.       Орочимару означает "дитя дракона", - Лорд Акума сказал это тогда так, как будто поставил тавро. Оно прижилось, въелось, не беспокоило ничего, кроме старых ран на сердце принцессы.       Но там этих ран осталось настолько много, что в их перекрестках легко можно было свернуть не туда.       Принцесса Леерская так долго искала Каймиере, а нашла Орочимару.       - Да... конечно... ты, наверное, привык к этому имени, Орочимару... Акума, - то, что она вложила в эту фамилию, столь роковую для всей Леерской династии, было невозможно ни передать, ни повторить.       - Что значит, я привык? - брови Орочимару, почти неразличимые рядом с начинавшимися сразу под ними пигментными пятнами, вопросительно приподнялись, как кобры, не упустив даже этой крупицы информации. - Меня всегда так звали.       Конечно, всегда, вот только не все.       Ресницы дрогнули. На самом деле, принцессе Леерской было, что сказать, но врать она не хотела. Единственной же правдой было то, что она разрывалась на части, а все возможные ответы рвались вместе с ней где-то внутри. Они давно были слеплены, переварены и даже разложились на новые вопросы.       Я пришла за тобой, сынок... забрать тебя отсюда туда, где мы будем в безопасности, где все будет хорошо, поверь...       ... и обманись.       Но пересохшие губы принцессы все равно срослись трещинами, похожими на следы от удаленных ниток, не проронили ни слова, что могло быть величайшей ошибкой либо единственным разумным решением. Время показало бы ответ, но уже после вынесения приговора. Посмеялось бы последним.       Орочимару, прерывая паузу очередного тяжелого молчания, перевел взгляд на свой тренировочный меч и мягко раскрутил его в руке, практически за счет движения одной лишь кисти. В узком промежутке между перчаткой и рукавом кофты синей тушью прочертились напряженные вены. При столь бледной коже они казались мертвыми и застывшими.       - Раз вам нечего сказать, то я вернусь к своей тренировке. Кем бы ни был этот ваш Каймиере, я его не знаю, - коротко, экономя дыхание обрывками фраз между пробными взмахами меча, произнес Орочимару, выполняя очередной прием, вырастивший в воздухе контур гибкой лозы.       В тигриной грации стелящихся шагов ощущалась сила, и старый трактат под порывом ветра послушно зашелестел страницами, хотя Орочимару лишь подумал об этом. Стихии же выполняли его волю, как клинок в руке. Лакали сверкающую ауру, как лунный свет из лужи, где вода от этого была вкуснее, но луны не становилось меньше.       Меч вращался быстро, как лопасти мельницы, прочертил два идеально ровных полных круга, за которыми последовал удар лезвием плашмя по воздуху, и, наконец, перекатившись по земле, Орочимару провел завершающий выпад в этой связке. Воздух уже сдался, или умер, по нему трудно было что-то сказать.       - Осторожно! Ты можешь пораниться! - вскрикнула принцесса Леерская, когда ее живому воображению на миг показалось, что во время кувырка, собравшего на старую кофту пайетки утренней росы, Орочимару чуть не задел тренировочным клинком собственное плечо.       Конечно же, не задел.       - Не волнуйтесь, я не поранюсь, я уже неплохо умею обращаться с мечом, – спокойно сказал Орочимару и, как будто доказывая это, легко подбросил оружие в воздух и снова успел поймать до того, как сталь ржавым звоном упала на камни.       - Значит, ты можешь поранить кого-нибудь ещё, - изумрудно-зеленые глаза принцессы стали печальней и глубже. Она не сразу осознала махровое лицемерие этих слов, но кровь стражников на ее руках напомнила о себе, изнутри обжигая пальцы.       Принцесса Леерская, разумеется, ни капли не разбиралась в фехтовании, но даже она видела, что Орочимару не преувеличивал, сказав, что неплохо умеет сражаться. Его движения были быстрыми, размывая очертания меча. Тренировочный клинок словно смущался своих трещин, зазубрин и пятен. Как и его новый хозяин, мог показаться идеальным только во время боя. Хоть что-то...       - Ты... правда, хорошо сражаешься, - принцесса Леерская с трудом выдавила из себя улыбку, через омертвевшие слова, а трещины на губах чуть покраснели, считая, что улыбаться придется дольше.       - Спасибо, - конечно, Орочимару почувствовал, что похвала принцессы была скорее извинением за все слова, прежние и будущие, но принял ее с благодарностью. Доброе слово было приятно и кошке, и Химере. - Мне еще нужно много тренироваться, чтобы поступить в рыцарскую Академию, - признался он, мельком заглянув на страницы трактата.       Принцесса Леерская так и не поняла, заключался ли в этих словах слишком тонкий намек на то, что ей следовало уйти. Может быть, она просто не хотела ни понимать, ни тем более уходить, а прямо признаться в том, что она - мать Орочимару, не могла. Так, круг и замкнулся браслетом на запястье, жадно впился в пульсирующую жилку, глотнул пару минут и вообще парализовал время.       - Послушай, Орочимару... - с усилием принцесса Леерская назвала сына так, как он привык, снова запнулась, через силу глотнула воздуха, а фраза утекла в легкие, где медленно убивала ее проглоченной саблей. - Я пришла, чтобы сказать тебе, что... я хочу усыновить тебя. Я уже договорилась обо всем в приюте, принесла документы и... поэтому я здесь, мне хотелось познакомиться с моим будущим сыном...       Принцесса, наконец, выдохнула всё, что хотела. Невнятные слова застревали между зубов гнилым мясом, прозвучали так нелепо и не к месту. Опоздали, как и она сама.       Забыв даже о тренировке, Орочимару просто замер. Он не поверил тому, что сказала принцесса Леерская, слышал ее рваный стук сердца и крадущиеся по артериям нетвердые мысли. Они были зыбкими, как раздавленные лиловые медузы.       - Я, наверное, все испортила? - робко переспросила принцесса Леерская.       Ей хотелось бы вернуться к нулю, сделать заново первый вдох искристого воздуха этой поляны, сказать что-то иное, улыбаться немного чаще и даже зашить трещины на губах, прежде чем испортить все еще раз, но уже другим, непроверенным способом.       А было ли что портить?       Орочимару одним движением, не оборачиваясь и не отводя расплавленного взгляда от матери, вонзил меч по рукоять в массивный валун. Тот самый, с уже отсеченной верхушкой. Даже юный хищник все равно оставался хищником, а дракон - драконом. Мог быть мудрым не по годам, честным, сильным, даже где-то в глубине души добрым. Но ручным он быть никогда не мог.       - Так, значит, вот почему вы пришли... - негромко, но отчетливо произнес Орочимару. Он был слишком удивлен для любых других эмоций, которые крепко налипли на оставленный в стороне меч и по желобку медленно скатывались к трещинам в камне.       Отпуская рукоять тренировочного клинка? его пальцы дрогнули, непроизвольно выпустив и снова убрав когти. Суставы тихо хрустнули своим собственным ответом на не прозвучавший вопрос принцессы Леерской.       Ей следовало бы спросить, а хотел ли сам Орочимару стать приемным сыном для нее, странной незнакомки, которая возникла из ниоткуда, уже успела перепутать его имя, так и не назвала свое, пролила кровь из глаз и плакала по ней еще горше.       - Честно говоря, я не ожидал, что вы... что кто-нибудь вообще может усыновить меня. Я ведь жуткий урод, - никакой боли от этого в его голосе не было, лишь сухая констатация факта, как расплывшиеся пятна на лице, выжженными контурами расходившиеся от желтых глаз. Это была правда, которую было бессмысленно ненавидеть, впадать от нее в отчаяние или просто не признавать. - Разве вам так не кажется?       Орочимару спросил прямо. Его слова царапнули скулы принцессы, задели слабо дрогнувшие нити ее глазных нервов и вонзились прямо в зрачки. Как в мишень.       Принцесса Леерская не могла смотреть в глаза сына, тем более сейчас. В пустующей темноте фиолетовых пятен они выглядели как огни над белым болотом. Могли согреть или обжечь, спалить все вокруг дотла и сомкнуться в кольцо обруча, прыжок через который никогда не завершится.       - Ну... волосы у тебя красивые... - она все-таки неумело ушла от ответа, который, безусловно, будь он правдивым, заключался бы в слове *да*, и выдавила из себя еще одну, даже более жалкую, чем прежде, улыбку, как кровь из онемевшего пальца.       - Бросьте, - выбившаяся прядка отбросила на щеку Орочимару гибкую тень, которая будто впиталась в пятно у правого глаза. Оно не стало темнее от этого. - Я же вижу, как вы боитесь меня.       Орочимару перестал мечтать о приемной семье самым первым в приюте, если вообще когда-либо верил в её возможность, слыша о своих родителях только издевки: то, что они отказались от него сразу после рождения, лишь увидев мертвенно-белую кожу. Так считали даже воспитатели, и Орочимару ничем не мог доказать, что это не правда. Об обратном говорил каждый взгляд, пытавшийся брезгливо соскоблить эти пятна с лица, но делавший их только глубже.       Принцесса внутренне вздрогнула, тоже не могла ничего возразить, завралась, спустя всего несколько фраз, и оправдания, как ключевая вода, растворились в едкой кислоте.       - Прости меня... - в отчаянии прошептала принцесса, отводя глаза вместе с булавками и ответами. Она не уточняла за что, просто уже не смогла. - Прости... Каймиере.       Слабый всхлип принцессы, очередное забвение и имя, такое, каким оно могло стать, если бы не надменная издевка лорда Акумы, Теневой Дракон Ямата-но-Орочи, и множество других причин, погнутых, как гвозди.       В кузницах этих гвоздей не хватало. Там подковывали блох, и те больше не могли ни танцевать, ни кусаться. А еще там было жарко, но не так, как зрачкам в вулканической бездне, где лава никогда не текла по ресницам, была схвачена непроницаемым холодом и сталью в золотой ржавчине.       - Я не собираюсь носить это имя. Называйте меня Орочимару, тем более, если вы хотите стать моей приемной матерью, - бескомпромиссно заявил он, расставив красные точки над всеми буквами, и эта полоска подчеркнула его слова рваной раной.       - Чем оно тебе не нравится? - запротестовала принцесса Леерская, слабо изогнув тонкие брови. - Так звали великого волшебника, первого короля Леерсии...       - Но ведь меня зовут не так, - резонно возразил Орочимару и тут же поменял тему разговора, очевидно, не желая больше обсуждать имена героев, к которым себя не относил. - А вы, значит, родом из Леерсии?       Каймиере Леерский сам, наверное, не хотел бы, чтобы Химеру назвали в честь него, перевернулся бы в своем эбонитовом мавзолее там, где еще слабо билось сердце рисовых полей. Даже маркиз Фуума так и не решился потревожить вечный покой первого короля Леерсии, его гробницу среди гор, которые сомкнулись приглушенным светом кристаллов и роняли ртутные драконьи слезы на сломанные кости.       У принцессы Леерской тоже были зеленые глаза того самого первого короля их династии, а еще его символ власти, которого касались руки и сердца еще десятков принцев и принцесс до нее. Власть помнила всех, и была любима всеми, вот только не всегда отвечала былым и нынешним правителям взаимностью своего холодного поцелуя.       - Да... но я не собиралась уезжать туда. Я планировала в Гербидж... - на этом названии принцесса осеклась, слишком поздно поняла, что опять уронила лишние слова и задела их кончиками неприбранных когтей. Странно, что ещё не сломала ни то, ни другое.       Принцесса видела разницу между Гербиджем и ее полуразрушенным королевством, захваченным маркизом Фуумой, но для Орочимару это было едино, как всё, что находилось за пределами Айлекса, почти такого же белого, как и его собственная кожа. И Айлекс тоже был с пятнами.       - Я никуда не хочу уезжать, пока не закончу рыцарскую Академию Айлекса. И обязательно туда поступлю, - Орочимару сказал это так тихо и твердо, как будто принцесса Леерская сомневалась. Видимо, он слишком привык всё и всем доказывать и особенно часто доказывал, что для боевого мага внешность ничего не значила.       - Поступишь, конечно, поступишь... - примиряюще подняв руки с доверчиво раскрытыми ладонями, сказала принцесса Леерская, и еще один вопрос при падении с ее губ раскололся надвое. - Но зачем тебе это? Ну... быть рыцарем?       Конечно, вопрос тоже был странным для Орочимару, как будто так и не представившейся фоморианке, родившейся в Леерсии, но почему-то мечтавшей уехать в Гербидж, нужно было знать о нем так много. Подозрения не уходили далеко, танцевали на остриях зрачков, а теперь истекали кровью и оставляли четкие багровые следы от босых стоп.       Неужели вас интересует сила Химеры?       Орочимару не был уверен, что хотел это рассказывать. Он не любил расспросы и праздное любопытство, предпочитал оставлять причины своих поступков при себе, а сердце закрытым, чтобы избежать впоследствии желчных плевков туда и насмешек от тех, кто все равно не поймет.       - У меня есть талант к волшебству, - помедлив, сказал он, всё с тем же легким вызовом, который всегда сопровождал истину, выходящую за рамки разлинованных страниц. - А таланту нельзя давать умереть, иначе умрешь вместе с ним.       Наверное, Орочимару внутренне был готов, что странная фоморианка только посмеется. Но принцессе Леерской скорее стоило бы заплакать, или хотя бы воскликнуть, что в Гербидже будет безопасная и спокойная жизнь, что ее сыну вообще не понадобится сражаться, но...       - Ты смелый и сильный мальчик, Орочимару... - принцесса тяжело вздохнула, она понимала всё, но это было слабым утешением. - И, когда вырастешь, ты станешь замечательным рыцарем. Хорошо, мы останемся здесь. Надеюсь, управляющий уже вернулся, чтобы оформить документы.       - Спасибо... - Орочимару ненадолго отвернулся, чтобы вытащить свой тренировочный меч из камня, и, когда он поднял взгляд, принцессы Леерской на поляне уже не было, только слабым шорохом сомкнулся занавес листьев.       Меч покинул импровизированные ножны валуна легко и без усилий. Впрочем, никто и так не сомневался, что законным наследником престола Леерсии и всех ее рисовых полей был именно он, истинный Химера.       Этого просто не знал пока даже он сам.