Химера

      Блэйз называли страной огня, а на огонь, как известно, всегда летели мотыльки и прочие насекомые поменьше, сильнее раздувая костер своими тонкими крыльями, или, если они были неосторожны, питая его вечный голод своими телами.       Может, для того герцогами Учихами и была основана рыцарская Академия, уже успевшая стать знаменитой, как первое учебное заведение столь высокого класса для тренировки талантливых юных магов. В день открытия к ней уже слетались амбициозные мальчишки из большинства окрестных стран. Все они верили во что-то наподобие чуда и в себя тоже, повторяли заученные заклинания, думали, что прославятся, разбогатеют, станут рыцарями. Цели у всех были разные, средства и возможности тем более, а Академия радушно принимала всех.       Белокаменная, как и всё в Айлексе, она не была запятнана ни кровью, ни грязью, ни интригами, ни какими-либо несчастными случаями во время обучения столь опасной стезе, как рыцарство. В общем и целом, ничем из того, что могло случиться только после официального открытия.       Неспелые грозди птиц на ветвях деревьев уже репетировали свои гимны, обсуждали кошек и небо, а может быть, вопрос о том, что в лужах было слаще: отражение солнца или облаков? Впрочем, они так и не могли прийти к единому мнению. Не знали, что это место было относительно тихим самые последние дни.       Возможно, кто-то мог сказать, что здание Академии в чем-то затмевало даже сам королевский дворец дерзостью высоких башен, завораживало искусностью барельефов на фасаде и мозаиками вдоль широкой площади. Оно веяло свежестью окружавшего все четыре корпуса парка и свысока взирало еще не зажженными окнами на лестницы, текущие вниз по холмам к городу. Впрочем, для будущих учеников эти ступени вели только вверх.       Рыцарская Академия выглядела величественно, как паладин в матово-белой броне из мрамора. Шпиль боковой башни в таком случае был бы копьем, не знающим промаха. Его ни разу не бросали в цель, но кого интересовали подобные детали?       Разве что тех, кто любил всегда и везде докапываться до истины, запоздало понимая, что в большинстве случаев ее не зря столь старательно прятали. Истина оказывалась несвежей и мерзкой, с просвечивающими на плечах костями и обгрызенными кем-то пальцами.       Что с того, какие секреты были у величайших кланов? Что с того, если Химеры существовали не только на барельефах? И что с того, если некоторые принцы оказывались нищими, а кое-кто из нищих возносился до самых вершин? Стоит лишь оставить другим их секреты, и будет проще сохранить собственные. Так говорил Айлекс, глядя из холодной земли и разбитых бутылочных стекол карими глазами своего Третьего лендлорда Хирузена Сарутоби.       Тот изначально хотел, чтобы привилегия учебы в рыцарской Академии принадлежала исключительно дворянам Блэйза, но герцоги Учихи, как основатели, сказали свое веское слово. Для укрепления дипломатических отношений, повышения престижа и дохода королевства нужно было принимать талантливых учеников и из других стран, тем более, они ведь могли и остаться в Блэйзе.       Еще одной каплей кипятка для неглубокой чаши терпения лендлорда оказалось то, что Учихи не возражали против обучения в Рыцарской Академии даже простолюдинов или фоморов, если те обладали значительным волшебным даром или редкой стихией. В этом тоже был смысл, но какое Хирузену было дело до смысла?       Третий лендлорд огня втайне ненавидел Учих, особенно за то, что они были правы, и возразить он ничего не мог. За древним дворянским родом была не только правда, но и сила.       Даже в плане магических способностей Хирузен Сарутоби и то несколько уступал герцогу Фугаку, главе клана Учиха, прославленному генералу и величайшему боевому магу своего времени. И это несмотря на то, что Хирузен был в волшебстве далеко не слаб, имея несколько уникальных заклятий в рукаве, которые берег так же бережно, как свою власть, даже не храня их записей в свитках. У него была отличная память, что не оставляло никаких сомнений в еще одной черте — злопамятности.       Но на торжественной церемонии открытия Академии, конечно, никто бы не заподозрил, что кланы Сарутоби и Учих уже много лет тихо и вежливо ненавидели друг друга. Они никогда не выносили сор из своих дворцов.       Для учеников все выглядело идеально, потому что и Хирузен Сарутоби, и Фугаку Учиха умели носить на лицах строгие, но справедливые маски с теплыми улыбками, приветствуя восторженных граждан.       Только на миг, когда Хирузен заметил чуть в стороне от толпы юного фомора с пугающе белой кожей, по его напускному гостеприимству разбежались трещины необъяснимой тревоги. Они двигались быстро на тонких паучьих лапах, наступали на веки, углубляли морщины вокруг глаз, пытливо заглядывали в зрачки, как будто там было спрятано что-то ценное.       Но в них скрывался всего лишь один вопрос, почему Фугаку Учиха недавно, лишь взглянув на эту странную магическую ауру, потом, наедине, потребовал, чтобы какого-то сироту из приюта приняли без экзаменов, как наследного принца? Да еще и определили в ученики лично к нему! Хирузен был доволен тем, что тогда наотрез отказал, вколотив в подлокотники трона свой авторитет, но, с другой стороны, Фугаку даже не настаивал. Он был уверен, что этот жуткий мальчишка точно поступит?       Острые кошачьи зрачки, словно почувствовав, что лендлорд думал о них, медленно повернулись в сторону ложи, где сидели почетные гости, и Хирузен невольно прищурился, чтобы раздавить предательский озноб. Он надменно и презрительно отвернулся, считая себя выше игры в гляделки с простолюдином. Уже заранее проиграл, и даже на таком расстоянии Орочимару почуял кисловатый и густой, как свежий отвар из клюквы, страх. Таким обычно запивали уважение к чужим магическим способностям, вставшее поперек горла.       Хирузен невозмутимо поднялся с места под всеобщие аплодисменты, чтобы произнести приветственную речь. Витиеватые узоры на его парадной мантии были не менее сложными и запутанными, чем родословные аристократии, а россыпь драгоценных камней с левой стороны слушала стук сердца и страдающие одышкой легкие.       — Рад приветствовать вас на открытии нашей рыцарской Академии, многоуважаемые лорды, леди и, конечно же, наши будущие ученики, — заговорил Хирузен, улыбаясь так приторно и неестественно, как будто ему надрезали уголки губ, но вместо крови из них сочился липкий елей. Кровь была бы вкуснее. — Сегодня юные талантливые волшебники сделают первый шаг к великому будущему. Наставники элитной рыцарской Академии сделают все, чтобы помочь им стать превосходными боевыми магами, гордостью Альянса и любого из знатнейших родов.       Сдержанные улыбки стоявших в первых рядах рядом со своими сыновьями дворян были прохладными, как ящерицы, выползшие на их лица погреться в лучах речей лендлорда. Наследники знатных родов и так считали себя центром целого мира или, по крайней мере, двора перед Академией. Остальным доставалась периферия и огромная привилегия радоваться этому.       — Привет! — на фоне пафосной и предсказуемой вступительной речи, Орочимару даже не сразу понял, что негромкий из-за якобы торжественного момента, но бодрый голос обращался к нему. А потом он прозвучал так близко, что не осталось никаких сомнений: еще несколько шагов, и это слово смогло бы хлопнуть ладонью по плечу. Растопыренных букв было даже больше, чем пальцев. — Эй, привет!       Орочимару обернулся, не зная, чего ожидать, что впустить в кошачьи зрачки, сжать их капканами, вцепившись в отражение, не отпуская. Оно утечет, как вода сквозь рифы, дрогнет в невольном ужасе, и останутся брызги. Пена, белая, словно радужка ответного взгляда или кожа, к которой этот взгляд прилип намертво.       — Ого… — рослый мальчик-фомор, на вид ровесник Орочимару, невольно отшатнулся. Жабры у него на шее приоткрылись, как будто инстинктивно хотели глотнуть воды, когда дыхание застряло комком в горле, а воздуха стало предательски мало в легких.       — Ну, привет, если не передумал здороваться, — ничего нового в этой реакции для Орочимару не было. Он вполне был готов, что собеседник сделает вид, что обращался вовсе не к нему, и растворится в толпе, как хрустальная капля дождя в грязной луже, теряясь, становясь такой же… Но вместо этого мальчик неловко переступил с ноги на ногу и в какой-то растерянности пригладил непослушные волосы. Они были темно-синими и стояли торчком на макушке, как акулий плавник.       — Извини. Мутацию не выбирают. Моей внешности тоже иногда пугаются.       Капля упала, но не в лужу. На робко протянутую ладонь. Звонкая и тихая, как голос.       — Я очень рад, на самом деле, что я не единственный фомор, который будет поступать в Академию. Кисаме Хошигаки.       Хищники, химера и акула, сейчас словно принюхивались друг к другу, чтобы понять, насколько они, на самом деле, были похожи своими различиями.       — Орочимару Акума, — он пожал руку крепко, как будто опасаясь, что Кисаме еще может ее отдернуть, и тогда Орочимару не успеет почувствовать, какой была доброта на ощупь. А она оказалась чуть шершавой от мелких, почти неразличимых глазом чешуек на синевато-серой ладони Кисаме и неожиданно прохладной, как морской бриз. Эти пальцы хотелось согреть, хотя руки самого Орочимару тоже никогда не были горячими.       — Акума? — бровь Кисаме приподнялась мягкой волной, он удивленно хмыкнул и, еще не размыкая рукопожатия, свободной рукой показал куда-то вверх. — Оттуда?       Сиррес называли страной облаков. Забавно, что именно сейчас на прозрачном, пронзительно аквамариновом небе не было ни облачка, но Орочимару понял, что Кисаме имел в виду.       — Нет. Отсюда, — небрежным жестом, словно смахнув паутинку с плеча, Орочимару ткнул большим пальцем куда-то за спину, в сторону района Танзаку. Того места, куда мечты о величии и достатке, если и приходили, то только умирать. — Просто однофамилец, наверное.       Кисаме понимающе кивнул, и на его лице мелькнула живая и быстрая улыбка, когда он поинтересовался:       — Часто спрашивают?       — Вроде того, — Орочимару усмехнулся в ответ, потому что «часто» — это было еще мягко сказано. Губы Кисаме расслабились, скрыли ровные ряды акульих клыков, но улыбку не отпустили.       — А я уж думал, что познакомился с наследным принцем.       Орочимару слегка пожал плечами. Какая-то неуловимая царственная самоирония в этом движении будто просила прощения у Кисаме за то, что его новый знакомый не только не принц, но и далеко не прекрасный. И Орочимару привык к этому.       — Все еще впереди. Все дворяне хотят, чтобы их наследники здесь учились, герцог Учиха со старшими сыновьями Итачи и Шисуи вон там в ложе сидит. Принц Хидан, сын леерского лендлорда Ханзаки Фуумы, тоже приедет, говорят. Сразу на учебу. Его без экзаменов уже взяли, конечно.       Слабый ветер, по-осеннему навязчивый, качнул тяжелые пряди волос и скользнул по переносице, заставив поморщиться.       — Везет. Что без экзаменов.       Кисаме прислонился к ближайшей стене, как будто надеялся пройти сквозь нее. Белые камни флигеля Академии были неприветливо холодными, и Орочимару ощутил это ладонью, встав рядом с ним.       Проследив за отстраненным почти немигающим взглядом Кисаме куда-то вдаль, кошачьи зрачки инстинктивно дернулись, но нашли лишь небо. Не поймали. Вернулись. В монохромных глазах Кисаме оно отражалось более теплым и близким. Белая радужка казалась почти прозрачной и цвела воспоминаниями, как вода в лесном пруду.       — В моей рыбацкой деревне соседи говорили, что фоморам и простолюдинам вообще поступить будет нереально, хоть в теории и позволяют, но на практике придется какие-то совсем невероятные волшебные способности показать, — признался Кисаме, ковырнув носком сапога брусчатку, в которой шелестело невысказанное беспокойство. — Но мама в меня верит, все накопления на мою поездку сюда отдала. Если я стану рыцарем, то смогу помочь деньгами ей и сестренке. У меня магическая аура девяносто сантиметров в радиусе. Максимум. А в воде или даже во время дождя энергия, затраченная на волшебство, почти мгновенно восстанавливается. Хоть бы на экзаменах дождь пошел…       Кисаме вздохнул, но в глазах билось яркое солнце, сплавленное вместе с надеждой в белый мраморный шарик. Потому и пульс казался громче.       — Надеюсь, пойдет, — Орочимару сказал это искренне, хоть и всегда ненавидел дожди, которые, стуча железными молотками по козырьку над крыльцом сиротского приюта, порой не давали заснуть. Они вбивали мысли полыми гвоздями глубоко в череп, остро и болезненно, чтобы подтаявший лед бессонницы проникал сразу в мозг. Те унылые, моросящие дожди могли идти сутками, но не сдвинуться с места, разве что сойти с ума.       Когда Химера родился, его тоже встречали фанфары ночной бури. Но Орочимару, конечно, не помнил день своего рождения, полночь и грозу, расколотые тучи и гулкие раскаты грома. Он не помнил и клан Акума, герцога с мраморной кожей и куском металла вместо сердца, пророческий камень и розовый кварц цвета собственной магической ауры внутри вулканической породы, а также сам вулкан, на котором произошла битва с Ямата-но-Орочи, впрочем, почти за месяц до его рождения. Не помнил старую знахарку со склянкой яда, вязкая жидкость в которой окрашивала мертвенно фиолетовой краской ее ладони, и свою мать принцессу Леерскую он тоже не помнил. Просто потому, что даже не видел ее в тот день, когда шел дождь.       — Не думаю, что пойдет.       Спокойный шелестящий голос откуда-то сбоку прозвучал неожиданно даже для кошачьего слуха Орочимару. На этот раз он и вовсе не уловил приближения кого-то третьего. Нового.       Шаги были такими мягкими, словно их охотно приглушал сам песок. Ускользая из-под тонких подошв сандалий, он оседал на пальцах, кожа которых была необычно ровного фарфорового оттенка, блестела, но не от кварцевых пылинок. Точно таким же фарфором казалось его лицо с правильными чертами, не привыкшее демонстрировать какие-либо эмоции. Оно выглядело едва ли живым до той секунды, когда это ощущение взгляда в карие глаза дорогой коллекционной куклы было стерто густыми опустившимися ресницами, а губы, разомкнувшись, выпустили продолжение фразы:       — Это вам маг воздуха нужен, тучи собрать.       — А ты маг воздуха? — живо заинтересовался Кисаме, разглядывая незнакомца так внимательно, словно акула почуяла кровь в оттенке неровно подстриженных рыжих волос. Они не падали на лоб благодаря повязке с символом Грейвела, далекой страны песков, расположенной к югу от Блэйза.       — Нет, у меня стихия земли. Сасори Акасуна, — отозвался он, представившись с легким церемониальным поклоном, принятым в том королевстве. Вероятно, Сасори уже какое-то время наблюдал их за разговором, но Орочимару и Кисаме тоже назвали свои имена второй раз. Орочимару уже внутренне подготовился к точно такому же вопросу, какой недавно задавал Кисаме, когда внезапно услышал собственный ответ.       — Однофамилец? — с песочным оттенком голоса Сасори это слово приобрело другие интонации и вежливый росчерк сомнения в устах того, кто не привык ни сомневаться, ни даже ошибаться.       — Услышал? — так растолковал это Орочимару. Бровь по-кошачьи мягко изогнулась, потянув за собой контур фиолетового пятна.       — Догадался, — возразил Сасори. С таким видом можно было перевернуть мир с ног на голову и сказать, что все так и было. Но Орочимару прекрасно знал, что это был лишь вид. А у Кисаме все читалось на лице, каждая эмоция, капельки солнца на острых клыках, и он не прятал их, когда воскликнул:       — Отлично, нас уже трое! Поступим и как раз будем в одной команде.       Все уже знали, что команды будут состоять из трех боевых магов каждая, и, скорее всего, единственных трех фоморов, допущенных к экзаменам, действительно распределили бы вместе. Сасори вопросительно сощурил глаза. Какое-то странное напряжение в зрачках делало их стеклянными на вид.       — Не любишь дану?       Странный вопрос, на который ему по каким-то причинам было важно услышать ответ. И Кисаме это, кажется, почувствовал нотками чего-то острого и пряного в воздухе.       — Скорее, они меня не любят, — жест, которым он вновь пригладил синие вихры на макушке, сам не знал, за что извинялся. Ведь Сасори выглядел чистокровным фомором. Или?..       Уточнение хрустнуло на брусчатке тонкой листовой позолотой. В этих шагах уже не было ни мягкости, ни деликатности, как и в булькающем голосе, на который синхронно обернулись все трое.       — Грязные фоморы… лорды Учихи, долгие лета их клану, слишком великодушны, если позволяют им даже близко подходить к элитарной Академии, не то, что пытаться поступить! — кривой рот дворянина сочился желчью, которая скатывалась на подбородок, а наждачного цвета глаза словно сдирали кожу, отличавшуюся по оттенку от его собственной. Шрамы, пересекавшие край губ, скрадывали четкость слов, но не могли сгладить холодную ярость, когда дворянин дернул за ткань жилетки на плече отставшего от него на пару шагов наследника. — Идем, Джирайя!       Тот тихо выдохнул. Яблоку, похоже, хотелось откатиться подальше от яблони, но, запнувшись об корень, оно покорно последовало в первые ряды. Призрачная белизна волос скрылась за чужими спинами, оставив льдистое напряжение хрустеть на зубах. Орочимару обратил внимание, что толпа как будто отхлынула подальше от флигеля и ближе к главному входу.       — Что и требовалось доказать… — пробормотал Кисаме, плотнее вжавшись в стену, словно пытаясь стать менее заметным.       Мир Альянса был суров к фоморам, ненавидел их за то, что они появились на континенте прежде, чем дану, и, как любой первый блин, вышли комом. Были слеплены уродливо и грубо, без сахара и соли, без слез, с тёмной кровью, густой, как забродившее варенье.       Многие дворяне, к счастью, за исключением клана Учиха, хотели бы избавиться от них, отколупнуть как коросту со старого укуса овода, открыть рану, которой смогли бы гордиться. Не знали, что Альянс станет неполным от этого.       — Поступим в Академию и докажем обратное, — твердо сказал Орочимару, повернувшись к Кисаме, которому, возможно, было труднее всего. Родом из бедной рыбацкой деревни, где жили одни фоморы, Кисаме даже не привык прятать акульи клыки, когда улыбался. Но эта его улыбка странно обнадеживала, и глаза были похожи на две белые луны в темноте. Чистые, как жемчуг, рождавшийся из крупицы, из одной редкой песчинки вечности. А потому способный заставить само время замереть и пойти на дно этих глаз, как акула, переставшая двигаться.       Орочимару обрадовался, когда Кисаме снова, пусть слабо, но улыбнулся в ответ на его слова. Ему улыбка была определенно к лицу.       — А у тебя какая стихия? — только после этого внезапного вопроса Сасори Орочимару понял, что тот уже некоторое время изучал его ауру с застывшим интересом, нанизанным на каждую ресницу. — Аура странная… розовая какая-то.       Этот вопрос был на втором месте, следуя за привычным недоумением окружающих по поводу фамилии Орочимару, совпадавшей с фамилией опального герцога из Сиресса. Про тот клан говорили, что истинной причиной объявления их главы в розыск лендлордом стала даже не кража силы Теневого Дракона, а опыты по созданию некоего существа, способного владеть всеми видами магии. Когда Орочимару задумывался над этим, ему становилось не по себе. Потому что он не хотел, чтобы об этом задумались и другие.       — Целитель, — Орочимару еще для приемной комиссии придумал оптимальный ответ на данный вопрос, который устроил бы всех. Целители с сильным магическим полем рождались настолько редко, что лендлордам были безразличны не только их раса и внешность, но и все остальное. И, несмотря на слухи о преступном прошлом, а может, и не только прошлом, мастера Какузу, который единственный из известных целителей обладал аурой в девяносто сантиметров, он в настоящий момент занимал пост верховного визиря Рэйнота.       — Ну, да, у целителей ауры светлого оттенка, но все-таки с синеватым отливом, а у тебя чисто розовая. Никогда таких не видел, — по выражению лица Сасори казалось, что он сейчас посоветует Орочимару врать что-нибудь другое. Возможно, версия про огненную стихию, которую отличали ауры красных оттенков, звучала бы более правдоподобно, но маги огня встречались чаще других, что значительно снижало шансы попасть в Академию для фомора.       — Ты лучше не смотри на мою ауру долго, — вместо того, чтобы как-то прокомментировать замечание Сасори, посоветовал ему Орочимару. Тонкие от яркого солнца зрачки были острыми, как щепки обсидиана на поверхности обжигающе-желтой лавы. — Магу из приемной комиссии от этого вдруг стало… больно. Когда он радиус измерял.       — Серьезно? — было даже странно сглотнуть и задать такой вопрос.       — Я похож на того, кто станет об этом шутить? — Орочимару на миг прикрыл глаза, и фиолетовые пятна сомкнулись, остужая вулкан, обжигаясь и пестря цветными кругами на обратной стороне век. Полный спектр: все стихии и черно-белое дыхание звездного неба.       — Сколько радиус? — в Сасори продолжал говорить научный интерес. Интонации, как шприцы, жалили неприятным немым ощущением в кончиках пальцев. Сасори, наверное, измерил бы сам, были бы инструменты, и получил бы ответ.       -…Девяносто семь сантиметров.       Всякие сомнения были вырезаны из этих слов, пока они не начали расползаться по всей черепной коробке.       — Чего? Такого же не бывает! — в глазах Кисаме, круглых, как пузырьки воздуха, изумление лопнуло. Стена не помешала почувствовать холодок вдоль позвоночника, как будто свежая штукатурка оживала, маршируя шеренгами белых муравьев, и жалила короткими, почти равнодушными пояснениями.       — Три мага измеряли по очереди. Тоже не поверили. Позвали ректора и герцога Учиху, он сказал, что даже не девяносто семь, а девяносто семь с половиной сантиметров, и сразу допустил к экзаменам.       Орочимару хорошо запомнил пристальный, изучающий взгляд герцога Фугаку Учихи, ювелирный в своей неподвижности яшмы, зажатой между прищуренными веками. Фугаку улыбнулся в следующую секунду почти по-отечески, но Орочимару не торопился доверять его лицу.       Клан Учиха, конечно, был открыто лоялен к фоморам, но откуда могло взяться бескорыстие в их полудрагоценных глазах? В мешки под ними было сложено много планов, чтобы никто не вытащил их оттуда, вывернув морщины, как карманы.       Жемчуг был честнее. Живее. Новость переваривалась в створках опустившихся век и обрастала перламутром.       — Опасно быть твоими врагами, Орочимару Акума, — пока Кисаме молчал, невозмутимо подытожил Сасори, и жест, которым он потер подбородок, выглядел слишком взрослым для будущего ученика рыцарской Академии.       — Очень, — тихий кошачий выдох не стал с этим спорить. Орочимару предупредил почти обо всём, и поэтому совсем не был готов к вопросу Кисаме:       — А друзьями?       Орочимару медленно перевел взгляд на него, не уловил в интонации никакой издевки, никакой лжи, только соленый привкус моря и хрустящее на языке утро, прогретую белую гальку во взгляде и крылатые росчерки бровей над волнами. В голосе Орочимару прозвучал ироничный вызов:       — Никто еще не пробовал. Хотите рискнуть? — тонкий шелк улыбки прошили насквозь ненадолго показавшиеся под верхней губой острые желтоватые, как у кошки, клыки.       — Определенно! — Кисаме, стоя между Орочимару и Сасори, хлопнул ладонями по ближайшему плечу каждого, отрывисто, но довольно чувствительно. В случае Сасори, чувствительно это оказалось больше для самого Кисаме, который даже удивился, потирая слегка ушибленную кисть:       — У тебя плечо такое твердое…       В кажущейся фарфоровой хрупкости можно было уловить алмазный блеск, особенно если посмотреть под другим углом. Сасори склонил голову набок и невозмутимо поправил примятый воротник дорожной куртки, прошитый внутренним стержнем.       — Мой фоморианский дар. Кожа только с виду напоминает фарфор, на самом деле она очень прочная, ее трудно повредить.       Кисаме кивнул, принял к сведению, ненадолго задумался и вновь широко улыбнулся пришедшей идее:       — Кошка, — кивнул он на Орочимару. — Рыбка, — ткнул себя пальцем в грудь. — И куколка.       Третья шутливая кличка досталась Сасори, который, не оценив юмор, скривился, картинно закатив глаза так, что место бархатной радужки почти полностью заняли пронзительно яркие белки.       — Будь любезен так меня не называть… рыбка, — произнес он с непередаваемой вежливостью, которую Кисаме, как смог, попытался повторить:       — Как скажете, милорд Акасуна.       — Просто Сасори, — тот почему-то скривился еще сильнее, словно обращение, как к королевской особе, ударило его по живому, не встретив сопротивление в лице из фарфора. Но это ощущение быстро исчезло, будто сама собой затянулась трещина. Похоже, из них троих только у Кисаме не было никаких скелетов в шкафах.       Кошка, рыбка и куколка.       Мысленно повторив эту фразу, Орочимару не мог не признать, что ему, в отличие от Сасори, собственная кличка понравилась.