На руинах

      Подойдя к Кёе со спины, Мукуро положил ладони к нему на живот, мягко согревая его сквозь рубашку, и недолго постоял молча. Затем он наклонился, почти коснулся виском виска и вкрадчиво прошептал:       — Ты говорил, что с трудом понимаешь мои слова, когда я говорю вот так, верно? Тогда давай сейчас ты просто кивнёшь, а потом мы всё наконец обсудим?       Кёя набрал в лёгкие воздух, будто хотел ответить на повышенных тонах и развёрнуто, но в итоге он лишь медленно выдохнул и поправил галстук.       — Нет.       Он отказался шестой раз за двадцать минут; опять одним словом — без аргументов, без объяснений, без диалога.       Больше Мукуро не надеялся перевести конфликт в шутку — и так слишком долго пытался. Раздосадованный неудачей, он резко отстранился, сел на край стола и скрестил руки на груди; затем нервно побарабанил пальцами правой руки по левому плечу и заговорил чуть громче, чем обычно:       — Ты понимаешь, что это рулетка? Даже если сейчас ты угадаешь, на длинной дистанции это бред, а не стратегия.       — Меньше играй в покер, — посоветовал Кёя, не обернувшись в его сторону, и поставил очередную папку с документами на полку. Запустить бы в него степлером — чтобы разбить наконец ледяную маску. Разжёвывай, доказывай, кричи — всё бесполезно: не услышит, если упёрся.       С опозданием Мукуро заметил, что его нога слабо покачивалась, и заставил себя успокоиться. Давненько его никто так не выводил. Он слегка наклонил голову и усилием воли продолжил подчёркнуто ласково:       — А что, мышление на дистанции и здравый смысл теперь уместны лишь там?       — Если бы вчера вечером ты был со мной, а не в казино, ты бы узнал новые подробности дела.       Степлером. Точно степлером — и плевать, что от такого Кёя лишь убедится: он самый умный на свете, остальные все дураки. Ну невозможно было на него, такого самодовольного, просто смотреть.       — Представь себе, я знаю о покушении. Я бы тоже его инсценировал, оно вообще ничего не значит.       — И ты предлагаешь ждать?       Почти с жалостью — в основном к себе, потому что это не Кёя вдалбливал в голову твердолобого идиота прописные истины, — Мукуро объяснил:       — Я предлагаю дальше собирать доказательства. Не всё, что другие люди тебе советуют, — априори бред сумасшедшего, ты знаешь об этом?       Время не поджимало, но он не хотел тратить на скучные поиски недели вместо дней только из-за того, что Кёя решил упереться.       — Мне достаточно тех, что есть. С тобой или без тебя, я займусь Марко.       Оба врага тряслись за свои жизни, оба лишний раз не появлялись на людях, оба следили за тем, куда дул ветер, — стоило им с Кёей зацепить не того, как второй тут же залёг бы на дно. Ему бы не хватило ни ума, ни ресурсов, чтобы спрятаться от Вонголы, но затянуть расследование он бы смог. На текущий момент никто не знал, что в дело вмешались два сильнейших Хранителя, и это неведение следовало беречь и дальше. Мукуро не хотел ни разделяться и атаковать по одиночке — в таких условиях любого из них могли задержать на необходимое для побега время, — ни брать в напарники кого-то ещё: почему он вообще должен был работать с кем-то менее сильным, надёжным и интересным, если весь конфликт упирался исключительно в упрямство Кёи?       Мукуро не нравилась эта ситуация изначально. Больше всего он злился на Саваду, неспособного сказать «я запрещаю держать нейтралитет с Альянсом, а всех неопределившихся считаю врагами» и потому её допустившего. Теперь Мукуро видел лишь один способ выйти сухим из воды и не растратить кучу времени, исправляя даже не свой промах, — воспользоваться Кёиным самолюбием.       — Я помогу, — пообещал Мукуро, спрыгнув на пол. — Но у меня есть одно маленькое, крошечное, незначительное условие, — приблизившись, он протянул Кёе раскрытую для рукопожатия ладонь и продолжил: — Если ты ошибёшься, то все последствия будут на тебе. Идёт?       Мастерски проигнорировав жест, Кёя кивнул.       — Хорошо.       Так быстро и даже не потребовав ничего взамен. Мукуро удивился, но мимолётную растерянность не показал.       — И ещё я хочу, чтобы в случае ошибки ты целый месяц заполнял за меня все отчёты, — непринуждённо добавил он, раз уж на одно невыгодное условие Кёя так легко согласился.       Тот снова кивнул, уже набирая что-то в телефоне. Теперь Мукуро не просто ждал мига, когда они вдвоём провалятся, — ждал с нетерпением. Не столько из-за отчётов, сколько из желания сказать: «я знал, что всё этим кончится — ты только не расстраивайся, со всеми бывает».       Так или иначе, спор разрешился, и Мукуро, проходя мимо Кёи, быстро поцеловал его в щёку. Кёя по-прежнему занимался чем-то связанным с работой — как и обычно в подобных ситуациях, когда Мукуро пытался его от неё отвлечь, он напустил на себя укоризненно-презрительный вид.       Кёя никогда не уходил от таких поцелуев в сторону, хотя все привычки Мукуро изучил уже очень давно.       В тот раз Кёя не ошибся — да, пятьдесят на пятьдесят были не худшими шансами — и поэтому окончательно поверил в себя: начал сам предлагать такие же условия. Его домыслы сработали и в следующих восьми спорных и не очень моментах — Мукуро просто стало выгодно с ним не соглашаться, — а потом, когда череда везения прервалась, он действительно взвалил лишнюю работу на свои плечи; через пару дней Мукуро снисходительно предложил ему, так уж и быть, помочь, но услышал, что всё, дело уже было улажено.       Нормальный человек хотя бы тогда прикинул, что ошибались они одинаково редко — ну, может, Мукуро чуточку реже, — так что договор получился выгодным лишь односторонне, но Кёя продолжил свою игру в главного. Вскоре уточнение о том, к кому они прислушаются и кто будет решать возможные проблемы, совсем перестало звучать — стало очевидным. Мукуро с прежним интересом ожидал, когда же Кёя утомится от этой несправедливости. Терпения хватало обоим.       Они помогали друг другу не только со сложными делами, но и с мелкими, чтобы быстрее с ними покончить и перейти к более приятным вещам — дракам, разговорам, сексу, — и спустя пару недель Мукуро перестал вникать в самые унылые из заданий. Потом — спать на плече у Кёи или залипать в телефон нравилось ему гораздо больше, чем вчитываться в документы, — отказался от лишней информации и по менее однозначным миссиям, а в конце концов продолжил изучать сведения лишь по тем делам, что были напрямую связаны с иллюзионистами и сильными артефактами: там им руководил сугубо личный интерес. Даже в них окончательные решения принимал Кёя. Это он засыпал на час позже запланированного времени, ворочаясь и размышляя о работе, это его голова болела от постоянных мыслей, это у него разрывались телефон и почта — раньше Мукуро тоже через всё это проходил. Сейчас он больше всего напоминал каскадёра — просто выполнял заказанные трюки, не спрашивая лишний раз о мотивах. Создать иллюзию, подраться, слетать на край света — легко. Странно, но он не чувствовал себя винтиком огромной машины — наоборот, впервые за долгое время он почти забыл, о том, к какому миру он принадлежал. Вонгола и мафия маячили где-то вдали, а окружали его драки, хорошие развлечения и Кёя. Они сблизились как никогда раньше: почти все их споры остались в прошлом, а ещё Мукуро — глупо, конечно, — испытывал благодарность. Кёя не страдал альтруизмом, он просто считал положение выгодным для себя; обычно глубоко заблуждавшиеся на этот счёт люди вызывали у Мукуро лишь презрение, но тут — тут не получалось.       Изменения не заметил бы только слепой; Мукуро понимал, что сейчас в совместных делах он больше напоминал подчинённого, чем равноправного партнёра, но это его устраивало: в первую очередь потому, что он мог в любой миг изменить ситуацию — силы это позволяли. Кёя перекладывал значительную часть работы на Кусакабэ и на бывший Дисциплинарный комитет, Мукуро — на самого Кёю. Не вызывало сомнений, кто при этом оставался главным.       Это Кёя тёрся щекой об подушку, оставляя спину беззащитно открытой, это Кёя ходил с фиолетово-красно-бордовыми клеймами на груди и на шее, это Кёя терпел, когда Мукуро немного его мучил, и не давал сдачи — добровольно ждал, когда боль превратится в удовольствие. Когда он прижимался тесно-тесно, когда требовал не уходить, когда заезжал в Кокуё-ленд без особых причин, просто чтобы увидеться, — тогда он весь был в чужой власти. Принадлежал.       И не только тогда.       Если Мукуро говорил, что ему хотелось поужинать в каком-нибудь приятном заведении, причём не одному, Кёя почти всегда соглашался и выбирал один из ресторанов поблизости; разве что изредка он просил — не приказывал — отложить идею на потом; обычно Мукуро не спорил. Если Мукуро звал его развлечься — на ледовый каток, в парк аттракционов, в тир, — Кёя охотно к нему прислушивался и максимум через пару дней освобождал в своём плотном графике несколько идущих подряд часов. Не реже раза в неделю они или соревновались в чём-нибудь новом, или ходили на то, что нормальные люди звали свиданиями. Мукуро устраивали оба варианта; Кёю, как ни странно, тоже: он не возмущался и иногда не удерживался от улыбок, хотя на словах, конечно, заявлял, что ему было скучно и вообще он соглашался исключительно ради драк, — словно на отказ куда-нибудь съездить Мукуро начал бы в качестве мести избегать всех сражений, которыми интересовались, вообще-то, они оба.       Порой Мукуро, целыми днями не общаясь ни с кем другим, задумывался о том, что Кёя всё плотнее вплетался в его жизнь — выгрызал место в ней медленно, но неуклонно, с деликатностью ледокола. Сближение совсем не пугало: даже если романтическая чушь про «вторых половинок» и работала, это Кёя медленно растворялся в Мукуро — в обратную сторону их связь не работала.       Волосы щекотали руку, а кожа под ними была мягкой, сухой и почти горячей. Надавливая пальцами, Мукуро водил ими по кругу, массируя затылок Кёи. Волосы — густые, отросшие, плотные — сковывали движения, но лишь чуть-чуть. Иногда Мукуро словно хотел ущипнуть голову всей пятернёй, но не сводил пальцы сильно — избегал грубости.       — Перестань, — с угрозой в голосе потребовал Кёя и гораздо спокойнее объяснил: — Мне от этого глаза закрыть хочется.       — И ты, грозный хищник, не позволишь себе закрыть глаза? — с притворным удивлением переспросил Мукуро.       — Иди к чёрту.       В его тоне звучала скорее ленивая насмешка, чем злость, но ладонь Мукуро всё-таки убрал. Он потянулся к бутылке, свинтил с неё пробку и протянул Кёе уже открытую минералку — судя по голосу, у горле у него пересохло. Тот взял её, сделал несколько глотков и молча отдал обратно; закрыв и положив её на место, Мукуро вернулся почти что к прежнему занятию: трогать шейные мышцы и невзначай задевать позвоночник ему нравилось не меньше, чем массировать кожу головы и перебирать волосы.       — Давай, Кёя, — вкрадчиво предложил он. — Я буду говорить тебе, где поворачивать и когда тормозить. Или ты мне не доверяешь?       — Я доверяю тебе, но не твоему знанию правил, любитель ездить по встречке.       — Всего-то один раз в жизни забыл, в какой я стране, с каждым бывает, — промурлыкал Мукуро.       — Не со мной.       Мукуро положил ладонь поверх ладони Кёи и мягко на неё надавил.       — Сейчас нам налево, поэтому ни до какой середины дороги нам доезжать не надо.       Не поблагодарив за подсказку, Кёя убрал левую руку с руля и уже тогда, встряхнув ею, избавился от вообще-то цепких, но сейчас почти не давивших на его ладонь пальцев.       — Хватит меня отвлекать.       В центре оживлённого города ему и правда стоило бы сосредоточиться на дороге, но Мукуро не впервые приставал к нему в неудобное время; ничем серьёзным это никогда не кончалось. Кёю спасло везение: телефон вздрогнул, оповестив Мукуро о пришедшем сообщении, и тем самым заставил его отвлечься от забавной игры. Быстро прочитав текст, Мукуро опять повернулся к Кёе; тот бросил на него короткий настороженный взгляд, но сейчас его душевному равновесию ничего не угрожало.       — Двадцать девятое — это ведь будет пятница?       Мукуро не мог ответить на сообщение без предварительного обсуждения, поэтому он сразу вернул телефон в карман, даже не заглянув во встроенный календарь, — Кёя всё равно запоминал даты на пару месяцев вперёд. Мукуро ненавидел отчитываться, но это был другой случай — просто они оба по возможности раскрывали друг другу намерения. Справедливо и очень удобно.       — Да, — без раздумий ответил Кёя. — Какие-то планы?       — Ага. Ты не подумай, на твоё время я не претендую.       — Ты и на своё претендовать не можешь. У нас в пятницу зачистка. Вряд ли после неё у тебя останутся силы на что-то ещё.       Мукуро задумался, пытаясь вспомнить, когда он успел на это согласиться. Впрочем, вся эта работа на мафию уже давно слилась в серое неинтересное пятно — в какой-то из дней он мог просто кивнуть на слова Кёи, особо не вслушиваясь. Мягко и без возмущения Мукуро уточнил:       — И я должен был о ней помнить? — он не обвинял, только сомневался в своей памяти. Кёя ненадолго замолчал, а потом ответил будто бы нехотя:       — Нет. Я забыл тебя предупредить.       — И спросить, не против ли я, — ядовито напомнил Мукуро, не ожидавший такого ответа. Чёрт бы с ней, с этой зачисткой — встречу с Кэном и Тикусой, у которой ещё даже не была назначена конкретная дата, он бы легко перенёс на другой день — но сам подход ему не понравился.       — И это тоже. Такое больше не повторится, я обещаю.       Кёя очень редко говорил что-то, а потом отказывался от слов. Его заверение, что ошибка не повторится, не считалось полноценным раскаянием, но полностью его заменяло — возможно, мотивы Кёи были не такими уж светлыми, однако это не имело значения, пока он вёл себя хорошо. Показывать характер, чтобы он полностью осознал свою неправоту, смысла не было. Мукуро не успел бросить ему щедрое «так уж и быть, ты прощён»: первым заговорил не он.       — Я скомпенсирую ущерб, освобожу тебе какой-нибудь другой день целиком. Если хочешь, вы можете встретиться в моём доме. Даже разнести его. Всё равно я планировал там ремонт.       Мукуро и не знал, что умилило его сильнее: то, как Кёя представлял невинную встречу, то, что его это не смущало, или же само предложение — Кёе легче было рискнуть домом, чем вслух попросить о прощении. Хотя про ремонт он уже давно заговаривал — может, он тайно мечтал, чтобы кто-нибудь подтолкнул его к действиям.       — Знаешь, я только что решил, что подарю тебе на один из ближайших праздников, — обрадовал его Мукуро.       — Что-то из мебели?       — Нет, словарь. Тебе определённо нужно узнать значения некоторых слов: извинения, отдых, обсуждение, компромисс, улыбка…       Мукуро не успел сказать «вежливость» и добавить, возможно, что-то ещё.       — Уместность, юмор, молчание. Так что насчёт моего предложения?       — Не нужно.       — Я предложил, потому что знал, что ты откажешься.       Мукуро подавился бы воздухом из-за смешка, если бы хуже себя контролировал. Кёя по-прежнему не умел сегодня обещать защиту, а завтра — расчётливо, запланировано — бить в спину, но выводить его на гнев или другие эмоции стало гораздо сложнее: он умело изображал безразличие и почти не вёлся на провокации — по крайней мере тогда, когда регулярно выпускал пар в драках. Он и раньше умел молчать, а теперь достиг в этом деле совершенства — до тех пор, пока откровенность не становилась для него однозначно выгодной, он скрывал свои настоящие мысли и от союзников, и от конкурентов.       В личных отношениях — это удивляло — его приобретённые навыки не работали. Он показывал мысли, показывал эмоции, говорил лишнее — вёл себя как человек.       Мукуро обожал этот контраст.       — Кё-тян, — ласково начал он, — ты ведь знаешь, как такое используют? Фишка в том, что я не должен был ни о чём догадаться, а ты взял и раскрыл все карты. Если бы ты не сказал об этом прямо, я бы и не подумал, что ты можешь быть так коварен. — Пожурив его пальцем, Мукуро вернулся к более насущным делам: — Ладно. Я тут нашёл одну милую открытую крышу, так что если в пятницу у меня всё-таки останутся силы, то, думаю, я тебя на неё свожу. А встречу я перенесу на среду.       — Она тоже занята.       Вот об этом, постаравшись, Мукуро всё-таки вспомнил. Четверг он не хотел занимать сам: перед чем-то сложным — если бы в пятницу их ждала скучная рядовая зачистка, Кёя бы уже взял её на себя и тем самым мгновенно исправил бы ошибку, — стоило вовремя лечь спать, а не засиживаться до поздней ночи.       — Вторник?       — Тоже. И о среде, и о вторнике я тебя предупреждал.       — Я и не спорю. Просто, — Мукуро прикусил щёку с внутренней стороны, — спрашиваю. Так удобнее, чем вспоминать самому.       Кёя знал его распорядок лучше, чем он сам. Кёя его составлял. Кёя не нуждался в согласии. Всё зависело от Кёи.       — Следующая неделя у тебя расписана. Я посмотрю, что можно сделать, но особо на это не рассчитывай.       И на Мукуро это давило. Давило хуже, чем просто строгое расписание, хотя каждый раз, когда он пытался распланировать своё ближайшее свободное время поминутно, это и так напоминало ему о тех временах, когда его жизнь подчинялась графику до вздохов. Сейчас же ещё и не он сам выбирал, каким будет его распорядок, — это делал тот, кто «знал, как будет лучше», тот, кто силой отобрал это право, тот, кто обладал большей властью. Совсем как тогда.       Стоило один раз обо всём этом честно подумать, и ситуация перестала выглядеть радужной. Словно лесной пожар — сначала горит костёр, и это не пугает, затем искра поджигает траву, следом капелька огня перепрыгивает на ближайший куст, а дальше пламя сжирает всё. Мукуро ненадолго отвернулся от алеющих бликов, а теперь, обернувшись, увидел огромную стену пламени.       Ему всего лишь показалось. Всё было совсем не так, как в лабораториях, — хотя бы потому, что он всегда мог отказаться: хоть сегодня, хоть завтра, хоть прямо сейчас.       А мог ли? Не была ли это слепая вера курильщика, что он без труда оставит вредную привычку, если только захочет?       — Тогда я всё-таки сам освобожу себе пятницу, — Мукуро невинно улыбнулся. Хотел бы он желчно напомнить, что не по его вине та вообще оказалась занята, но это бы прозвучало как оправдание. Он не оправдывался, а забирал то, что принадлежало ему по праву: своё свободное время.       — Не нарывайся.       — Делать то, что тебе не нравится, — это нарываться?       — Я не хочу тебе угрожать, но это не тот случай, когда ты можешь упрямиться.       «Я не хочу тебя пугать, но если ты ещё раз попробуешь сбежать, — врач с гладко выбритым лицом широко улыбнулся, и если бы у Мукуро не болело всё тело, то он бы стёр улыбку даже ценой собственной жизни, её-то почти не жалко, — тебе станет ещё хуже, чем сейчас». Он отомстил позже — доктор был не из тех, кто умер легко.       — Угрожать? — Мукуро сам услышал, что прозвучал капельку истерично из-за того, как сильно ему хотелось рассмеяться Кёе прямо в лицо. — Тебе нечем мне угрожать. Я тебя не боюсь.       — Потерять доступ к Саваде ты не боишься тоже?       — А ты хочешь выставить меня предателем в его глазах?       — Я хочу, чтобы ситуация разрешилась мирно. Если ты откажешься напасть на Брилльяре, то со стороны это будет выглядеть странно.       Мукуро крепко зажмурился и надавил пальцами на виски. Репутация была не тем, что он вообще мог бы испортить, — и без того родители-мафиози чуть ли не пугали им своих детей, — и всё же тогда, посотрудничав с будущими предателями, он с этим справился. Он до сих пор не отвёл от себя подозрения, а теперь судьба — точнее человек, её вершащий, — подбросила ему такую возможность. В другой ситуации он бы подарку обрадовался.       — Понятно, — сдержанно ответил Мукуро, а потом нервно постучал пальцами по колену и, взглянув на Кёю, с наигранным весельем спросил: — А ты-то как думаешь, я в чём-то виноват?       — Явно не в том, в чём тебя обвиняют. Ты не самоубийца, и даже если тогда ты что-то планировал, сейчас тебе стало выгоднее переметнуться обратно.       — Приятно слышать.       Вот оно. Мысли оформились в чистое, прозрачное и болезненно-острое — как осколок стекла. Он сам был виноват лишь в том, что ошибся, а обвиняли его в предательстве. Кёя тоже провинился не в том, в чём казалось на первый взгляд: конкретно сейчас он пытался спасти положение, а всё плохое он сделал раньше. Просто Мукуро слишком поздно задумался над тем, во что превращалась — превратилась? — его жизнь: в игру, где ему навязывали чужие правила.       А он ничего и не замечал.       Проблема заключалась в том, что Кёя выглядел чересчур надёжным — настолько, что даже Мукуро готов был ему довериться. Вроде-как-отношения будто бы позволяли это, а гордость утешалась выгодными условиями.       Выгодными условиями, на которых Мукуро её продавал.       Ненавидеть мафию — и слушаться того, кто больше всех трудился на благо Вонголы. Гордиться одиночеством — и от кого-то зависеть. Плевать на чужое мнение — и не иметь собственного. Мукуро привык защищать тех, кто был ему дорог, — Кёя, не спрашивая, сделал из него беспомощного котёнка.       Беспомощную канарейку. Посадить в клетку, накинуть сверху тёмную ткань — или как там перетаскивали мелких птиц, — и потащить к ветеринару, не мучаясь совестью. Даже Кёе не пришло бы в голову уважать желания канареек: он сам решал, что для них было благом.       Мукуро хотел вдавиться лицом в ладони и думать, думать, думать, но рядом сидел человек, который и так слишком долго видел его слабость. Пряча эмоции, Мукуро повернулся лицом к окну; теперь он смотрел в него, замечая лишь невнятные цветные пятна, — не из-за скорости, просто думал он совсем о другом. Кёя тоже молчал, а потом вдруг разрезал поток мыслей своим голосом:       — Забудь, что я тебе наговорил, — он звучал слегка отстранённо. — Я должен был тебя предупредить, но я этого не сделал. Ты имеешь полное право никуда со мной не идти, я просто скажу Саваде, что ты мне помогал. Он это никак не проверит.       Савада не просто так ему доверял — Кёя очень долго был с ним предельно честен, его заносило только тогда, когда он рассказывал про своё всеобъемлющее одиночество.       — Ни к чему, Кёя. Ни к чему его обманывать, я тебе помогу.       Пускай и с трудом, но Мукуро выдавил из себя дружелюбие.       — Спасибо. Я ценю твой выбор.       Всё так же изображая доброжелательность, Мукуро потрепал Кёю по голове. Его волосы по-прежнему были приятными на ощупь, но больше их не хотелось подолгу трогать. Как только Кёя тряхнул головой, попробовав сбросить ладонь, Мукуро её убрал.       Мукуро не считал, что окружающие что-то ему задолжали, и уж тем более — что они обязаны были соответствовать его ожиданиям. Кёя ничего ему не обещал, они не договаривались о взаимно комфортных условиях и вообще не ставили рамок в этих недоотношениях, но Мукуро всё равно почувствовал себя обманутым. Будто Кёя сначала заверил, что всё будет хорошо, а затем нарочно поставил его ниже себя — ломая ту сравнительно важную часть жизни, до которой сумел дотянуться. Унижая и самоутверждаясь там, где он мог.       В голову лезли воспоминания. Как Кёя позволял себя трогать, но сам ничего не делал в ответ; как он всё-таки приставал с нежностью, но будто бы не лаская, а продавливая — всем своим видом заявляя права. Больше всего он любил обнимать и прижиматься — так крепко, что от его рук становилось трудно дышать, — реже он гладил и притирался. Мукуро всегда предпочитал проявлять инициативу сам, ведь так он не чувствовал себя слабым и не мучился от противоречивых желаний: оттолкнуть, ударить — или же ничего не делать и наслаждаться моментом.       Он уже давно вывел закономерность: стоило ему активно пообщаться на глазах у Кёи с кем-то другим, как тот через пару часов, когда они оказывались наедине, начинал вовсю ластиться — то же происходило и после сравнительно долгой разлуки. Стоило только Кёе почувствовать, что его власть ускользала, как он спешил её тут же вернуть; раньше, пока Мукуро лишь разглядывал отдельные паззлы, не складывая их в картину, это легко получалось терпеть, сейчас такой уклад выводил.       Нужно было что-то менять.       — Мукуро.       — Что?       — Я же сказал: можешь не идти со мной, если не хочешь. Всё точно в порядке?       Мукуро представил, как он выглядел со стороны, раз даже Кёя заметил неладное, и натянул улыбку.       — Да, всё хорошо. Просто задумался.       — О чём? — прозвучало мгновенно. Вопрос, показавшийся бы в другое время обычным, теперь выглядел очередной попыткой контроля.       — О планах, о чём же ещё, — расплывчато ответил Мукуро и, переводя тему, решил заодно удовлетворить своё любопытство: — А почему тебе показалось, что я не в порядке?       — Ты пять минут не действовал мне на нервы ни разговорами, ни прикосновениями. Это подозрительно.       Машина остановилась на светофоре. Мукуро рассеянно дотронулся костяшками до щеки Кёи, и на пару секунд тот даже наклонил голову, чтобы прижаться к пальцам.       — А теперь убери руку, пока я не выкинул тебя из машины, — ласково и одновременно холодно — как у него только выходило так естественно? — попросил Кёя.       Мукуро послушался. Пускай и лишь на словах, но Кёя был готов от него избавиться, если вместе с тем уйдёт и проблема.       Такой подход Мукуро нравился.

* * *

      Кёя приподнялся на локте, посмотрел Мукуро в лицо и с насмешкой спросил:       — Не хочешь насладиться одиночеством?       Вплетя ладонь в чёрные волосы и рассеянно приласкав висок, Мукуро несколько раз глубоко вдохнул, встряхнул головой, отвёл свободной рукой полезшую в глаза прядь и заговорил:       — От одиночества люди рано или поздно сходят с ума. Если ты уйдёшь сейчас, в моём случае это произойдёт очень рано.       Кёя удовлетворённо хмыкнул, облизнул припухшие губы и наклонился обратно. Вновь откинувшись на подушку, Мукуро прикрыл глаза. Он намеренно ответил так, чтобы Кёе понравилось, — хорошо, что это сработало.       Уловив доносившийся с кухни сладкий запах, Мукуро окончательно убедился: случилось что-то неладное. Подойдя к Кёе — тот стоял возле плиты, — он положил руку ему на плечо и несильно её сжал. Аромат топящегося шоколада дурманил, а рядом жарились панкейки — судя по их цвету, Кёя и в тесто добавил как минимум какао-порошок, — но предвкушение вкусного завтрака не сбило Мукуро с пути: про свои подозрения он не забыл.       — Признайся сразу, что натворил, — снисходительно посоветовал он.       — Устраивать неприятности — твоя прерогатива.       — Ну конечно. И всё утро ты такой шёлковый, потому что у тебя хорошее настроение?       Кёя оторвался от готовки и даже обернулся, попутно сбросив руку с плеча.       — Я — шёлковый?       — Сначала ты будишь меня минетом, а теперь готовишь мне сладкий и вредный завтрак. — Кёя вообще осуждал неправильное питание, да и рядом стоял уже готовый суп, так что панкейки явно предназначались не ему. — Да, шёлковый. Вряд ли тебе от меня что-то нужно, так что, скорее всего, ты просто заглаживаешь вину.       — Мне было интересно, насколько легко ты предашь свои убеждения про одиночество. Можешь считать, что это, — он слабо кивнул на сковороду, — твоя награда.       Любопытно, что вчерашние слова Кёя так хорошо запомнил.       — Убеждения? Пора бы уже привыкнуть, что я убеждён только в одном: в том, что я люблю тебя.       — Вао.       В голосе Кёи удивление смешалось с насмешкой, прозвучавшей на грани с чем-то похожим на одобрение. Мукуро усмехнулся.       — Только в одном: слова ничего не значат по сравнению с действиями. Как ты видишь, я могу сказать любую чушь, и это ничего не изменит.       — Уверен в этом?       — Если речь идёт о личных взаимоотношениях, то да.       Кёя ничего не ответил.       Мукуро устроился за столом и отстранённо подумал, что сегодняшнее пробуждение, хоть и приятное, его вымотало. После него он проявил ответную любезность, а затем, обессиленный и расслабленный, слишком долго лежал в кровати, ужасаясь одной только мысли, что ему надо было встать и сходить в душ; за то время, которое он решался и воплощал планы в жизнь, Кёя сварил суп и почти закончил готовку в целом.       Недолго понаблюдав за ним — ничего интересного, — Мукуро перевёл взгляд на такой же скучный стол, на котором стояли салфетница и солонка. Башенка из них получилась не слишком высокой, а ещё — почти сразу рехнула. Стоявшая наверху солонка упала на стол, а не на пол, и всё равно прогрохотала так, будто что-то разбилось. Быстро обернувшись, Кёя окинул Мукуро внимательным взглядом овчарки-пастуха, словно убеждаясь, что да, его маленькое стадо осталось цело-здорово.       — Осторожнее, — бросил он и снова вернулся к плите.       — Обязательно.       Для супа Кёя достал две глубокие миски.       — Спасибо, но я не хочу суп, — заранее отказался Мукуро. Он верил в кулинарные навыки Кёи, но мало какие блюда могли превзойти сладкое — даже если готовили их умело.       — Сначала ты съешь суп, потом всё остальное.       — Если ты решил изобразить мою заботливую мамочку, то ты очень сильно промахнулся мимо её образа, — насмешливо заметил Мукуро, хотя с удовольствием бы ответил более грубо. Насчёт здорового питания Кёя был прав, но это не развязывало ему руки: он всё равно не должен был лезть со своим мнением туда, где его не спрашивали. Если бы Мукуро забыл, что политые горячим шоколадом панкейки появились у него исключительно благодаря Кёиным стараниям, он бы точно вспыхнул.       — Мне с тобой ещё драться, — напомнил Кёя, — и я не хочу победить только из-за того, что ты проголодаешься и ослабнешь быстрее.       Коря себя за слабость, Мукуро поддался на уговоры — тем более что его миска была наполнена меньше, чем до середины. Когда он почти доел суп, Кёя неожиданно спросил:       — Как тебе здесь?       — Почти что терпимо. Только холодно, уныло и цивилизация далеко, а так пойдёт.       Если бы Мукуро уже перешёл к более вкусной части завтрака, он бы наверняка нашёл в себе силы оценить место выше.       — Тебе здесь не нравится, я правильно понял?       — Удивительно, не так ли? Я ведь выгляжу, словно фанат подобных мест.       — Здесь нет людей и тихо.       Мукуро тяжело вздохнул и покачал головой.       — Во-первых, здесь есть люди, во-вторых, это не единственные два критерия, по которым я оцениваю места.       — Надеюсь, ты не повторишь историю с Рождеством.       Зря он.       — Нет, не повторю, — ледяным тоном заверил Мукуро и сердито отрезал кусочек панкейка — резковатым, неспокойным движением.       Кажется, Кёя намеренно подводил к этому разговор — что ж, если он рассчитывал взбесить Мукуро перед дракой, то у него получилось.       Вчерашнее представление возле родника внушило Мукуро надежду: возможно, то, что он делал, не имело отношения к глупым суеверием и правда могло сработать. В полдень похожий туман не появился, и Мукуро едва ли не почувствовал себя глупо, забирая кольцо. Кёя опять проводил его, но в драку они бросились не сразу: место не вдохновляло. Оно было не таким удобным, как открытая поляна, и вместе с тем не настолько не подходило для битвы, чтобы привлечь внимание повышенной сложностью.       Зато узкая горная дорога выше по склону выглядела интересно — и Кёя с этим согласился. Они шли до неё минут пять, если не дольше, но оно того стоило.       Мелкие камни выскальзывали из-под ног, срывались с крутого обрыва и неслышимо обрушивались на далёкую землю. Мукуро приходилось рассчитывать каждый шаг, чтобы не упасть со скалы и не загнать себя в ловушку — Кёе тоже, поэтому они, не сговариваясь, начали с чего-то вроде разминки: пока что они сражались даже не в треть силы.       Очередным шагом Мукуро поднял шквал пыли; через миг та превратилась в алый туман и заскользила по земле, постепенно сгущаясь. Вскоре из этой дымки поползли бордово-прозрачные щупальца.       Мукуро сделал шаг назад и изобразил на лице смешанную со страхом растерянность. В обычное время Кёя бы понял, в чём крылась разгадка, но сейчас он, наивный, верил в глупости — и, как Мукуро и рассчитывал, резко подался в сторону. Через миг он скривился — в его бедро прилетел небольшой камень, спрятанный под другой иллюзией. Никакого вреда, только неприятная неожиданность — вместо того, чтобы коварством заполучить преимущество, Мукуро напомнил ему об осторожности. Дав Кёе время опомниться, он улыбнулся и рванул вперёд; Кёя заблокировал удар тонфой, и они замерли лицом к лицу.       — Здесь, — Мукуро кивнул на подножье горы, — ты поверишь во всё?       — Не в то, что ты победишь.       — Но это как раз реальность.       Не сговариваясь, они одновременно отскочили по сторонам.       Больше Мукуро не собирался использовать иллюзии — даже такие мелкие. Он не любил кольца Ада, но в большей степени сейчас он просто хотел победить без них — чтобы Кёя не оспорил исход битвы и не оправдался за поражение хотя бы в своих глазах.       Чтобы он признал силу безоговорочно.       Мукуро не забывал о том, где они сейчас находились, и следил за тем, чтобы не подходить слишком близко к краю. Медлить всё равно было нельзя: ему угрожало не только падение, ещё тонфы. Кёя тоже осторожничал, но двигались они почти что в нормальном темпе — только не так размашисто, как обычно, а ценя каждый метр скалы под ногами. Постепенно они поднимались вверх, хотя начали на сравнительно невысокой площадке. Мукуро капельку хуже оценивал расстояния — наверно, Кёя привык сражаться в обратной игольчатой сфере, — и из-за этого отставал: не шёл на риск там, где мог бы на самом деле чувствовать себя в безопасности, и тратил лишнее время, оборачиваясь, — не до конца верил чутью. С кем-то другим это не отдалило бы его от победы, но в драках с Кёей значение имели любые мелочи — вплоть до удобных пуговиц.       В очередной раз отшагнув, Мукуро почувствовал, как под частью его стопы оказался воздух, и едва успел среагировать — не перенёс вес до конца, как сначала хотел, и лишь покачнулся. Сердце стукнуло так сильно, будто оно хотело одним этим ударом пошатнуть Мукуро в сторону и заставить упасть; голову на миг повело. Кёя будто бы приготовился отбросить тонфы, но на деле лишь перехватил их удобнее — Мукуро одобрил, потому что он не нуждался в подачках даже сейчас.       Краем глаза он поймал крутой склон — весь в камнях, с кривыми деревьями и острыми ветвями кустов.       Он почти туда рухнул.       Не дрогнув лицом, Мукуро затаил малейшие капельки страха, изобразил равнодушие и ушёл от удара правильно, выверенным броском вперёд. Недолгие мгновенья он почти не чувствовал занемевших от ужаса ладоней, хотя за трезубец держался крепко — до белых напряжённых костяшек. Поймав себя на этом — нельзя было показать испуг, нельзя, нельзя, нельзя, — он ослабил хватку и взялся за рукоять спокойнее.       Мукуро опасался вновь ошибиться, на этот раз фатально, и именно поэтому двигался слишком уверенно для подобного места: так было проще забыть о рисках и всё-таки выстоять. Больше всего он боялся даже не оступиться, а выставить себя слабаком в глазах Кёи, хотя знал: это было неважно и — хотя бы за свершения прошлого — уже давно невозможно. Пока что Мукуро везло, и бесстрашие помогало ему вырваться вперёд; теперь он надеялся додавить и победить за считанные минуты. Фортуна быстро забывала своих любимчиков.       Кёя будто прочитал его мысли и на почтительном расстоянии резко остановился.       — Всё. — он опустил и заметно расслабил руки с зажатыми в них тонфами. — Я не буду дальше здесь с тобой драться.       Несколько мгновений Мукуро растерянно искал подвох, но Кёя так и не воспользовался заминкой, чтобы напасть первым, — значит прервал бой искренне, без хитрого плана.       — Кёя, — Мукуро улыбнулся снисходительно-умилённо, развеял трезубец, подошёл ближе и цепко сжал пальцами его подбородок, нарочно сдавив его до боли. Внимательно глядя ему в глаза и всё так же улыбаясь, он разжал пальцы и ласково продолжил: — ты ведь не думаешь, что мне хоть немного нужна твоя опека?       Надавив на его руку тонфой, Кёя убрал её с подбородка и хмуро объяснил:       — Я забочусь о себе. Ты здесь в преимуществе, я не могу нападать, когда ты стоишь около края. Для атак мне нужна скорость, а ты можешь просто отойти в сторону, и я упаду.       Мукуро слишком долго делал вид, будто Кёя окружал его всей этой заботой случайно, а теперь, когда он и так хотел любой ценой избежать жалости, участливость особенно его разозлила.       — Я тебе не верю. Знаешь, меня тошнит от того, каким ты стал слабым. Ты ведь боишься меня потерять, ты думал, я этого не замечаю?       — Ты видишь то, что хочешь видеть.       — Разве? Подумай лучше о том, как ты сам выглядишь со стороны. Полагаю, ты заметишь кучу любопытных деталей.       — Мне это неинтересно. Я просто хочу подраться в нормальном месте.       Несмотря на то, что Кёя открыто лгал, Мукуро не мог его в этом упрекнуть — это выглядело бы так, будто он и правда очень хотел верить в привязанность. Даже если та — односторонняя — действительно существовала, и нужно было быть слепым, чтобы её не заметить.       — Какая тебе разница, где проигрывать? — улыбнулся он и, на ходу потрепав Кёю по волосам, первым направился вниз по узкой дороге.       — Чем больше ты будешь выделываться, тем позорнее будет выглядеть твоё поражение, — беззлобно предупредил Кёя.       Он сам допустил ту ошибку, о которой сейчас говорил.       — Так ты всё ещё надеешься победить? — наигранно удивился Мукуро. — Сегодня тебе не хватало пространства для манёвров, это понятно. А вчера тебе что помешало?       — Недосып.       — Надо же. А две недели назад?       — Там была ничья.       — О, теперь это так называется?       Лениво переругиваясь о результатах последних драк, они спускались вниз. Мукуро или открещивался от поражений с весельем, или без лишних эмоций их признавал, будто не понимая, что вообще могло его задеть; Кёя же заметно бесился, и это выглядело уморительно — то, как он сначала изображал безразличие, а потом не выдерживал и спорил, угрожал, скалился. Хватило его ненадолго.       — Ты мне надоел, — с виду всё такой же равнодушный, Кёя поднял тонфу и принял боевую стойку.       Планы сорвались: они сцепились прямо возле деревьев, не дойдя до открытого места. Если бы Кёя не помедлил перед атакой, Мукуро бы вряд ли заблокировал удар — времени, чтобы среагировать, на таком расстоянии ему бы не хватило. Трезубец сверкнул, поймав отблеск солнца; воздух свистнул, зазвенела сталь. Кёя замахнулся, не щадя, — мышцы чуть выше запястья почти что свело от волны, прошедшей по рукояти из-за удара. Мукуро страстно желал встряхнуть кистями, сбрасывая напряжение, но темп драки ему не позволил. Кёя не медлил, не выжидал, не жалел — наступал, поджимал, бил; задавал бешеный ритм и не давал ему воспротивиться.       Превосходно.       Стремительные удары, ложные выпады, удачные манёвры — Мукуро наслаждался битвой, и даже вспышки терпимой боли почти не портили ему настроение. Он уже заработал несколько синяков; Кёя пострадал весомее, но даже его тело украсили всего три-четыре царапины — зато рубашки, теперь порванной, он точно лишился.       Дыхание не сбилось, но потяжелело; Мукуро ещё долго мог выдерживать подобный напор, только вот и Кёя толком не утомлялся. Драка затягивалась, преимущества это никому из них не давало, а сражаться до самого вечера Мукуро не хотел. Мгновенной атакой после очередного ложного выпада он рассчитывал пошатнуть баланс в свою сторону и сразу покончить с битвой. Желая вновь поставить Кёю, великолепного и опасного, на колени, из защиты он резко перешёл в нападение — и лишь чудом не упал лицом вниз.       Мукуро кинул быстрый взгляд вниз, на свой ботинок. Его левую ногу приковал к земле широкий корень; он давил, будто чересчур затянутый шнурок. Отшагивая назад, Мукуро никак не мог загнать под него часть стопы; да даже если бы он мчался вперёд, так бы не вышло — корень прилегал слишком плотно. Мукуро не понимал, что случилось, и осторожно повёл ногой: куда мягче, чем во время рывка до этого. Корень легко поддался — очень вовремя, потому что Кёя толкнул Мукуро к ближайшему дереву; с неподвижной ногой он бы точно повалился на землю. К шее прижалась холодная сталь, и проиграть вот так, почти что случайно, было очень обидно — Мукуро заслуживал победы если не больше, то уж точно не меньше Кёи. На миг он почти поверил и в чудищ, и в злых духов, и в ненавидящие лично его волшебные силы — потому что как мог он сам провиниться в этом неправильном, возмутительном исходе? Разве одна крошечная ошибка могла перечеркнуть все старания последних часов?       Да и выглядела эта ситуация просто странно — даже если отринуть лишние чувства.       Мукуро смотрел Кёе прямо в глаза, не высказывая смутные догадки про чьи-то злые происки и не пытаясь за их счёт оправдаться. Если бы Кёя заподозрил ложь, это было бы ещё терпимо, но если бы он поверил и принял новую информацию к сведению, это поставило бы крест на их относительно спокойной жизни: вчера он и так вёл себя как параноик и лишь к вечеру немного успокоился; даже весьма условное доказательство того, что здесь происходило что-то неладное, разрушило бы установившееся равновесие.       Ещё одна проблема заключалась в том, что как сильнейший иллюзионист Мукуро не имел права путать правду и ложь. Если он заблуждался в Талботе и напрасно считал его слова насчёт чудовищ как минимум серьёзным преувеличением, то это было для него настоящим позором, даже рядом не стоявшим с очередным поражением — не первым и вряд ли последним в боях с Кёей.       Тонфа надавила сильнее, до лёгкой боли.       — Я предупреждал, — хмыкнул Кёя. Даже смотря снизу вверх, он всё равно давил взглядом — насмешливым, почти что презрительным. — Но мне показалось, что в конце ты поддался. Я прав?       Мукуро молчал — не из упрямства, просто разговор сейчас, когда металл и без этого прижимался к его горлу, причинил бы ему боль. Наконец Кёя отвёл руку, но даже тогда Мукуро не стал оправдываться, желая сохранить хотя бы остатки чести.       — Нет. Банальная невнимательность. Я поторопился.       Пристальный взгляд Мукуро выдержал без труда, и тогда Кёя, после паузы на пару секунд, подался вперёд-вверх, прикусил его нижнюю губу и начал поцелуй. Мукуро положил ладони ему на талию, притянул ещё ближе и крепко прижал к себе — не от нежности и даже не из желания вернуть себе контроль над ситуацией: ему просто некуда было положить руки. Кёя спокойно позволил ему забрать себе часть власти — возможно, он не стал противиться этому, потому что пальцами он так и сжимал тонфы, не желая ни отпускать их, ни ими бить.       Или его — победителя — не так волновала борьба за лидерство: всё, что хотел, он себе уже доказал.       В сущности, Кёя оставался ребёнком.       Он тянул разве что на подростка и напоминал миру об этом чуть ли не каждый день: когда, в одиночку нападая на толпу врагов, верил в свою неуязвимость, когда посылал к чёрту тех, кто ещё мог ему пригодиться, и когда не слушал более компетентных людей, потому что не одобрял их неудобное мнение.       Когда сегодня пошёл искать и кормить белок.       Сначала Мукуро принял это за неочевидную метафору, потом — за ещё менее очевидную шутку, а затем смирился с жестокой правдой и отказался идти вместе с ним. Только такой ерундой он ещё и не занимался, да и одиночество всегда доставляло ему особое удовольствие. Теперь ничто не отвлекало его от иллюзорных миров.       В капельках росы блестели далёкие лиловые скалы. Раньше Мукуро оттачивал в этом иллюзорном мире новую для него технику отражений, а потом выдуманное место, сплетённое из воды, самоцветов, мыльных пузырей и нежных стеклянных цветов, незаметно стало ему родным.       Год назад они с Кёей, расследуя очередное дело, наткнулись на очередную семейку безумцев; они занимались экспериментами с Пламенем и держали на своей базе немало жертв, мёртвых и пока что живых. Одно из отведённых под операционные помещение было залито свежей кровью; судя по этому и по тем разговорам на повышенных тонах, что слышались даже сквозь стену, учёные пытались в безумной спешке завершить какую-то свою разработку — будто та могла их спасти. Слишком часто Мукуро заводил речи про чистое и красивое море, чтобы в тот вечер — без такта и чувства уместности — Кёя не спросил его за ужином в ресторане: вот такое тебе нравится, от такого у тебя захватывает дух? Ничем не показав радость — Кёя не заметил промелькнувшую днём неприязнь, — Мукуро ответил, что нет, не совсем, ведь ту комнату украсил кровью вовсе не он. Кёя не задал логичный вопрос о том, какие виды тогда его радовали, и Мукуро не показал ему ни один из тех миров, в которых он отдыхал душой. Даже если бы Кёя попросил, Мукуро пустил бы его разве что в один из второстепенных, не таких дорогих его сердцу миров. Даже Курому во времена их первых встреч и обучения, когда они были особенно близки и когда ей нужно было много смотреть на чужие иллюзии, набирая материал для своих, так и не увидела большую часть его фантазий. Мукуро ревниво наслаждался ими, оставаясь наедине с собой, — все остальные, пробравшись в его суть, в его мысли, могли понять что-то лишнее.       Раздался стук. Мукуро встряхнул головой и поморщился от тошноты и головокружения; его отвращала не сама реальность, а то, как быстро ею обернулась красивая фантазия — менее резкие метаморфозы он переносил лучше. Придя в себя, Мукуро настороженно стал искать причину шума, а затем посмотрел на окно и увидел снаружи Кёю. На плечах у него висел пиджак, хотя, вроде, он уходил на улицу без него — видимо, в последний момент передумал. Мукуро встал, подошёл ближе к окну и открыл его шире: узкой щёлки, сквозь которую в комнату проникал свежий воздух, явно не хватало для нормального разговора.       — Дверь захлопнулась. Не открывается, — коротко объяснил Кёя, и Мукуро молча отошёл в сторону. — Я не к этому.       Мукуро пожал плечами, вернулся, наклонился и, опершись ладонями на оконную раму, наклонил голову в сторону.       — Тебе сбросить волосы, чтобы ты поднялся по ним? Здесь ужасная дверь, я разве не говорил?       — Попробуй открыть её изнутри. Ты ведь не думаешь, что местные рамы намного надёжнее?       Мукуро подчёркнуто тяжело вздохнул.       — Сейчас попробую.       Он знал, что ничего не выйдет, — не страдал пессимизмом, просто не видел причин, почему это могло бы сработать. Нехотя он потащился к двери — и замер возле проёма, даже не выйдя в прихожую. Ручку, пространство вокруг неё и замочную скважину облепило что-то чёрное, уродливое, густое — с виду похожее на Пламя Вендиче, только более плотное, но этот комок тьмы не сочился мощной энергией. С закрытыми глазами Мукуро его бы и не заметил, хотя легко почувствовал бы даже слабейший рассеянный Туман. Не Пламя. Но что?       Тревога не спутала мысли — Мукуро размышлял трезво, спокойно. Это не помогало ему найти решение: ему не нравился ни один из возможных исходов. Медлить? Кёя вернётся домой через окно — и увидит это. Поторопиться? Интуиция подсказывала, что ничем хорошим спешка не кончится.       Так и замерев на почтительном расстоянии, Мукуро сосредоточенно разглядывал дверь, пытаясь найти самое разумное из возможных решений. Он очень хотел посоветоваться насчёт субстанции с Кёей — так же сильно, как не хотел втягивать его в это дело. Мукуро сам создал проблему с кольцом, сам же он и хотел её разрешить. Кажется, выбора у него всё равно не было — он ведь не мог не подпускать Кёю к двери.       — Ну как? — послышался его голос. За время долгих раздумий он успел обойти дом.       — Пробую, — уверенно ответил Мукуро.       Коснуться сгустка руками Мукуро пока не решился, вместо этого вынужденно зажёг кольцо Ада — у него не осталось другого выбора, поэтому желания-нежелания отошли на второй план. Создав иллюзорные звуки возни со звонком, Мукуро протянул ко тьме нитку Тумана, а через миг превратил в ровный сильный поток — и грязь под его напором исчезла.       Слегка настороженно, Мукуро подошёл ближе к двери. Всё ещё неохотно, но замок поддался.       — Нашёл кого-нибудь голодного? — спросил Мукуро с лёгкой улыбкой, больше издеваясь, чем искренне интересуясь. Вряд ли дикие звери доверяли людям настолько, чтобы есть у них с рук. Кёя прошёл мимо, на ходу ответив:       — Нет.       — Надо же. Ты на удивление быстро сдался.       Обернувшись, Кёя вытащил из кармана запечатанный пакетик с орехами и без предупреждения его бросил. Мукуро растерялся, но поймал его.       — Я вспомнил, что у меня есть ты.       — Если ты угощал их так же, как и меня, то я не удивлён, что у тебя ничего не вышло.       — Я не нашёл никого из зверей, а потом понял, что мне и незачем их искать. — По интонации, по глазам, по уголкам губ Мукуро понял, что сейчас услышит какую-то гадость, издёвку — он знал Кёю не первый год. — Меня ведь и дома ждёт зверёк, которому трудно выжить, если я его не подкармливаю.       Мукуро относился к дракам куда спокойнее, чем Кёя, — без пиетета. Слова будто бы сами сорвались с губ; Мукуро оправдал себя лишь тем, что здесь ему было особо не из чего выбирать в плане досуга, а довольный Кёя — полезный Кёя.       — Давай мы с тобой ещё разок подерёмся?       Давнее правило «кто победил, тот и идёт в душ первым» позволило Мукуро максимально быстро избавиться от грязи и лечь на кровать. Завернувшись в одеяло, он мирно читал. После пары абзацев он закутался поплотнее, согнул ноги и недолго погрел пальцы дыханием. Вот сейчас он бы не отказался от Кёи под боком.       — Ты не простудился? — спросил тот, как только вошёл в комнату.       — А выгляжу так, словно простудился?       — В комнате тепло, но ты мёрзнешь, — подойдя ближе, Кёя поставил колено на кровать, дотронулся ладонью до щеки Мукуро, скользнул ею на лоб, нахмурился так, будто почувствовал сильный жар, и заверил: — Температура нормальная.       — Чем искать причины, лучше бы забрался под одеяло.       — Нетерпеливый, — слабо улыбнулся он. — Что мне за это будет?       — Я хорошо отдохну и завтра буду драться в полную силу.       В итоге Кёя просьбу даже перевыполнил: ещё и прижался. Вот так, в обнимку с ним, лежать стало гораздо уютнее. Мукуро уже предвкушал, как погрузится в чтение и как минимум на пару часов обо всём забудет, но…       — Давай вслух?       Отказавшись, Мукуро бы наверняка лишился своей живой грелки. Затаив своё отношение к этой идее, он открыл другую книгу — ту, к которой до этого он не притрагивался. Он не горел восторгом от просьбы Кёи, но помнил о тех временах, когда им нравилось вот так проводить время вдвоём, — и ещё справедливо считал, что чтение вслух отвлекало от содержания текста куда меньше, чем холод.       К долгим беседам Мукуро привык, к убедительным монологам — тоже, так что разговаривать он мог часами, горло от этого у него не уставало. Читать, не придумывая каждую новую фразу и не чувствуя необходимость лавировать между чужими точками зрения, было ещё легче. Очень быстро Мукуро абстрагировался от того, что его кто-то слушал, и целиком сосредоточился на книге. Занятие его не утомляло, но Кёя — необщительный и молчаливый — судил, видимо, по себе, поэтому спустя несколько длинных глав предложил поменяться ролями. Мукуро без споров передал ему телефон не потому, что ему надоело читать самому: просто каким бы человеком Кёя ни был, голос у него всё равно оставался очень приятным. Благодаря рокировке Мукуро ещё и смог спрятать руки под одеяло, которое вскоре пришлось сдвинуть вниз: Кёя захотел устроить голову на груди. От этих изменений холоднее Мукуро не стало.       Он чувствовал себя умиротворённо, спокойно, расслабленно, немного устало. Ему казалось, будто в мире не было больше ничего, кроме этой комнаты, — ни врагов, ни опасностей, ни обязательств, ни зла. Мукуро слишком наслаждался моментом, чтобы думать о чём-то серьёзном, — эту возможность он оставлял кому угодно другому. Сам он сейчас не хотел ни спасать, ни разрушать мир — тот, далёкий и бесполезный, совсем его не беспокоил. Почему-то Мукуро часто ловил себя на подобных мыслях, когда лежал рядом с Кёей, — наверно, его тело запомнило, что обычно они делили постель после секса, и следовало привычке: погружало себя в сладкую негу.       Мукуро не умел находиться в этом состоянии долго. Ему по-прежнему не хотелось спать — хотя и хотелось просто лежать, — но какое бы удовольствие он ни получал, безделье всё равно на него давило. Он не скучал; просто мысли о том, что внешний мир всё-таки существовал и требовал внимания хотя бы из-за происшествия с замком и дверью, постепенно прорывались сквозь тягучий барьер. Ему отчаянно нужно было или заняться расследованием, или хотя бы переключиться на что-то важное.       Ещё из-за близости с Кёей Мукуро невольно вспоминал о тех временах, когда ради неё он жертвовал другими занятиями, и это даже давило. Уже как пару минут он не вслушивался в слова — с тем же успехом Кёя мог читать текст на любом языке, которого Мукуро не знал: от него нужны-то были всего лишь приятный голос и спокойные интонации.       Кёя сразу умолк, когда по его скуле скользнули пальцы. Раньше он бы толком не обратил внимание на этот жест — в прошлом Мукуро трогал его достаточно часто, чтобы одно отдельное прикосновение легко затерялось на фоне сотен других.       — Что? — тут же насторожился Кёя.       — У меня дела, — с притворной виной солгал Мукуро и уже веселее попросил: — Приглядишь за моим телом?       — Ладно, — без особого энтузиазма согласился он, выключил телефон, отложил его на тумбочку и потянулся за своим.       Наивный.       Он ведь поверил, хотя никаких дел, тем более важных и срочных, у Мукуро не было — и быть не могло. Медиумы становились медиумами преимущественно недобровольно; их существование после заключения контракта нельзя было назвать приятным, и довольно быстро оно прерывалось мучительной смертью. Узнав об этом, Савада смешно возмутился. На эмоциях он заверил, что больше никогда не попросит Мукуро о работе через захваченные тела, — с тех пор обещание он держал.       — Если я не вернусь минут через двадцать, можешь паниковать.       — Если не вернёшься через двадцать минут, можешь паниковать.       — Обожаю твои угрозы, — умилился Мукуро и ласково потрепал чёрные волосы. Ему нравилось, что даже он не всегда понимал, шутил Кёя или запугивал: многое зависело от того, как слова трактовались.       Его угрозы всё равно оставались весомыми.       Мукуро покачнулся, поднял правую руку, повёл левой. Первые мгновения тело его не слушалось; вот поэтому он и не использовал этого медиума для серьёзных дел. Слабое Пламя, нетренированные мышцы и железная сила воли, мешавшая им управлять, — медиум не осознавал, что именно наносило ему вред, но подсознательно пытался бороться с угрозой. Для боёв это тело не подходило и раньше; теперь же оно всё хуже работало и в повседневной жизни, а значит через пару использований обещало прийти в негодность. Пора уже было искать ему замену — жаль, потому что на таких вечно сидящих дома потенциальных медиумов без друзей и внимательных родственников Мукуро выходил с трудом: слишком редко они появлялись на улице.       Экран компьютера уже горел — его включил сам медиум, — но электронную почту Мукуро всё равно открывал долго: пальцы потряхивало. Похоже, он ошибался, рассчитывая использовать это тело ещё хотя бы несколько раз — уже сейчас оно едва держалось. Веб-камера, в которую он решил посмотреться, размывала лицо, но даже так полопавшиеся капилляры в глазах и круги под ними виднелись отчётливо. Сброшенный за последнее время вес, убитая мелкая моторика, поредевшие волосы… Мукуро мог оставить этого человека в покое, но вряд ли бы он теперь прожил долго. В следующий раз с ним следовало покончить.       Мукуро быстрым взглядом окинул список непрочитанных писем и удивлённо-недоверчиво нахмурился. Первым делом он открыл то письмо, которое меньше всего рассчитывал получить; прошло ведь уже — сколько там? — где-то полтора месяца с их последнего разговора. Ни приветствий, ни вежливых вступлений в письме не было, и вообще оно укладывалось в несколько строк.       «Твоя просьба создала мне кучу проблем. Я не расскажу, в чём именно они заключались, но объект твоего интереса напрямую связан с Шахматноголовым, что само по себе подвергает меня определённому риску. Я отказываюсь участвовать в этом деле. Внесённую предоплату я буду считать компенсацией морального ущерба. Могу тебя обрадовать: теперь я уверен, что ты не бредил насчёт этих коробочек. Существует как минимум что-то похожее на них по свойствам».       Мукуро не разгневался — и без письма он уже давно не верил, что рано или поздно Маммон ещё добудет полезную информацию или хотя бы вернёт деньги. Последнее волновало его меньше всего — переводом средств занималась любимая семейка, не он. Гокудэра, выдавший Маммону запрошенную сумму, и сам немало интересовался коробочками — единственный из верхушки Вонголы. Был ещё Кёя, но его, как и себя, Мукуро по-прежнему ставил отдельно.       Остальные письма удивили его меньше, зато оказались более информативными. Перед тем, как покинуть тело, Мукуро подчистил следы, указывавшие на его пребывание за компьютером, и уложил медиума на диван.       Тепло и толком не развернуться. Мукуро вновь привыкал к родному телу, и объятия в этом ему только мешали — не давали повести плечами, размяться, пошевелиться. Зато в них было тепло.       В любом случае он чувствовал себя неважно; обычно он легче переносил временные переселения в чужие тела. Голова немного кружилась.       Кёя вежливо кашлянул.       — Я в порядке, — отозвался Мукуро. Его голос прозвучал тише и слабее, чем он рассчитывал.       — Дела Вонголы? — полюбопытствовал Кёя.       Сначала Мукуро скривился, потом — тяжело вздохнул.       — Напомни-ка мне, какие слова нельзя говорить в постели?       — Это не была шутка?       — Это было замечание, про которое ты успешно забыл, — Мукуро демонстративно отвернулся, и тогда Кёя прижал его к себе крепче.       — Имена, кроме наших, и названия семей. Я помню.       Мукуро опять повернулся в объятиях — на этот раз манёвр дался сложнее — и несильно оттолкнул Кёю раскрытой ладонью, тот послушно разорвал кольцо рук и перевернулся на спину. Мукуро приподнялся на локте, кончиками пальцев пробежал по его щеке и улыбнулся.       — Возможно, ты не так уж и безнадёжен, — похвалил он расслабленно, а затем предупредил: — Мне нужно будет ещё раз уйти. Надолго.       — Надолго у тебя не получится.       — Меньше, чем на пять часов, не волнуйся.       — Просто напомнил.       Кёя будто нарочно говорил до невозможности ровным голосом — показывая себя таким скучным, он просто требовал, чтобы в него вдохнули жизнь. Мукуро бы и дальше делал вид, что в этих «отношениях» ему было плевать на всё, кроме секса и драк, но не выдержал: слишком уж хотел целоваться. Он подался вперёд, к мягким горячим губам, и даже удивился, когда Кёя ответил, — не заупрямился, не изобразил безразличие. Приятно и одновременно плохо: Мукуро ненавидел сдаваться, а сейчас он, проявив внимание, проиграл битву с самим собой — даже если все от этого выиграли.       Так или иначе, сегодня они поставили своеобразный антирекорд — только два поцелуя за сутки наедине.       Когда Мукуро во второй раз вынырнул из чужого тела, он не почувствовал ни тепла, ни холода, ни крепких объятий. Ни о чём не думая, он упёрся ладонями в простыню и рывком приподнялся; перед глазами всё потемнело и смазалось, пошло некрасивыми пятнами. Привычные очертания к миру вернулись не сразу; Мукуро потёр глаза тыльной стороной ладони, зажмурился и только после этого стал видеть нормально.       На стене мелькнула чёрная широкая тень, словно от зверя — четырёхлапого, крупного.       Мукуро встряхнул головой; тень не исчезла — сместилась к двери и будто скользнула за неё, но в проёме никого не было. Он глянул на окно и буквально ничего за ним не увидел. На улице было темно, свет точно не шёл ещё и оттуда, как Мукуро сначала решил, — лишь настольная лампа не давала комнате погрузиться во мрак.       Кёя появился в дверном проёме с кружкой в руках.       — Так и знал, что ты вернёшься, как только я отойду.       — Скажешь, что всё это время сидел рядом?       — Может, я делал что-то с твоим телом, пока тебя в нём не было, — ответил Кёя со своей обычной интонацией «угадай, шучу ли я» и сел на кровать. Не восприняв его слова всерьёз, Мукуро заинтересовался другим — заглянул в кружку. С лёгким разочарованием он увидел в ней молоко. — Хочешь?       — Нет. Я надеялся, что у тебя там какао.       — Сделать тебе?       — Не надо, не хочу ждать.       Мукуро не хотел объяснять, что сейчас ему просто спокойнее было находиться неподалёку от Кёи — имея возможность и защитить его, и спросить, видел ли он то же самое. Инцидент с дверью наталкивал Мукуро на мысли о худшем, но он всё ещё сомневался, не создал ли он сам случайную иллюзию на замке. Вариант с чудовищами, конечно, устраивал его больше — самыми опасными существами на Земле действительно были люди, и никакие скопления аномалий не могли навредить миру больше, чем один иллюзионист, переставший различать свои вымыслы и реальность.       Мукуро сдавленно вскрикнул. Боль резанула сильно и неожиданно — если бы он её предвидел, он бы сдержал свой голос. Пальцами он быстро ощупал ухо — оно было влажным, даже мокрым. Кажется, мочка пострадала терпимо: её глубоко чем-то оцарапало, но куска плоти Мукуро всё-таки не лишился.       Кёя тут же подбежал к нему, развернул за плечи, сжал запястье, отдёрнул руку от уха и осмотрел мочку сам.       — Не бойся, — строго и спокойно приказал он, — там ничего…       — Я не боюсь, — с раздражением перебил его Мукуро. Ему и так не нравилось чувствовать боль; он не хотел в дополнение к ней выслушивать ненужные утешения. — Просто больно.       — Как ты поранился?       — Ветку задел, — хмуро солгал Мукуро. Он понятия не имел, что случилось, просто хотел уже закрыть эту тему и поэтому высказал самое логичное своё предположение. Хорошо ещё, что поцарапался он на обратном пути: до дома оставалось совсем немного. Мукуро уже хотел повести плечом, скинуть с него руку и снова пойти вперёд, но Кёя среагировал первым: подался ближе и широко лизнул рану. На миг боль стрельнула, а потом резко утихла — не до конца, но стало намного легче. Как только растерянность спала, Мукуро быстро нашёл слова и возмутился: — Это негигиенично!       Это было скорее неловко, но такой аргумент Кёя точно бы не счёл весомым. Впрочем, он и так продолжил нагло вылизывать рану — а потом Мукуро просто грубо его оттолкнул. Целоваться в разбитые губы было нормально, делать вот так — отвратительно. Губы Кёи в полумраке казались едва ли не чёрными, потом он их облизал.       — Это мерзко, вредно и небезопасно, — продолжил Мукуро. — В слюне содержится много бактерий, а в крови — много железа, так что для тебя это тоже было плохо. Худшая твоя идея за этот месяц, ты ужасен.       — Но теперь ведь меньше болит?       Мукуро опять растерялся и — Кёя отвлёк его от ощущений действительно мастерски — признал:       — Да, меньше, — а затем снова напустил на себя недовольный вид и напомнил: — Это не отменяет того, что я злюсь.       — Когда ты действительно злишься, ты молчишь.       Мукуро хотел возразить и заодно сказать ещё что-нибудь пронзительно честное и потому особо обидное на тему недавнего происшествия, но он не видел смысла распаляться, раз уж какие-то там слова всё равно не могли переубедить упрямого Кёю.       — Поздно замолчал, — подсказал тот, явно нарываясь на продолжение разговора. Мукуро лишь высокомерно качнул головой и, опомнившись, подставил под ухо ладонь — иначе бы запачкал одежду капнувшей кровью.       После двух драк и работы с медиумом Мукуро очень хотел спать, но с тем, что рану стоило обработать, всё равно согласился. Оспорил он другое — что он не справился бы с этим без помощи. Кёя настаивал на ней ровно столько, чтобы увеличить свои шансы, но не взбесить излишней настойчивостью, а потом сдался.       Иногда Мукуро думал, что никто не знал его личных границ лучше, чем Кёя, — и что никто не ломал их настолько умело. Самому возиться с ватой и антисептиками было не очень удобно, но люди заботились только о слабых, а слабым Мукуро не был. Кёя давно улёгся в кровать и, наверно, уже спал; Мукуро немного ему завидовал, но вместо того, чтобы присоединиться, внимательно разглядывал в зеркале ухо — кровь из него уже не текла, только медленно собиралась каплями. Больше она не мешала видеть общую картину, и благодаря этому Мукуро понял, что его мочку уродовал не один широкий неровный след, а четыре параллельных царапины — будто от растущих близко-близко маленьких острых когтей. Если бы вдруг он согласился на помощь, странные повреждения неизбежно вызвали бы вопросы.       Когда Мукуро возвращался в комнату, ему причудился тихий шум. Совпадений — мелких и натянутых, но частых — становилось всё больше; удивительно, что внимательный и ответственный Кёя не завёл разговор о них первым. Впрочем, сейчас он, например, спал — неважно, что всё равно чутко; возможно, в других моментах ему тоже везло немного больше. Мукуро решил не считать это косвенным доказательством того, что поводы для тревог видел лишь он.       Место, на которое он лёг, было почему-то тёплым, но после долгого дня он не придал этому никакого значения.