Пляжи небесные

*** Хаус опаздывал; впервые в жизни она была этому рада. Каждая минута казалась отсрочкой, и в тысячный раз, шевеля губами, Лиза Кадди проговаривала себе то, что окончательно сформулировала этим утром, стоя в душе под протяжными, словно удары хлыста, струями воды. Эта ночь была следствием колоссального напряжения, пережитого ими за часы, проведенные под завалами Трентона. Подобно мародерам, набрасывающимся на беззащитную добычу после битвы, они нашли друг в друге короткое забвение от ужасов окружающего мира. Но мир этот никуда не делся, и теперь перед ним предстояло держать ответ. Мысль о том, чтобы сложить на жертвенный костер во имя Отношений с Хаусом всю свою упорядоченную жизнь, вызывала страх – подобно страху от вида кухонного ножа, вырывающегося внезапно из руки во время безобидной резки зелени и летящего стремительно на пол. На секунду она отпускала на волю воображение, позволяя представить хаотичные картины такого будущего: разрыв с Лукасом, медленное сближение с Хаусом, осторожные шаги навстречу друг другу с резкими отступлениями то назад, то в сторону. Сказанные когда-то Уилсону слова о потенциальном будущем с Грегори Хаусом – бурная страсть, неспособность открыться, тяжелый разрыв – все еще не потеряли актуальности. Год назад она готова была рискнуть. Когда не было ни дочери, ни постоянного мужчины рядом. Когда на той, второй, чаше весов покоились лишь ее нервы, когда Хаус представлял угрозу лишь ее гармоничному существованию. Рисковать гармонией семьи она уже не могла. Только год прошел. Всего год. Но как они изменились! Хаус завязал с викодином, прошел курс реабилитации. Она обрела Рейчел – по-настоящему обрела - и Лукаса, не устающего доказывать свои чувства. Похоже, их с Хаусом вселенным суждено было оставаться параллельными. И вчерашнее, по аксиоме невозможное соприкосновение этих параллелей, допускаемое, как известно, лишь в мираже перспективы, только подтверждало аксиому. Сейчас ей оставалось лишь презирать себя за минуту слабости. Бога ради, Лиза! В ПП существует круглосуточная психологическая служба. Хочется анонимности – набирай телефон доверия. Прими, наконец, пенистую ванну, позволь себе каплю мартини. Но зачем превращаться в бунтующего подростка и принимать спонтанное решение, заведомо обреченное на провал?! Как ни странно, Хауса она не винила. Винила себя. Ведь у нее всегда хватало сил противостоять его безумным инициативам. И вот заряд этих сил кончился, прямо посреди прошлой ночи. Прямо на диване в лофте Хауса и Уилсона. Прямо в разгар ее первых по-настоящему серьезных отношений с Лукасом, ее генеральной репетиции долгожданной полноценной семейной жизни. Наверное, им с Хаусом следовало просто напиться. Нарезаться в хлам, и закончить вечер истерическим смехом вперемешку с мутной икотой, а поутру¸ обнаружив друг друга на соседних диванах, радоваться в проблесках сознания, что роковая черта не была переступлена. Сейчас она, никогда не позволявшая себе лишнего – noblesse oblige! – готова была стонать при мысли об этой упущенной возможности. «Мы оба ошиблись, – шептали тем временем отсутствующему собеседнику ее губы под броней помады, - мы приняли стресс за…влечение? Страсть? Любовь?» - нужное слово никак не подбиралось, и казалось таким важным, что, закрыв глаза, все свои мысли она пустила на поиски того самого определения их ночного сумасшествия. А когда глаза открылись – увидела на пороге стоящего Хауса. - Люси Майерс умерла этой ночью, - просто сказал он. И губы, все еще договаривавшие про себя бесполезную уже реплику, как-то сразу переключились, находя новые, нужные, слова: - Что с ней было? - Не то, что я думал. Она, наверное, не услышала его, потому что, шагнув к ней, плавно, как в замедленной съемке, Хаус повторил: - Не то, что я думал. Только это и важно. А потом слух начал подводить ее по-крупному, его последние слова прозвучали как сквозь вату: - Это бессмысленно, Кадди. Мне не обойтись без викодина. Они снова оказались на диване. На другом диване, с другими намерениями. Но некий круг замкнулся: теперь она держала его за руку, машинально поглаживая ладонь большим пальцем и не опуская взгляда, чтобы звучать убедительнее. - Ты справишься, Хаус. Мы с Уилсоном… - Уилсон? – он усмехнулся, и мороз пробежал по ее коже от этого смешка. – Уилсону сейчас не до меня, если ты не заметила. Этот раунд проигран. Он помедлил, прежде чем продолжить: - И этот – тоже. Легкая, почти невесомая пробежка его пальцев по ее ярко-накрашенным глазам, щекам, губам, по всему этому тщательному утреннему макияжу, защищающему лицо подобно забралу. Касание, говорящее ярче любых слов. Он прочитал ее с порога, как всегда, с полувзгляда дошел до самого донышка, сделал заведомо ненужными все ее оправдания. Облегчения почему-то не было. Только невесть откуда взявшийся стыд. Словно он уличил ее в чем-то греховном, словно раскрыл невзначай тщательно хранимый секрет, вытянул на свет Божий то, что не было для него предназначено… Она все сделала правильно. Она приняла взвешенное, взрослое решение. Она способна была доказать – себе и ему – почему это решение – взвешенное и взрослое. Но Хаус ничего не требовал. Ни объяснений, ни оправданий, ни убеждений. Принимал все как есть? Не был заинтересован? В любом случае, важно сейчас было не это. - Есть альтернатива, - она вновь заставила себя поднять на него глаза. – Есть терапия. Если твой врач не справляется, запишу тебя в экспериментальную группу, ее руководитель – мой должник. Ты продержался почти год, Хаус, ты… Он встал – рывком, привычно схватившись за ногу. С усилием дошагал до двери, сильно прихрамывая. Лицо исказила гримаса боли. - Скольких еще пациентов я должен угробить, чтобы ты осознала: другого выхода нет? Дверь за ним захлопнулась. Какое-то время она продолжала сидеть на диване, закрыв глаза и закусив до боли губу, чувствуя во рту приторный вкус помады. *** Это было началом конца. Уилсон, поглощенный воплощением в жизнь своего второго шанса с Сэм, едва замечал, что творится с его другом. Здоровый эгоизм, побуждающий сказать «извини, мне некогда» в телефонную трубку, или просто не открыть дверь, когда занимаешься любовью с женой, вдруг проснулся в нем, а может, это Сэм принесла этот эгоизм с собой, как принесла новую картину на стену, пуховое одеяло и огромный фикус в кадке, занявший в гостиной место органа. Вдобавок сам Хаус, словно стремясь привязать Лизу Кадди, ускользавшую то к дочери, то к любовнику, то к работе, избрал именно ее – небывалое дело! – своей новой поверенной, приходя в кабинет, чтобы рассказать о новом витке боли, звоня посреди ночи, чтобы напомнить – дела на терапии идут хреново, наконец, подкарауливая ее на выходе из больницы, прося подвезти и нагружая все новыми подробностями своего состояния. Их отношения, как и боль в ноге, перешли на новый виток: ни тени былой чувственности, ни искры, ни капли химии, витавшей когда-то в воздухе. Словно все, что могло между ними быть, исчерпалось той ночью, о которой ни один из них не заговаривал вслух. Если бы сама мысль об этом не казалась ей глупой, она, Лиза, сказала бы, что Хаус тянется к ней за сочувствием, как тянулся бы к матери. Но другая мысль посещала ее все чаще: мысль о Хаусе-манипуляторе, Хаусе, просчитывающем любую ситуацию на сто шагов вперед, Хаусе, с каждым днем отвоевывающем все больше и больше пространства ее частной жизни. Тогда, после ночи, зайдя в ее кабинет, он ни слова не сказал о ее выборе. Согласился с ним? Или дальновидно промолчал, решив, что все равно в итоге все будет так, как того захочет он? Потеря контроля над ситуацией пугала ее посильнее викодиновой зависимости Хауса, вновь разевавшей свою бездонную пасть. Терапия не оправдывала возложенных на нее ожиданий; доктор Смит, руководитель проекта, готов был молиться всем богам мира, лишь бы анонимный пациент № 304 растворился где-нибудь в небытие. «Лиза, он невозможен. И никакой положительной динамики», - вот и весь итог почти трехмесячных ежедневных занятий. Посещай Хаус все это время кружок игры на флейте, и то было бы больше пользы, мрачно размышляла она после очередного – раз в неделю, как договаривались - звонка Смита. К сожалению, Смит был далеко не единственным, кто обращался в последнее время к главврачу Принстон-Плейнсборо по поводу «невозможности» Грегори Хауса. Жалоба от мистера Антониони, пациента клиники. Жалоба от миссис Кубовски, супруги больного. Жалоба с переадресацией в совет правления от докторов Хурани, Мастерсона, Тейлора, Бриггса. Жалоба от… - Можно? - Тоже пришел поговорить о Хаусе? – она тоскливо усмехнулась позднему визитеру, и Чейз, к ее тайной досаде, с серьезным видом кивнул. - Он стал совсем неуправляемым. После того как поссорился с Уилсоном… - С чего ты взял, что они поссорились? - С того, что отпущен последний канат, сдерживавший Хауса, - Чейз говорил бесстрастно, но за обманчивым спокойствием пробивались нотки волнения, недовольства и… страха? – Не знаю, что там у них произошло, да и у вас тоже – тут она вздрогнула, но развития темы, к счастью, не последовало. - Знаю только, что Хаусу плохо и больно. От этого он, в свою очередь, делает плохо и больно тем, кто его окружает. А именно – пациентам и нам. - Очередная жалоба?.. - От мисс Анны Сеймур. Третий день мы лечим ее от всего. Хаус как с цепи сорвался – что с пациенткой, он не знает, поэтому кидается диагнозами наугад, не позволяя нам вставить и слово. Привычный для него лимит оскорблений давно исчерпан, Форман уже с трудом сдерживается, чтобы не наброситься на босса с кулаками, Тауб всерьез подумывает об увольнении. - А ты? - Я считаю, терапия не помогает. Вы оттягиваете решение, которое неизбежно. Почему я, почему я, - хотелось кричать ей, но кричать рядом с собранным, рассудительным Чейзом казалось верхом безумия. Уилсон самоустранился, команда не имеет на Хауса никакого влияния, да и она, Лиза Кадди не имеет – кроме того влияния, что Хаус сам определил ей. Вечное желание контроля сыграло с ней злую шутку – теперь именно ей предстояло решить, вернется ли Хаус к викодину, или сможет жить дальше без него. Так он наказывал ее – вручил свою боль, как вручают подарок в упаковке с бантом, отдал на откуп свою жизнь, хоть она и не просила, сделал ее поверенной, душеприказчиком, Домо-хозяйкой – хозяйкой Хауса. Какая злая ирония – всего год назад Лиза Кадди была бы счастлива этим. И Хаус, подумалось ей, вполне понимал эту иронию. …Наверное, ее волнение выдали прикрытые на секунду глаза. Но когда она открыла их вновь, Чейз смог прочесть в них – так ей казалось – лишь решимость. - Доктор Хаус не вернется к наркотической зависимости, - отчеканил административный голос Лизы Кадди. – Доктор Чейз, если вы хотите и дальше продолжать работать в команде диагностического отделения, советую вам как-то смириться с этим фактом. То же самое можете передать докторам Форману, Таубу, Хэдли. По дороге домой она плакала. А назавтра грянул гром. Подобно последней, критической капле, письменная жалоба от пациентки А. Сеймур переполнила чашу терпения Совета правления. Произведя нехитрые подсчеты спасенных диагностическим отделением душ за год и сопоставив их с количеством исков, копившихся на ответчика Грегори Хауса, члены правления, собравшись на внеочередное заседание, озвучили гравврачу Принстон-Плейнсборо не поддающийся опровержению вердикт. Доктор Грегори Хаус лишался должности главы диагностического отделения без возможности восстановления, с выдачей соответственной рекомендации. Доктор Лиза Кадди, допустившая в подведомственном ей учреждении подобную ситуацию, временно отстранялась от должности. На три месяца место главврача и администратора больницы занимал глава хирургического отделения. Необходимость диагностического отделения ставилась под вопрос; до окончания его проверки и вынесения решения о дальнейшей судьбе главой отделения назначался доктор Эрик Форман. Доктору Роберту Чейзу предлагалось временно занять пост главы хирургии. Слез больше не было; да они бы ничего не изменили. Истерика клокотала где-то внутри, не прорываясь наружу; внешне Лиза Кадди словно одеревенела. Донести до доктора Хауса решение правления предстояло ей. Задать Грегу Хаусу вопрос, почему он приносит столько боли тем, кто находится рядом, ей бы тоже следовало, вот только сил для этого она в себе не находила. В голове почему-то крутилось: «Уилсон был прав». Уилсон сделал шаг назад, обезопасил себя, а она, оставшись рядом, подставилась по полной. Слово «временное» в беспощадном вердикте по отстранению от должности казалось ей никчемным; Дэйв ни за что теперь не упустит шанс закрепиться на должности главы Принстон-Плейнсборо. А это означало, что Лиза Кадди, самый молодой администратор больницы, бесславно завершила свою блестящую карьеру – ради человека, которого в данный момент не хотела ни видеть, ни слышать. Это была не трусость, а самозащита. А может, и месть. Только она не пошла к Хаусу. И все невысказанные ему слова так и остались невысказанными. Уведомление об увольнении были доставлены бывшему главе диагностического отделения ПП по почте. Вместе с короткой припиской от бывшего главврача: она принимает предложение Лукаса, выходит замуж и уезжает жить во Флориду. Телефон отключает и просит ее более не беспокоить. Лукас не задавал лишних вопросов: все, что ему было надо, он, наверное, узнал и без нее, - отстраненно думала она, собирая вещи. Они оба цеплялись за слово «временно», помня, что нет ничего более временного, чем постоянное, и подыскивали варианты, позволявшие в любой момент вернуться в Нью-Джерси, к домашнему очагу, к своим машинам, ко всей налаженной, устоявшейся жизни. Поездка во Флориду казалась каникулами, временем, данным для того, чтобы сделать вдох-выдох, редкостным шансом побыть предоставленным самим себе, провести больше времени с Рейчел… Однако вернуться им пришлось раньше, чем они могли даже загадывать. Спустя неделю после отъезда в доме раздался звонок, и голос, лишь отдаленно напоминавший Уилсона, попросил: «Приезжай». Грегори Хауса нашли в своей квартире, мертвого, с располосованной вдоль левой рукой. Смерть наступила в результате передозировки викодина, смешанного с алкоголем. На стене ванной, рядом с которой он лежал, кровью из разрезанной руки было выведено два слова. «Привет, пап».