НЦ СЦЕНА: советы ханжи о том, как надрочиться писать рейтинговые тексты

Иногда по прошествии времени понимаешь, что точка в конце, на самом деле, была ожидающим продолжения многоточием. Именно так я почувствовала себя, перечитав ту статью, которая была написана до сих пор. Поэтому в этой и следующей частях я подведу обоснование под важность всего, что было написано мной ранее. И на этот раз от меня будет больше вопросов, чем ответов. Но, поверьте, тем оно будет ценнее. Так о чем там будут эта и следующая часть? Мы с вами уже ни много ни мало разобрали психологические основы сексуальных контактов; разбили в пух и прах заезженные штампы; потолковали о физиологическом оснащении и том, как оно применяется; а также отдельно посвятили себя стилистической подаче в тексте. В этом же моем расширении мы зайдем еще дальше и заговорим о самом влечении. Здесь читающие с долгой памятью могут показать красную карточку за самоповтор. Обговаривалось ведь в предыдущих частях! Было дело. Вот только прежде я советовала вам задуматься о влечении ваших действующих лиц. Сейчас я дерзко предлагаю обратиться уже к себе самим. Вы когда-нибудь задумывались о том, почему существуют и пользуются спросом целые статьи, посвященные описанию секса в фиках? Почему никогда не достаточно дешево и сердито написать: «А потом они поцеловались, а потом потрахались»? В конце концов, почему мы вообще пишем и читаем тексты про то, как кто-то кого-то или что-то с кем-то? Безусловно, это все неприличные вопросы, которые будут гораздо неприличнее любой торчащей из текста неприличности. Но пока мы не поймем, как и почему мы хочем чего-либо, мы не сможем передать свое видение другим. Разве что, неполно, интуитивно. На ощупь. Я не смогу дать вам полную ясность на все эти счета — вы придете к ней только в будуарной беседе с самими собой. Но я хочу подсказать вам, с чего можно начать этот сложный и важный разговор. Положа руку на сердце, на этом моменте я могла бы раскинуть перед вами целый веер терминов. «Этическая саморегуляция». «Пространства дополненного опыта». «Половые конфигурации». «Медиальные пре-, мастер- и контрскрипты». «Амплификаторы». «Мета-мета художественная форма»… И так далее и тому подобное. Это только неразбирающиеся в предмете люди считают, что секс в (фанатской) литературе — это явление, которое почему-то должно вызывать единственно осуждение и брезгливость, но никак не научный интерес. А по факту получается, что исследованием того секса и его описаний занимаются все, кому не лень: от литературной теории и нарратологии до психоанализа, культурологии, социальной психологии, gender studies и affect studies. Но я не стану публично медитировать на заумные определения, — в самом деле, какой бы в том был толк для рядовой читательницы или читателя? Нет, я просто оставлю вам имен и названий в примечаниях к части, на случай если вы захотите ознакомиться с дискуссией на тему самостоятельно. И все же… Я в философии восемь лет [1] и преисполнена стремления добираться до сути вещей. Поэтому, прежде чем повести за собой парад откровенностей, я позволю себе небольшой исторический экскурс. Ведь, согласитесь, чтобы понять самих себя, нам с вами еще нужно разобраться, что собой представляет отношение к сексуальности в нашей с вами современности и как мы к нему, собственно говоря, пришли. Так давайте же взглянем в прошлое. Впрочем, я пойму, если в какой-то момент, борясь с вдруг одолевшей тяжестью собственных век, вы решите пропустить этот мой сухой теоретический блок. Всем остальным, согласным любознательно потерпеть академическое бла-бла, приятного прочтения. ФУКО МНЕ В БОК Восемнадцатый век знаменовал собой начало массивной патологизации, психиатризации и криминализации сексуальности. В конце концов, та «общепризнанно» берет начало в грешной плоти и, стало быть, нуждается в контроле христианской церковью. За обоими полами по-прежнему были закреплены традиционные социальные роли. Женщины, фактически лишенные политических прав, получили еще один удар от, казалось бы, уже стремившегося к просветлению общества. Женская сексуальность не только выставлялась пассивной, «принимающей» и всякого рода греховной, но ученые-мужчины еще и активно искали подтверждения своим шовинистским взглядам в самой биологии женского тела. Различия в анатомическом строении полов вовсю систематически приравнивались к моральным и личностным качествам. Само собой, не в пользу женщин. Позже, в этой же традиции, успел на — кхм! — следить австрийский невролог и редкий женоненавистник Зигмунд Фрейд с его фантазиями о том, что женская сексуальность суть не что иное, как подавленная, недостаточная, калечная версия мужской сексуальности. Тогда же, уже в девятнадцатом веке, происходило «изобретение» гомосексуальности. Точнее, гомосексуальность-то существовала всегда, но в тот период она была впервые серьезно рассмотрена в западном мире за своей повсеместной распространенностью. А далее уже и оценена, как требующая категоризации на уровне власти. Вслед за этим в одних странах и при одних правительствах гомосексуальность маргинализировали еще пуще, чем прежде. Так, например, царская Россия в 1832 году отличилась тем, что решила начать лишать мужчин прав за «мужеложество» (анальный секс с другими мужчинами) и ссылать их на перевоспитание в Сибирь на пяток лет. А в уголовном законодательстве США аж в 1814 году стали оперировать термином «преступление против природы» во все том же контексте сексуальных отношений между людьми одного пола. Гомосексуальным людям из многих других европейских стран того же времени повезло гораздо больше. Так, Кодекс Наполеона во французской Первой Империи декриминализировал гомосексуальность вместе с инцестом и тем, что сейчас бы назвали «оскорблениями чувств верующих». Новые законные положения аргументировались тем, что все вышеперечисленное представляет собой: «фиктивные запреты, которые были созданы на почве суеверий, феодализма, стремления к увеличению налогов и королевского деспотизма» («ces délits factices, créés par la superstition, la féodalité, la fiscalité et le despotisme» (p. 325)). Кроме того, на протяжении столетия гомосексуальность легализовали еще (!) почти три десятка государств, включая даже и Османскую империю в период реформ Танзимата. В остальном, к концу девятнадцатого-началу двадцатого века сексуальность продолжала быть подавлена и проблематизирована через медицинское, юридическое и клерикальное ее дисциплинирование. Сексуальность личности стойко ассоциировалась со здоровьем или болезнью, провозглашенной нормой или отклонением от нее. В этой связи французский философ и культурный теоретик Мишель Фуко рассуждает о гипотезе подавления. Дескать индустриальный капитализм инструментализировал буржуазно-викторианскую мораль, чтобы иметь предлог продолжать раскручивать свой репрессивный аппарат и дальше осваивать технологии власти над человеком через общественные институты. Длилось все это безрадостное предприятие, по меньшей мере, сто пятьдесят лет. И в то же время, из-за повышенного, прямо-таки болезненного внимания к сексуальности и расковыривания ее со всех сторон, к середине двадцатого века сексуальность уже была предметом не только осуждения, но и обсуждения. В какой-то момент случился так называемый «дискурсивный взрыв» с последующими требованиями «свободной любви» в шестидесятых. Другими словами, сексуальность начала рассматриваться как одна из личных свобод и форма самовыражения личности. На волне этого развития социальный конструктивизм семидесятых годов успешно противопоставил три основных аргумента натурализации сексуальности и привязки ее к созданию потомства. Звучат они следующим образом: — не существует внутреннего, фиксированного в человеческом организме сексуального «привода» или инстинкта к проживанию определенных форм влечения или участия в определенных практиках; — сексуальность не выражается одинаково в разных исторических реалиях, универсализировать ее невозможно; — разные культуры и разные поколения по-разному манифестируют сексуальность. К тому времени уже стало ясно, что ни мужская сексуальность, ни гетеросексуальность не могут быть по какой-либо причине превознесены как высшая форма человеческого сексуального существования, вопреки тому, что нам рутинно пытается внушить социальная реальность и гегемония гендера. Более того, мы не просто обучаемся сексуальности из общества и усваиваем ее, — мы находимся в активном процессе ее конструирования совместно со всей нашей идентичностью. Последнее нам удалось выяснить благодаря неоценимому феминистическому вкладу таких автрис, как Андреа Дворкин, Гейл Рубин, Кэрол Вэнс или Донна Харэвэй, а также теоретическим разработкам Фуко, Бартса, Бодрийяра и Касториадиса. В настоящий момент мы знаем, что сексуальность представляет собой развивающийся на протяжении жизни (1), социально формируемый (2), культурно кодируемый (3), исторически изменяющийся (4), телесно выражаемый (5), коренящийся в шаблонах (6) процесс интимного соприкосновения с собственным «Я» и проекциями других людей. Я даже больше вам скажу: ваша сексуальность — это настолько динамичная вещь, что даже то, что именно вас сексуально стимулирует — как и интенсивность вашего отклика, — зависит в том числе и от вашего менструального цикла и связанной с ним регуляции гормонов. Такие вот дела. Но возвращаясь к теме сексуальности как свободы и продолжения личности: все тот же Фуко приравнивает сексуальность в современном мире к знанию о себе. То есть, выражение сексуальности соотносится с узнаванием себя, с правдой о себе, признанием сексуальной стороны в себе. Если же оно так, то логично предположить, что сексуальность связана с повествованием, потому что наша идентичность — это то, что мы рассказываем себе и другим. Тут-то в игру и вступает литература. Литература помогает нам организовывать и осмыслять свое восприятие и она же — место поэтизации и эстетизации сексуальности, ее переживания и толкования. Еще это называют «фикционализированными возможностями инсценирования в рамках интрапсихических, интерперсональных и культурных сценариев». Но мы с вами остановимся просто на том, что мы можем выглядывать за пределы общественных ограничений и влиять на собственное самоощущение в безопасной среде текста. Тем более, что двадцать первый век как раз-таки небезопасен для конструктивного сексуального самоощущения. Посудите сами! На сегодняшний день мы затоплены овеществлением человеческих тел и отношений, в особенности через повсеместно встречающуюся, научно доказано разлагающую психику порнографию [2]. Неудивительно, что на таком фоне наблюдается так называемая «разэмоционализация» сексуальности. То, что было сакрально, стало банальным. И теперь происходит насильственное нагнетание сексуального переживания (быстрее, глубже, жестче!), чтобы компенсировать народившееся обесценивание и обеднение эмоциональности в сексуальной жизни людей. Остается вопрос того, что же мы можем противопоставить такому давлению. Да и как именно мы что-то в себе конструируем, когда пишем или читаем про секс вон тех двоих. В связи с этим позвольте задавать вам наводящий вопрос: для чего нам нужен распад на А и В? Я с удовольствием предложу вам свой ответ на него в следующей части.