Хороните в закрытом гробу

      — Он. Сделал. Что? — ее голос вибрирует такой яростью и раздражением, что кажется, смартфон развалится на части в руках Рене.       — А знаешь, что? Собери ему посылку: положи диск с «Непристойным предложением», фотографии из конверта в правом ящике моего стола и чистый бланк договора. Пусть напряжет мозги, поганец, и немного обмочится. Все, я отключаюсь, еще нужно поговорить с сильными мира школьного образования про успехи сестры. До связи. — Рене отключается и раздраженно выдыхает, закидывая телефон в сумку.       Чертов старый извращенец решил слиться как только запахло жареным, наплевав на все их договоренности. Но ничего, фотографии и прозрачный «непрозрачный» намек приведет его в чувства. Сам виноват — не стоило с любовницей обедать в самом дорогом ресторане Манхеттена у всех на виду. А что, Рене была там совершенно случайно, всего лишь спрашивала расценки для аренды их банкетного зала. Ну хоть в каких-то моментах судьба к ней благосклонна, как говорится.       Мисс Темпл фыркает своим мыслям и наваливается на дверь класса английского языка, заходя внутрь помещения. В ее планы не входило посещение вечером ее бывшей альма матер ближайшие месяца три, но тихое от сестры «тебя вызывают в школу» решило иначе.       — О, Рик, не ожидала тебя здесь увидеть, — удивленно выдыхает она, проходя вглубь помещения, освещаемого только лампой на учительском столе.       — Любишь играть в игры? — хмыкая, интересуется мужчина, и Рене не сразу понимает, что он имеет в виду ее недавний телефонный разговор. Только удивляется — неужели он слышал? Или это она говорила так громко?       — Проблемы на работе. Впрочем, как и всегда, — отмахивается Темпл, — а насчет игр — предпочитаю думать, что нахожусь на предпоследнем уровне жизненной системы «работа-труд-игра-миссия». Может и на четвертом, но вряд ли вытягивание фирм из выгребной экономической ямы может являться великой духовной миссией, — посмеивается она, — так это ты тот новый классный учитель, который решил, что просиживание зада за партой, как восемь лет назад, мне понравится гораздо больше, чем релакс в ванной с бокалом вина? — Насмешливо выгибает бровь Рене и плюхается на стул за первой партой, кидая сумку с пальто на стол.        — И что же послужило причиной столь неожиданного вызова в школу, учитель? — Иронизирует она и приосанивается, переводя все в шутку.       Мужчина широко улыбается и складывает руки на столе.       — Как бы мне не хотелось дать тебе отлежаться в ванной, чтобы потом иметь основание для бесстыдных фантазий, я вызвал тебя не просто так, — хмыкает Рик. Вернее тело Рика — Ник-то вызвал ее просто так, кого мы обманываем. Захотел еще раз посмотреть на ее хорошенькое личико, а тут такая возможность. Должно же пребывание в этом прозаичном теле давать хоть какие-то плюсы, помимо маскировки для местной сверхъестественной банды.       — Смелое заявление, — цокает девушка и улыбается, — так что же случилось?       Признаться честно, ей нравится играть с Риком в игру «да, учитель» и наигранно проявлять манеры — хоть жизнь ее и не заставляет скучать, все же антураж города не пестрит яркими красками. А тут такой колоритный персонаж, в лице вдруг вынырнувшего из пассивной депрессии, брутального учителя истории с темным прошлым. Чем не развлечение.       — Октавия подралась с одноклассницей, — якобы разочарованно выдыхает мужчина. На самом деле это он внушил девчонке начать задирать младшую Темпл, чтобы был веский повод увидеть старшую сестру в дали от глаз вездесущих Сальваторе. Мелочно, да. Но кому не плевать?       — И кто победил?       Учитель истории улыбается. Как интересно — девчонка точно незаурядная личность. Хоть кто-то в этом городе, какая неожиданность. Ник внимательнее всматривается в ее глаза и понимает, что это была не шутка. Вернее отчасти, но она действительно хочет услышать ответ. Потрясающая женщина.       — Октавия, — кривит губы в ухмылке он. Младшая сестренка тоже оказалась не так проста — выбила однокласснице передний зуб и отправила ту заливаться рыданиями.       — Моя девочка, — улыбается Рене будто-бы своим мыслям, — а кто был виноват?       Клаус в теле Рика хмыкает: какой интересный ход мыслей.       — Ее одноклассница, Джози. Она начала обзывать ее сироткой и вообще наговорила много всего, — поджимает губы мужчина и пытается не улыбаться.       — Пф, и что я тогда тут делаю? — вопросительно выгибает бровь.        — Девчонка нарывалась — девчонка получила в пятак. Или ты собираешься мне прочесть лекцию о том, что нельзя решать вопросы насилием? — посмеивается Рене, будто действительно не собирается соглашаться с виной младшей сестры в этом происшествии.       — Отнюдь, — ухмыляется первородный-экей-учитель истории, — но хотелось бы узнать твое мнение по этому поводу.       — Мое мнение таково, — цокает Рене, — что все проблемы лучше решать в интеллектуальной дуэли, но если у противника нет оружия на этом поприще, нужно разговаривать на доступном ему языке. Даже если придется замарать руки. — Пожимает плечами девушка.       — Но все же спасибо, что сказал, я поговорю с Октавией — не хватало еще, чтобы меня из-за подобного лишили опекунства над всеми, — вздыхает Темпл и поджимает губы, откидываясь на спинку стула.       Клаус подается вперед, складывая руки в замок на столе и удивленно поднимает брови.       — Всеми?       Рене грустно хмыкает.       — Октавия, Эрик — учится в четвертом классе и близнецы дошкольники, — коротко улыбается она, очевидно видя перед глазами лица мелких сорванцов.       Как бы Рене не крепилась, это сложно — воспитывать такую ораву. И не просто кормить-подтирать, а воспитывать: объяснять те или иные вещи, быть достойным примером, заботиться о том, чтобы они не узнали то, что не нужно, и одновременно вести себя так, чтобы сами дети от нее ничего не скрывали. Иногда это конкретно сносит крышу и подтачивает нервы, но Рене точно знает, что старается не напрасно.       — Тогда тебе не повредит, — качает головой Рик и ловким движением достает из нижнего ящика учительского стола пузатую бутылку виски. Рене удивленно охает, но тут же смеется и кивает, соглашаясь на авантюру.       Клаус и сам был слегка удивлен, когда обнаружил такую заначку в классе английского, но потом вспомнил, что Аларик — местный охотник на вампиров, потерявший, нашедший и снова потерявший жену, так что только мысленно пожелал мужику стойкости. Чисто формально — на самом деле ему абсолютно плевать.       Мужчина разливает виски по двум, нашедшимся в том же ящике стаканам, и незаметно поглядывает на девушку. Она бесцеремонно хватает стул и ставит рядом с учительским столом, а после садится и изящно закидывает ногу на ногу.       На ней черное обтягивающее платье из кашемира, с закрытой шеей и запястьями, что невероятно раздражает мужчину, а на ногах ботильоны с кричащими красными бантами-завязками. Она вся будто облачена в искушение.       Они делают первый глоток синхронно и молчат. Каждый думает о своем: она — о том, как Дженне повезло с мужиком и завтрашнем разговоре с кредиторами, он — о ее артерии и том, насколько быстро Рене развезет от алкоголя.       — Что тебя вдохновляет? — вдруг нарушает тишину мужчина и откидывается на спинку стула, грациозно покачивая стакан с виски в руке.       — О, философские разговоры под градусом? Я только за, — смеется Рене, — на конструктив меня сейчас точно не хватит. — Веселится девушка и облокачивается на стол, подпирая щеку кулаком.        — Искусство. Меня определённо вдохновляет искусство, — задумчиво выдыхает она, — любое его проявление: кино, литература, музыка, живопись — меня вдохновляет в искусстве то, что оно является призмой человеческих жизней. — Рене делает большой глоток и слегка морщится от терпкого алкоголя, скатывающегося по глотке. В глаза мужчине не смотрит намеренно — сейчас сложно сказать, насколько адекватные мысли рождает ее уставший и захмелевший мозг, а осознавать свой позор, если это таковым является, не хочется совершенно.        — Творец берёт полотно внешнего мира и пропускает его через себя, а мы потом наблюдаем его точку зрения через разные формы — будь то картина, фильм, книга или любое другое произведение. Мы смотрим на мир под тем углом, который создатель нам показывает, читаем его историю. Или же узнаем в этих историях себя.       Она кривит губы во вроде бы виноватой улыбке и смешно морщится, ожидая того, что Рик рассмеется, но мужчина серьезен. Улыбчив, но совершенно не смеется над ней.       — Но мир не идеален. В нем много жестокости, злости и насилия — всё это нередко отображается в искусстве, — в противовес замечает он. Лицо Рене светлеет — это уже не просто бредовый монолог!       — Так в этом и прелесть! — улыбается Темпл, — Видеть абсолютно все краски. Или выбирать, что тебе больше по душе. Мне, например, как человеку, застрявшему мозгами в подростковом возрасте, больше импонируют антигерои, — смеется Рене, совершенно не смущаясь своего признания. Да, она помнит тот момент, когда лет в шестнадцать осознала, что больше не болеет за принцев, момент, когда влюбилась в образ дракона, и по сей день не изменяет своей литературной стороне.       — Ты много старше, чем тебе хочется казаться, — хмыкает мужчина неожиданно для Рене, — и я не имею в виду эту лабуду с родителями и воспитанием братьев и сестёр. Я говорю про нечто другое, понимаешь?       Рене беззвучно охает. Достаточно смело называть смерть ее родителей «этой лабудой» — это в какой-то мере оскорбительно и бесчувственно, но определенно совершенно и невероятно ново. В конце концов, любовь к антигероям все еще при ней.       — Может быть, — пространно отвечает Рене и крутит в руках стакан, наблюдая за янтарными переливами алкоголя в стекле. Переводит взгляд на учителя и наклоняет голову в бок, игриво улыбаясь. — А ты мне нравишься, Рик. Не с многими в этом городе можно поговорить об искусстве. Конечно, есть здесь псевдо-философы, но это не то. — Неопределенно машет в воздухе рукой Рене и закатывает глаза.        — Никогда не забуду то разочарование, когда на моем третьем «Мисс Мистик Фоллс» мне задал вопрос ведущий: «Что вы думаете об искусстве?» И я подумала «наконец-то! Я им задвину про теорию цвета Гете и Кандинского!», а ведущий продолжил: «Все девушки здесь — произведения искусства. Как вам удаётся поддерживать свое очарование?» И все — крушение идеалов, разочарование в авторитетах и целая ночь в слезах. Тогда я впервые подумала, что обязательно увижу что-то кроме этого города, — как-то весело-скептично хмыкает Рене, а Клаус заливается громким смехом, чем даже пугает сначала девушку.       — Ты проплакала целую ночь из-за того, что тебе не дали высказаться про теорию цвета? — чуть ли не вытирая слезы, причитает хрипло мужчина.       Рене картинно обиженно дует губы и посмеивается.       — Типичные подростковые переживания, что уж там. Надо же мне было похвастаться, что осилила такое непростое чтиво. Тщеславие, вероятно — ничего больше, — хмыкает она и допивает свою порцию виски, кивком прося мужчину обновить бокал.       — Ты занимательная девушка, Рене, — неоднозначно улыбается Ник, наливая еще алкоголя в оба стакана.       — Занимательная? Говоришь как об игрушке, — хмыкает она.       — Может быть, — отвечает ее фразой мужчина и они вновь синхронно отпивают терпкого сорокаградусного.        — А ты никогда не думала над тем, чтобы жить вечно? — вдруг переводит тему учитель. Ему интересно, что она думает. Ох, эти люди такие занимательные, право слово.       — О, Рик, ты возвел пьяные философские разговоры на новый уровень. — Посмеивается Рене. Да уж, Аларик непростой персонаж, что не говори.       — Думала, конечно, как и все начитавшиеся фантастики дети. — Улыбается Темпл. — Но думаю, в этом нет особого смысла — если ты не сделал всего, что хотел, в этой жизни, то уже никогда не сделаешь, — пожимает плечами она и залпом осушает стакан. Чуть закашливается и снова облокачивается на спинку стула, окидывая мужчину пристальным, хитрым взглядом.       Ей никогда особо не везло с мужчинами — первым был Мейсон, как знак качества в школьные годы: с ним было весело и романтично, парень знал, как угодить девушке. Но потом он уехал и они виделись от силы раза два — болтали за чашкой кофе, вспоминали былое, но не более. Затем был Логан — горячный парень из колледжа, учившийся на хирурга. Он был настолько безбашенным и так мастерски вляпывался в неприятности, что даже у Рене, девушки с непростым характером, с ним часто болела голова.       А затем уехал и он — не в Майами, правда, а в Ирак. Влюбился там со своей ветреной натурой, а когда они расстались, Рене, кажется, вздохнула с облегчением. Потом была пара интрижек, а затем смерть родителей — ей пришлось несколько месяцев буквально спать по три часа в день, чтобы досрочно окончить курс и Темпл чуть не загремела в больницу с истощением — там не до отношений было. После все наладилось, но вот уже сами парни, как только узнавали, что идет в придачу с отношениями с Рене Темпл, тихо сливались.       Давно она так не разговаривала с людьми, как сейчас, потому что все разделились на два лагеря: были те, кто смотрел на Темпл с убивающим сожалением во взгляде — от таких людей ее попросту тошнило, и были те, кому от нее, как от финансового специалиста, было что-то нужно. Рене улыбается — давно никто не видел в ней человека. Не сироту, не средство достижения цели, не хорошенькую куклу для удовлетворения прихотей, а настоящего, живого человека. Которого слушают и слышат. И Рик, на удивление, стал в этом смысле первым за долгое, долгое время, если не за всю ее жизнь.       — А как же знания, мудрость, которую можно получить только по прошествию лет или целых столетий? — удивляется мужчина. Да, в словах Темпл есть доля истины, но мы все согласимся, что сделал Клаус за свой век, вернее десять веков, гораздо больше, чем мог себе даже вообразить.       — Господи, Рик. — закатывает глаза Рене и смеется — звук приятного грудного смеха разрезает тишину уже пустой старшей школы.        — Напрасно думать, что мудрость приходит с количеством прожитых лет. Мудак с возрастом не становится мудрецом — он становится старым мудаком, — хмыкает она, наблюдая за тем, как очаровательно выглядит мужчина, когда смеется. Только сейчас она отмечает, что раньше не слышала в его речи легкого, едва уловимого британского акцента. Но быстро списывает это на захмелевшее воображение.       — А если представить, что тебе все-таки выпал такой шанс? — загадочно улыбается мужчина и выжидающе поднимает брови, — гипотетически.       — Гипотетически? — задумывается на пару секунд Рене, — я могла бы быть уверена, что буду в силах приглядывать за младшими, — качает головой она, — и сделала бы все, что хотела, но не могу из-за нехватки времени, — утвердительно кивает она.       — Например? — не унимается Рик.       Рене смотрит на него внимательно, не совсем понимая мотивацию подобных вопросов, но все же цокает, перечисляя желания.       — Например, закончила изучение французского, посетила бы Эрмитаж, организовала благотворительный фонд, вложилась в изучение космоса, стала бы специлистом во всех областях, в которых возможно. Создала бы свою империю, может быть, — хмыкает она, — и определенно, купила бы новенький ройс — не знаю как, но сделала бы это, и сохранила бы в идеальном, нетронутом состоянии до следующего века. А потом гоняла бы на уникальной раритетной тачке, — посмеивается она и сглатывает, пряча за улыбкой смущение, когда видит слегка снисходительный взгляд мужчины.       — А любовь? Не думаешь, что ее можно не встретить в этой жизни, а только в следующей? — Вскидывает голову он. Нику нравится наблюдать за тем, как она рассуждает.        — Ты же веришь в любовь? Или ты из тех, кто так обжегся, что стал атеистом в этом смысле? — хмыкает мужчина.       — Конечно, я верю в любовь, — отмахивается Рене, — сама никогда не встречала, но в книгах говорят, это прекрасно. Больше про эту любовь сказать ничего не могу, — весело пожимает плечами она. Конечно, Рене, как и все девочки, мечтала о чем-то чистом и светлом, но решила отложить этот вопрос в долгий ящик. По крайней мере, ей так посоветовали обстоятельства.       — А про какую можешь? — удивляется учитель, подпирая кулаком подбородок, и заинтересованно смотрит на девушку.       — Про любовь к семье, — хмыкает она, будто это само собой разумеющееся. — И я говорю не о том, чтобы методично в течение всей жизни собираться на праздники в дружном, лицемерном семейном кругу, где все тихо друг друга ненавидят, но подавляют подобные чувства из уважения к кровным связям, — отмахивается Рене.       — Я говорю о той любви, когда ради близких ты готов к чертовой войне. Когда ради них ты готов умереть, воскреснуть и жить дальше, даже не задумываясь над тем, чего тебе это будет стоить. Мне кажется, что даже самая настоящая любовь между мужчиной и женщиной может растаять с годами, но любовь к семье — это то, что переживет столетия, войны и самые кошмарные обиды. Сам подумай, это же семья.       Ник на мгновение зависает — девчонка чертовски права. Конечно, говорит только теоретически, и не знает, с каким дерьмом в семье можно столкнуться живя столько, сколько живет он, но Рене в этот момент выглядит такой уверенной в своих словах и говорит так искренне, будто это самая очевидная аксиома на земле, что у мужчины перехватывает дыхание. Рене Темпл попала точно в цель.        — Сложно не согласиться, — задумчиво проговаривает мужчина и в классе английского на несколько минут повисает атмосферная тишина — каждый думает о своем.       — А что бы сделал ты? Если бы жил вечно? — нарушает паузу Рене и упирается в мужчину заинтересованным взглядом, ставит локти на стол и подпирает щеки ладонями.       Рик с трудом проглатывает улыбку и наклоняется ближе к Рене — она сидит под углом, от чего их разделяет теперь только ничтожное пространство сантиметров в двадцать. Девушка раскраснелась от выпитого алкоголя, ей становится жарко в душном помещении и взгляд Ника непроизвольно цепляется за красивые, тонкие губы, которые она постоянно приоткрывает, чтобы вдохнуть больше воздуха.       — Если бы я жил вечно, — Ник аж хрипит от дикой иронии, — и умел рисовать, — первородному кажется, что здесь было бы в пору вставить дешевый закадровый смех.        — Я бы нарисовал весь мир. Изысканное белокаменное здание на юге Франции, северные тундры, лавандовые поля. Я бы запечатлел на холсте все самое отвратительное и прекрасное, что только увидел. Очаровательную женщину, постоянно приходящую в забегаловку на углу площади в Мадриде, только чтобы взять сахарный крендель и улыбнуться понравившемуся ей официанту; маленького беспризорника на улицах Бразилии, который мечтает стать великим футболистом. Старика на берегу Вены, который за свою жизнь так и не научился рисовать, но так любит это дело, что продолжает продавать вечерами там же свои посредственные пейзажи и ему плевать на всех; я бы нарисовал любовь — настоящую, всепоглощающую, искреннюю — за столько времени я бы обязательно ее встретил, пусть даже всего пару раз. Запечатлел бы самые личные и сокровенные моменты между людьми.       Рене, кажется, не дышит.       — Залил бы белилами холст, рисуя заснеженные вершины альп и добавил зелени, рисуя восток. Перенес бы на картину самые тонкие и чувственные линии жизни: кружева паутины с каплями росы, которые устилают луга и растения только одно утро в августе; сумеречные лучи, пробивающиеся сквозь тучи после грозы — сделал бы так, что от картины пахло свежим озоном. Разбрызгал бы золотую краску, чтобы передать солнечные блики на воде в самый яркий полдень и развел аквамарин, чтобы передать синеву тихого океана.       Она дышит его словами, моргая слишком часто, от возникающих в воображении ярких картин.       — Я нарисовал бы самых смертоносных и властных зверей леса: их мощь, грацию и острые клыки; передал бы на холсте охватывающий сердце трепет, когда смотришь на колибри и видишь ее желание жить, пока она танцует со смертью. Потратил бы уйму часов, чтобы раскрасить бескрайние просторы, показывая любовь к свободе ястреба и прорисовал каждую маленькую снежинку из миллиона, чтобы осознать величие снежного барса.       Рене ежится от стального холода, который так явно представляет после его слов.       — Я перенес бы на холст все эмоции и чувства, которые существуют: чувство счастья, после того, как ты перестал грустить; воодушевление и окрыленность перспективами; непреодолимое желание взяться за два дела одновременно в равной степени; чувство, когда ты ощущаешь столько любви, что тебе хочется кричать — для этой эмоции я бы взял карминовый красный; нарисовал бы чувство справедливости и чувство гордости после неправильных поступков; передал бы чувство злости, которое дает тебе силу жить дальше, с помощью генцианового-фиолетового.        Показал бы на холсте чувство внутреннего хаоса и смятения, смешав вместе темно-бордовый и цвет тихоокеанской сосны. Черным залил бы холст, чтобы передать предательство и не нашел бы такой цвет, чтобы показать преданность. Нанес бы на полотно горе от смертей и счастье от достижения целей. Нарисовал бы все, что меня вдохновляет в этом мире.       Ник заглядывает Рене в глаза и видит там все, что только что описал — в ее серых морозных радужках вращаются его вселенные. Она дышит через раз и даже не двигается, когда мужчина сокращает расстояние и между ними остается ничтожное количество пространства. Рене нравится его запах. От Аларика пахнет так, как от настоящего мужчины — перспективами.       — И чтобы все это нарисовать, я взял бы самые яркие и нежные краски, — выдыхает он ей практически в губы. Горячее дыхание опаляет кожу и заставляет сердце биться так быстро, будто она сама превратилась в колибри. Разум помутняется и плывет.       — А закончив рисовать вдохновение, я бы совсем не удивился, если бы увидел на холсте твой портрет.       Рене пропадает. Теряется в его словах полностью и не может собрать себя воедино. Мужчина подается вперед и легко касается ее губ.       Поцелуй выходит трепетным и невинным. Их вечер четверга распадается на дожди, грозы и частички октября. Они погибают в туманном мареве и возрождаются от трепетных прикосновений губ. Рене взволнованно и глубоко вздыхает, будто опоминается от глубокого сна и отталкивает от себя мужчину, вскакивая со стула.       — Нет, мы не должны, ты же с Дженной, это неправильно, — растерянно лопочет она, хватая с парты пальто и сумку. Рик мягко хватает ее за запястье, как бы прося остаться, но она не слушает — вырывает руку из хватки и чуть не спотыкается об свою ногу, — Дженна моя подруга, я же повешусь от чувства вины, — расстроенно качает головой Рене.       — Мы не… — девушка не обращает внимания на его попытку оправдания, а Ник ничего не может сделать — не может же он объяснить, что поставил свои «отношения» на паузу, потому что он — не Рик.       Конечно, Клаус мог бы не выпендриваться и на халяву затащить в постель сексуальную тетю Елены, но в месте с этим на него обрушились бы тягомотные выяснения отношений и прочего, а Нику не хотелось лишним бредом забивать мозги — и так дел невпроворот. Но Рене-то не знает об этом.       Вдруг, у самой двери, Темпл останавливается и резко разворачивается на сто восемьдесят градусов. Ее взгляд меняется — вместо вины и растерянности в нем горит решимость и победная усмешка. Девушка быстрыми шагами сокращает расстояние между ними, кидает под ноги Рику пальто с сумкой и бесцеремонно впивается в губы мужчины.       Этот поцелуй радикально отличается от предыдущего: нет больше трепета и неуверенности — Нику крышу от восторга сносит. Все выходит стихийно, на инстинктах, будто не было никакого «вчера» и не будет «завтра». Рене такая искренняя и дикая в своей натуре, что Клаус даже не удивляется, когда она сминает его губы своими и случайно прикусывает нижнюю.       В его омуте чертей — больше, чем на девяти ярусах ада, Рене это видит. И ей это нравится. Мужчина крепко обнимает ее за поясницу, гладит по рукам и не отпускает. Она вцепляется ему пальцами в затылок и прижимает к себе плотнее, утопая в ярости, возбуждении и похоти.       Но заканчивается все так же внезапно, как и началось: Рене отступает на три шага для уверенности, поднимает вещи с пола и смотрит на мужчину. Взгляд ее огненный, горящий, уверенный — Темпл дышит тяжело, глотая воздух так отчаянно, будто пытается вдохнуть весь кислород в помещении, которого и так осталось уже совсем немного.       Ник тоже не может успокоить свое, временно, человеческое сердце, которое бьется об ребра так сильно, что защемляет межреберные мышцы.       Они смотрят друг на друга в течение долгих десяти секунд, после чего Рене коротко улыбается.       — Вот теперь я могу заслуженно чувствовать себя виноватой, — тихо посмеивается Темпл, — спасибо, что приглядываешь за сестрой. Спокойной ночи, Рик.       И выходит за дверь, оставляя мужчину наедине со своими мыслями.       А Клаус думает, что как она и говорила, Рене обязательно поимеет эту жизнь.