***
Рене мало чего боялась в этой жизни, чаще всего — опасалась. Потому что считала страх всепоглощающей, неподдающейся контролю эмоций, а поскольку мисс Темпл предпочитала держать контроль над ситуацией в своих руках, то и с такими ощущениями ей редко приходилось сталкиваться. Однако, случай с мисс Бичем был из ряда вон выходящим, так как был связан с юностью и детством Рене. Это была неподвластная волна ужаса, захлестывающая ее с головы до ног, потому что в школе мисс Бичем ей так и представлялась: кошмарной фурией с безграничными возможностями и жесточайшей фантазией. Рене краем сознания понимала, что максимум, что может с ней сделать заведующая бибиотекой — это выговор, но внутренние ощущения от взглядов мисс Бичем и репутации, которая делала почти всю работу за нее, приводило Рене в неописуемый ужас перед женщиной восемь лет назад, когда Темпл была еще сопливой школьницей. Ей стыдно признавать, но этот нелепый детский страх никуда не делся. Рене думала, что здесь прокатит так же, как раньше с «Шестым чувством» — Темпл пару месяцев назад пересмотрела фильм, который видела первый раз в детстве, и тогда ей он показался просто до невозможности страшным, однако, оказалось, что это были лишь детские переживания и восприятие, а на деле фильм оказался всего-навсего детективной драмой, но никак не фильмом ужасов. Почему кошмарная дымка, витающая вокруг образа заведующей библиотекой не развеялась до сих пор, когда ей двадцать три, Рене не знает, но факт остается фактом: она не думая, судорожно хватает стоящего перед ней мужчину за рукава пиджака и тянет вниз, потому что не представляет, каким пыткам подвергнется, если мисс Бичем увидит вместо Октавии другую сестру, плюс ко всему, пустившую в святая святых — за стойку — незнакомого мужчину. Рене отчаянно хочет, но все же не отдает себе отчет в нелепости ситуации: она только слышит приближающиеся шаги и голос женщины, которая, очевидно, говорит по телефону. Кровь в висках шумит и отдает глухим звуком вместе с ударами сердца и Рене кажется, что Элайджа вполне может это услышать. И первородный слышит: более того, ему не нужно натягивать на лицо маску искреннего удивления в такой резкой перемене настроения — он по-настоящему обескуражен поведением Рене и даже не может вставить и слова, потому что как только девушка видит, что мужчина хочет заговорить, она змеей шипит на него, подставляя указательный палец к губам. И она выглядела бы воинственно, если бы не запнулась об его штанину своей шпилькой и не распластала бы Майклсона по ковролину за стойкой, придавив своим телом к полу. У Рене от ужаса расширяются зрачки, но она не двигается, взглядом приказывая первородному сделать то же самое, потому что если мисс Бичем услышит шум, то все провалится: Октавия потеряет такую хорошую возможность поступления на бюджет, а ее, Рене, съедят заживо. Девушка задерживает дыхание и боится сделать неправильный вдох или движение, просто смотрит мужчине в глаза и читает на его лице еле заметную улыбку. Еще никогда Рене не вкладывала столько значений в одно лишь прикосновение: в ее судорожной хватке за плечи мужчины читается страх, стеснение, отчаяние и надежда. На удивление, мисс Бичем лишь окидывает взглядом помещение и спешит по своим делам, решив, очевидно, что Октавия отлучилась в туалет, потому что другого, более хамского и бунтарского объяснения отсутствия девушки на рабочем месте она и представить не может. Как только голос женщины стихает в глубинах коридора, Рене дергается и в одно движение вскакивает на ноги, краснея до кончиков ушей. Она виновато улыбается, помогает Элайдже подняться с пола и в смущении сминает губы, не зная, что и сказать. — Простите, пожалуйста, — в голосе столько стыда и отчаяния, что первородный даже удивляется — люди в двадцать первом веке в большинстве своем не привыкли стесняться поступков, считая себя правыми во всех ситуациях, а отсутствие знания этикета и манер только добавляло таким случаям очаровательной деревенской наглости. Но Рене выглядит действительно смущенной. — Кто-то боится крыс и темноты, а я вот, библиотекарш. — С нервной улыбкой разводит руками девушка и смотрит на Майклсона исподлобья, но он только качает головой. — Все мы чего-то боимся. — Философски заключает он, засовывая руки в карманы. Рене удивленно вскидывает брови и даже сбрасывает с себя оцепенение стыда в такой конфузной ситуации, потому что мужчина не выглядит смущенный ее бестолковым поведением, он будто все понимает. — А чего боитесь вы? Темпл заглядывает мужчине в глаза и смотрит с таким искренним интересом, что ему даже в голову не приходит сказать, что лезть в душу первородному вампиру, минимум, неуместно. Но что-то в ее горящем взгляде напоминает первородному одного человека, особенного человека, одного из тех немногих, что бережно хранил в сердце. Поэтому он отвечает. — Тщетности усилий. Мужчина улыбается как-то грустно и Рене закусывает губу, чтобы не закричать: «Как я тебя понимаю!» — Я узнаю у мистера Сальваторе о книгах, — улыбается она и мужчина кивает. — Спасибо, Рене. — просто говорит он и лишь мимолетно оборачивается, кидая последний взгляд на девушку, понимая в этот момент, что именно он увидел в ее искрящемся взгляде: так на него смотрела Мерилу.Хорошие книги и воспоминания
4 декабря 2018 г. в 16:23
Рене вздыхает и со стоном роняет голову на сложенные на столе руки. В библиотеке стоит такая плотная и душная тишина, что кажется, будто мысли в черепной коробке Темпл звенят церковным набатом.
Она привыкла к шуму: многодетная семья, работа в большой компании, общение с неординарными, громкими людьми и грандиозные вечеринки в университете стали для нее такой неотъемлемой частью жизни, что сейчас, сидя в библиотеке, Рене к своему неудовольствию понимает, что боится одиночества. Может поэтому она постоянно окружает себя людьми — боится остаться наедине со скулящим чувством одиночества в груди и не знает, что с этим делать. Потому что наедине с самой собой перед глазами всплывают все ошибки и неудачи прошлого, нагоняя мрачные мотивы.
Рене трясет головой, надеясь через физическое воздействие отогнать ненужные мысли, и сосредотачивается на документе, читая одну и ту же строчку в сотый раз. Поразительно, что с белым шумом на фоне, состоящим из детских криков и домашней возни ей было куда проще сосредоточиться на редактуре договоров и прочего чем сейчас, когда ей никто не мешает.
Рене рыкает и отбрасывает в сторону ручку, зарываясь пальцами в волосы. Накатывает какая-то волна обреченности: хочется укутаться в плед и сутки не вылезать из кровати, просматривая снова и снова «Секс в большом городе», но у нее нет такой роскоши, не сегодня — Рене нужно отредактировать договор, отметиться за Октавию на выходе из библиотеки и приготовить ужин для всей семьи. Она взрослая, а у взрослых нет времени на такие пустяки, как «нервные срывы».
Темпл поджимает губы: она все сделала правильно, нужно только перестать себя жалеть. Зареванная сестра на пороге дома совершенно не входила в ее планы, но кто ее, Рене, спрашивал. Октавия заливалась слезами и бормотала что-то о библиотеке и курсах биологии, но суть ее проблемы удалось понять только спустя двадцать минут и тонну испорченных носовых платков.
Оказалось, что для поступления на бюджет, помимо отличных оценок, Октавии нужно участвовать в социальных работах. Но, как всегда в семье Темпл, фортуна повернулась к средней дочери семьи основателей причинным местом, поставив дежурство в библиотеке и такие нужные Октавии дополнительные курсы по биологии для поступления на медицинский, в одно время. И основную загвоздку истории Рене уловила с первых слов: заведующая библиотекой мисс (которая с таким характером никогда не станет миссис) Бичем была настоящей фурией с Гитлеровским характером, поэтому даже заикаться о просьбе переставить рабочие часы смысла не было.
Рене тогда только скрипнула зубами, удивившись, как эта старая стерва до сих пор жива, а не гниет в сырой земле, задушенная одним из несчастных, кому она причинила уйму вреда. В свое время мисс Бичем тоже имела определенную репутацию — Мейсону и еще паре ребят из класса Рене в конце школы даже аттестаты об окончании на выпускном не выдали только из-за того, что в библиотеку не были сданы казенные учебники.
И ситуация принимала неприятные обороты: Октавии нужны были курсы по биологии, которые не только стоили приличных денег, но и должны были ей обеспечить поступление на бюджет в будущем, потому что даже с неплохим заработком Рене, обучение сестры в институте на медицинском, а потом такие же суммы еще с тремя детьми она позволить себе не могла.
Попроклинав школьную систему всеми известными ей словами Рене поступила как обычно — нашла выход. Все-таки лазейка в этой непростой ситуации была: Октавии всего лишь надо было сидеть в библиотеке три дня в неделю с двух часов дня до девяти вечера, отмечая при этом на трудовой карточке время начала и окончания своей смены. Поэтому, сестрами было принято решение о том, что с шести до девяти Рене будет ее подменять и отмечать на карточке время закрытия библиотеки. Небольшая хитрость должна была сработать, потому что мисс Бичем знала о своей репутации и была более чем уверена, что ослушаться ее никто не посмеет, так что подопечных не проверяла.
Поэтому сейчас, в восьмом часу вечера Рене сидит в библиотеке и практически засыпает над важными документами. Мотивация окончательно покидает девушку, когда на калькуляторе вместо нужной суммы выходит корень из четырех из-за неправильных действий.
Темпл устало отбрасывает ручку на стол и закрывает папку: сейчас все равно не удастся нормально сконцентрироваться, так что лучше передохнуть. А как говорила бабушка Рене: «Лучший отдых — это смена деятельности». Девушка никогда не любила эту поговорку, но сейчас она была как нельзя кстати: оказалось, что на дежурстве в библиотеке надо не просто сидеть и плевать в потолок, но и рассортировывать по жанрам книги, пылящиеся в коробках, поэтому Рене глубоко вздыхает и решает занять руки механическим действием, чтобы хоть немного расслабиться.
Темпл достает из коробки стопку книг и отмечает в бланке названия, затем расставляя их на места. Такая монотонная работа выветривает ненужные мысли из головы и настраивает на спокойный лад: запах книг успокаивает, а знакомые имена и названия на корешках навевают детскую ностальгию по временам, когда Рене могла сутками не отрываться от захватывающей или поучительной истории.
Мать Рене была искусствоведом и прививала детям любовь к своему делу, время от времени подсовывая тем, кто уже умел читать, интересные книги и энциклопедии. Мерилу Темпл была женщиной мечтательной и очень доброй: она любила детей и мужа всем сердцем, отдавая всю себя семье без остатка. Она действительно верила в то, что искусство спасет мир и частенько таскала подросшую Рене по новым выставкам и картинным галереям, прививая старшей дочери любовь к прекрасному.
Мерилу могла часами рассказывать про то или иное полотно, при чем так, что даже Рене, которая унаследовала большую часть качеств от отца, в том числе практичность и целеустремленность, нравилось слушать рассказы матери. Миссис Темпл жила искусством и прекрасно рисовала сама, хоть и никогда не признавала в себе наличие таланта: у семьи Темпл до сих пор на лестнице и в гостиной висят мамины пейзажи и портреты детей. И никого не волнует то, что некоторые мазки или пропорции выдержаны непрофессионально — каждая картина излучает то тепло и вдохновение, которое излучала мама, поэтому эти работы, несмотря ни на что, самые любимые и дорогие для Рене.
Сейчас в их доме никто не рисует: мамины краски, кисти и холсты до сих пор лежат нетронутыми в кладовке под лестницей и Рене никогда в жизни не решится их отдать или выкинуть — так с ними всегда присутствует та маленькая частичка счастья, которая искрилась нескончаемым фонтаном еще до трагедии.
Рене до сих пор больно в районе сердца, когда она проходит мимо художественного магазина или новой выставки, но одновременно эта боль и приятная: она сразу же ощущает присутствие матери и воспоминания накрывают ее ураганной волной. Мерилу всегда находила время на искусство — раз или два в месяц она обязательно вытаскивала Рене и Октавию посмотреть на «нечто прекрасное».
Поначалу старшей из детей Темпл это казалось странным и чуждым: все эти картины, музеи, концерты симфонических оркестров — ее душа лежала к более прикладным и материальным вещам, а живописью и музыкой она даже не интересовалась — Рене просто нравилось то, что все это нравилось маме. Нравилось слушать ее эмоциональные рассказы и видеть, как загорался взгляд Мерилу, когда она начинала говорить о любимом течении в живописи. Но со временем это стало такой неотъемлемой частью жизни, что казалось, фамилию Темпл без слова «искусство» представить просто нельзя. А после смерти родителей Рене действительно увидела в искусстве то вдохновение и поддержку, о которых говорила мать. Рене видела в искусстве ее.
Мерилу всегда была мечтательной, искренней и светлой. Она быстро привязывалась к людям и даже с годами не смогла вытравить из себя эту привычку, частенько расстраиваясь от того, что люди оказывались не теми, кем показывали себя перед другими. «Взрослые не вырастают», — говорила она, — «они остаются маленькими детьми, только их обижали намного больше раз, поэтому некоторые из них такие злые и грустные».
Поразительно, что несмотря на наглядные примеры, когда те же дамы по клубу молодых мам поливали ее за спиной грязью (веской причины не было, да никогда и не нужно было для сплетен), Мерилу все равно предпочитала видеть в людях только хорошее и искренне верила в утверждение, что плохих людей не бывает — бывают глубоко несчастные. Рене всегда было обидно за мать в такие моменты, особенно когда она приходила со встреч с «новой потрясающей творческой компании женщин» расстроенная и старалась это не показывать — старшей Темпл хотелось наплевать на школу балета и записаться на бокс или в снайперы, так больно ей было видеть, что тонкую натуру матери втаптывают в грязь недостойным обращением. Но Мерилу была еще и невероятно сильной женщиной хотя бы потому, что со временем отпускала такие ситуации и находила в себе силы двигаться дальше, ни на йоту не разочаровываясь в «этом прекрасном, полном вдохновения мире».
Мерилу и сама была человеком, про которых говорят, что те обладают богатым внутренним миром: с виду спокойная и тихая женщина сдерживала внутри себя тысячу бурь и ураган эмоций — она все воспринимала чрезвычайно остро, была практически эмпатом, наверное от того у каждого из детей по-своему были теплые и доверительные отношения с матерью. Рене она водила на занятия по балету, с Октавией рисовала, с Эриком занималась скульптурой и музыкой, а с близнецами в свое время исследовала все доступные в округе парки и скверы — малыши очень любили гулять на природе и запускать воздушных змеев.
Рене усмехается и любовно проходится пальцами по корешку энциклопедии про птиц, возвращая книгу на полку: миссис Темпл любила давать смешные клички домашним животным и считала совершенно нормальным назвать маленького волнистого попугайчика «Господин Трумен», а морскую свинку «Шницель». Это было чем-то таким диким и сокровенным, что дух захватывало. А еще каждый раз, произнося подобное, у любого поднималось настроение.
У самой Мерилу был красивый, заливистый смех: Рене до сих пор помнит, как отец в такие мгновения замирал на месте и смотрел на маму с такой любовью и нежностью во взгляде, что у старшей Темпл даже не возникало вопроса: «Есть ли искренние чувства на свете?». Есть. У отца и матери. Были.
Октавия очень похожа на мать. До дрожи в коленях, с каждым днем все больше. Рене не встречала девушек более загадочных и чувственных. Октавия любила плести многочисленные французские косы и даже выигрывала пару конкурсов на этом поприще; она была словно сказочная русалка, с темными каштановыми волосами, доставшимися от матери, и болотного цвета глазами отца. Октавия была юной красавицей и со временем Рене становится все тяжелее видеть в ней сестру, а не покинувшую их мать: Октавия также распахивает в восхищении глаза, видя что-то новое для себя, также звонко смеется и также нежно любит свою семью. Правда, не рисовала уже больше года, и кажется, больше никогда не будет.
Рене же пошла в отца: от матери ей достались только кварцевые радужки глаз и уважительная любовь к искусству. Все остальное она унаследовала от главы семейства — Гарланда Темпла: он, как истинный южанин, любил жить на широкую ногу и восхищался всем прекрасным, наверное поэтому Мерилу он полюбил с первого взгляда.
Гарланд был обладателем врожденного таланта к красноречию, что нередко способствовало достижению целей, даже если те были несообразными. У него был талант так красиво вешать собеседнику лапшу на уши, что тот мог в ней захлебнулся, извиниться за то, что не взял с собой шлюпку, и ему в добавок еще все понравилось бы — это качество Гарланд в полной мере вместе с генами передал своей старшей дочери. Рене могла найти подход к кому угодно и никогда не считала зазорным для достижения результата использовать любые методы, пусть даже не самые красивые или законные. Изысканно оправдываться она тоже умела.
Мерилу каждый раз всплескивала руками и ругалась: «Кто съел весь крем с торта, его даже к столу еще не подали!», а Гарланд и Рене, вытирая сладкую помадку с губ, недоуменно разводили руками и начинали придумывать историю одну краше другой до того момента, пока Мерилу не начинала смеяться и прощала своих любимых «политиков». При чем эти шалости отец и дочь проворачивали вне зависимости от возраста — Рене любила это делать и в пять, и в двадцать лет. А отец так вообще, кажется, не взрослел уже давно. С того момента, как повстречал их маму.
Вообще, совместная жизнь Гарланда и Мерилу была богата на множество эмоциональных и необычных событий, причем они были настолько захватывающими и невозможными, что Рене нередко думала о том, чтобы нанять литературного негра и по мотивам жизни родителей написать настоящий любовный роман или сценарий «мыльной оперы». Чего только стоила их история о том, как после вечеринки в университете они проснулись в чьем-то частном самолете, летящем в Китай, с привязанным к месту второго пилота деканом ВУЗа.
Рене улыбается: все-таки чем поколение моложе, тем скучнее: у нее тоже есть список «тех самых» историй из университета, но они не сравнятся с теми, что рассказывали родители. Она боится представить, что же было у бабушки с дедушкой в молодости — уму непостижимо, как они вообще с такой фамильной любовью к экстриму смогли продолжить род Темпл.
Возможно, всему виной крутой нрав и огненный темперамент, который вместо таланта к живописи матери, Рене унаследовала от отца, а может все члены семей основателей обладали подобными боярскими замашками, но факт оставался фактом — люди, носящие фамилию Темпл, умели найти приключения на свою голову.
Однако и Гарланду, и Рене окружающие охотно прощали все недостатки, ведь их легко затмевали очарование, привлекательность и кипучий интерес к жизни.
Гарланд потрясающе умело совмещал в себе бурлящий темперамент и любовь к материальной прагматике, что делало его прекрасным руководителем и любящим отцом большого семейства. Мистер Темпл какое-то время даже занимал одну из руководящих должностей в Совете Основателей, но входил в него недолго — собрания и деятельность совета отнимали много времени, а Гарланд любил свою жену и детей, так что предпочел больше времени проводить дома. Ему не нужно было сбегать от серой рутины, погружаясь в кипящие страсти города — ему хватало своей захватывающей жизни.
Гарланд был ярким, нетривиальным типом личности, человеком, всегда ищущим либо применения своим способностям, либо возможности их расширить — предпочитал пусть и без одобрения окружающих, но заниматься тем, что нравилось, и что рьяно прививал дочери. Поэтому Рене в принципе никогда не рассматривала такие варианты как «сдаться» и «отступить» — ее учили побеждать и брать свое. Порой, правда, это могло выйти из берегов и стать скорее минусом, чем положительной чертой характера, но пока такая тактика приносила результаты и Рене этим пользовалась.
Единственное качество, которое Рене ни на толику не переняла от отца — это потребность в любви. Потому что для Гарланда она являлась насущной, каждодневной необходимостью. Поэтому в его отношении к Мерилу всегда, а тем более в начале отношений, преобладала нежность, часто довольно обременительная, и заботливость, порой граничащая с навязчивой угодливостью. Гарланд засыпал возлюбленную подарками и цветами, устраивал сцены ревности и признавался в любви посреди занятий перед всем курсом, чем нередко заставлял Мерилу краснеть до кончиков ушей. По молодости Гарланд не видел краев и был натуральным воплощением «героя любовника».
Однако при всех их ярких ссорах и частых расставаниях-примирениях, Гарланд был непоколебимо уверен, что все делает правильно и требовал от Мерилу адекватной, с его точки зрения, реакции на свои поступки — благодарности и восхищения. Но ему повезло — все, нужно было Гарланду для счастья, на самом деле — это найти человека, которому были бы по душе и его трогательная привязанность, и его самоотверженная преданность. Таким человеком и стала для него Мерилу — она была тонкой натурой и прекрасной мечтательницей, а Гарланд ценил все прекрасное, и их союз оказался по-настоящему крепким и гармоничным.
Наверное, именно эта целеустремленность в характере отца и была отличительной чертой Рене, правда, в силу обстоятельств, стала одной из формы контроля ситуации. Потому что в последний раз, когда контроль был не в ее руках — погибли родители. Теперь она не могла этого допустить.
Из раздумий Рене вырывает трель телефонного звонка, которая разносится по помещению звонким гулом, нарушая спокойствие и тишину библиотеки. Рене вздрагивает от неожиданности и чуть не роняет на пол «Волшебника страны Оз», вовремя успевая схватить старое издание.
На дисплее высвечивается имя Томас Флетчер и мисс Темпл мгновенно подбирается на месте, с нетерпением отвечая на звонок.
— Не отвлекаю? — звучит мягкий мужской голос из динамика и Рене коротко улыбается — мистер Флетчер на удивление доброжелательный и мягкий человек для своей профессии, хотя за счет этого он и располагает к себе людей, и умеет разговорить кого угодно. Томас кажется тем, кому можно поведать обо всех своих проблемах — Рене думает, что он мог бы стать потрясающим психологом или психиатром, но точно не частным сыщиком.
— Есть кое-какая информация.
Рене на секунду перестает дышать: за словами мистера Флетчера стоит такая большая история, покрытая мраком, что Темпл даже не знает, готова ли выслушать мужчину. Этот дикий мандраж перед получением результата есть в любом деле, но сейчас это слишком личное. Рене вдруг понимает, что не представляла себе, как это будет — она просто шла к цели как обычно, копала информацию и не знала, как это повлияет на нее, когда результат будет достигнут. Но Рене Темпл сильная, Рене Темпл не отступает, поэтому девушка набирает в легкие больше воздуха и делает голос тверже.
— Все в порядке, говорите.
Рене не думала, что может быть так сложно — ведь что может быть сложнее утраты? Оказалось, что неопределенность. Потому что узнать о смерти родителей и пытаться смириться с этим — одно, и совершенно другое — понять, что это не был несчастный случай и вообще, все обстоятельства тех событий сложно уместить под грифом «норма». Сложнее смерти только неопределенность — Рене это поняла три месяца назад, когда сполна глотнула чувства неизвестности и полного заблуждения.
Тогда Рене только взяла в команду фрилансера-юриста — Джорджия сразу обозначила границы и сказала, что не будет работать с мисс Темпл на постоянной основе и будет брать дополнительные заказы и консультации на стороне. Рене это не очень понравилось, но Джо знала свое дело, поэтому Темпл смирилась «гулящим» юристом в команде, и постаралась построить хорошие отношения в рабочем коллективе, чтобы ни у кого даже мысли не возникало сливать информацию конкурентам, если такие появятся.
Сейчас Рене в пору посмеяться над тем, как она нервничала из-за непостоянного работника в штабе, потому что с того момента Джорджия так и не взяла ни одного заказа на стороне, прикипев к сплоченной команде Темпл и атмосфере, которая царила на работе. И все же, хоть Рене и относилась с некой настороженностью к новому юристу, потому что порицала принцип «служу тому, кто больше платит», но как специалиста ее ценила, поэтому особых трений не возникало.
Джорджия была приятным человеком, компанейским: часто чересчур сильно хотела казаться классной, перебарщивая с громким смехом или неуместными шутками, но это не умаляло ее природного обаяния. Она любила заказывать вещи в интернете, коллекционировала солнечные очки и практически гениально разбиралась в вопросах юриспруденции. Джорджия была из тех людей, что имеют незаурядный ум, из-за чего часто страдает их социализация, потому что никто не любит умных выскочек. Так в школе и университете Джо не отличалась общительностью, хоть и отчаянно этого желала: она хотела завести настоящих друзей, делать все эти штуки, что показывают в голливудских фильмах, вроде поедания пиццы по выходным, или совместных просмотров фильмов. Но Джо была лучшей на курсе, любила свое дело и не находила времени на пьянки. Зато остальные не любили лучших и не приглашали Джо на тусовки, даже если находилось время.
Поэтому, когда Джорджия пришла наниматься в небольшую команду Рене, уже имевшую определенную репутацию, то просто не смогла уйти: мисс Темпл смогла создать в коллективе яркую, оптимистичную атмосферу, где все были на одной волне и уважали друг друга. Джо нашла то, что так долго искала, поэтому, хоть и не признавалась в этом сама себе, понимала, что останется тут надолго.
Джорджия любила сложные задачки и отлично выходила из патовых ситуаций с помощью неординарных решений, на этой почве они с Рене и сошлись характерами, поэтому, когда Джо сказала Темпл о документах на опекунство, Рене поверила ей сразу, не тратя время на перепроверку информации.
— Рене, к тебе девушка с маленькими детьми. Представилась как э-э… твоя головная боль, — неуверенно тянет Лукреция, заглядывает в кабинет. Посетительница, требующая аудиенции была очень настойчива в своей просьбе и чувствовала себя весьма уверенно, поэтому Лу не решилась перечить или вызывать охрану, а сразу зашла к Рене.
Джо недоуменно поднимает голову, пораженно смотря на секретаршу, и поворачивается к Рене, которая даже не оторвалась от документов, что они разбирали.
— Кто это такой дерзкий? — удивленно вскидывает брови Джорджия, обращаясь ко всем присутствующим, но все же ждет реакции Темпл.
Рене дописывает конец предложения, выныривая из своих мыслей и закатывает глаза, усмехаясь.
— Пусть зайдут, — улыбается девушка и откидывается на спинку кресла, складывая руки на груди. Джо со скепсисом во взгляде откладывает бумаги в сторону и облокачивается на край стола, наблюдая за ситуацией.
Через пару мгновений стеклянные двери офиса распахиваются и в помещение вбегают двое маленьких детей, которые тут же прыгают в объятия Рене, отпихивая друг друга. Следом за ними в помещение входит Октавия, с улыбкой наблюдая за развернувшейся картиной.
Рене треплет близнецов по волосам и картинно удивляется и кивает на рассказ детей о том, как у них в садике прорвало трубу и их в срочном порядке отправили по домам. Она рада сделать передышку в разборе документов, поэтому с удовольствием выслушивает детские рассказы, наполненные восхищенными охами и ахами. Рене целует мелких в пухлые розовые щеки и поднимает взгляд на сестру.
— А чего мне не позвонила? Я могла бы их забрать, чтобы ты не пропускала уроки, — она мягко отцепляет от себя детей и достает из ящика стола по конфете для каждого, отправляя близнецов на диван в углу комнаты.
— Ну… — тянет Октавия и даже не пытается скрыть расползающуюся по лицу хитрую улыбку, размеренно прохаживаясь вдоль кабинета, и скашивает взгляд на сестру.
— Понятно все, — хмыкает Рене, отмахиваясь от невысказанных оправданий, — напишу тебе записку. Веди тогда что ли головастиков домой, — проговаривает Темпл, на ходу продумывая сценарий вечера.
— И знаешь что, — многозначительно тянет Рене, картинно повышая голос так, чтобы близнецы обратили на нее внимание, — закажи на вечер пиццу.
Дальше следуют радостные визги детей и выпроваживание младших из офиса. Октавия смеется, подгоняя малышню, а Рене плюхается в кресло, опять принимаясь за документы.
— Твои? — весело выгибает бровь Джо, до этого не встревая в семейную сцену. Она никогда не подумала бы, что выглядящая так молодо Рене уже обзавелась детьми.
— Братья-сестры, — не отрываясь от бумаг хмыкает девушка, — есть еще Эрик, но он еще не дорос до прогуливания уроков. — Веселится Темпл, не в силах представить, что самый спокойный и послушный из детей вдруг подался бы в бунтари. Про скорый переходный возраст она старается не думать.
— Повезло тебе, — мечтательно тянет Джо, облокачиваясь руками на стол, — я всегда хотела себе братика или сестренку. Но родители говорили, что аист не выдержит еще одного такого, как я, — грустно улыбается она.
— И вашим родителям тоже повезло, — оживляется девушка, — вы такие организованные — они, считай, могут целыми днями загорать на шезлонге, раз дети сами друг друга из детских садов забирают. — Улыбается Джорджия и не замечает, как дергается от ее слов Рене.
Темпл глубоко вздыхает и трясет головой — почти год прошел, пора ей уже спокойнее реагировать на подобные упоминания родителей. Внешне уже научилась сдерживать эмоции, значит и внутри скоро сможет.
— Родителей нет. Я их опекун. — Как можно спокойнее проговаривает Рене, не поднимая взгляда от бумаг. Джорджия охает.
— Ой, прости, я не хотела, — поджимает губы она и видит, как Рене отмахивается, мол, не переживай.
— А можно узнать, что случилось? Если ты конечно… — она заминает окончание фразы, не зная, уместно ли вообще такое спрашивать — Джо никогда не была гением комуникабельности: она хорошо знала закон, умела найти лазейки в любом договоре, но вот общение с людьми давалось ей непросто. Благо, Рене отчего-то относилась к ней с пониманием, поэтому Джо с каждым разом все легче было заводить разговор.
— Автомобильная авария, — Рене все же не может выдавить из себя слово «катастрофа», — все нормально, — хмыкает она, видя виноватый взгляд своего юриста-консультанта — эта девчонка нравится ей все больше и больше — такая же пробивная.
— Почти год прошел, все нормально. — Наглая ложь всем и самой себе, но так легче. В конце концов не ложь, а самовнушение.
Джорджия неловко улыбается и нервно заламывает пальцы, несмотря на слова Рене, и не знает, как поменять тему разговора.
— Слушай, так если ты сама оформила все документы, то я тебе, считай, не нужна, — скованно хмыкает Джо и с двойным интересом начинает перебирать бумаги, чтобы занять руки.
— Ты о чем? — непонимающе хмурится Рене, поднимая взгляд от рабочих материалов.
— О документах на опекунство, — пожимает плечами Джо, — мне как-то предлагали взяться за такое дело, но я не решилась. Это тебе не наследство делить: с правительством тягаться — это не шутки. Тем более хренову тучу документов подготовить для целых… Раз, два… для четверых детей! Система ужасная, на самом деле, — Джо увлеченно тараторит, восполняя свой юношеский недостаток внимания и смотрит куда-то в окно, а Рене следит за девчонкой внимательно, впитывая каждое слово.
— Казалось бы — после несчастного случая опеку должны получать близкие, причем автоматически, но нет, детей сначала ссылают в приюты, а потом бегай, собирай их по всем Штатам. Ужас, как подумаешь. Хорошо, что ты озаботилась и все сделала максимально быстро и слаженно, хотя, чему я удивляюсь — ты же Рене Темпл. — Хмыкает девушка и возвращает внимание к бумагам, над которыми они работали, погруженная в свои мысли.
— Ага… — заторможенно тянет Рене, пытаясь переварить услышанное. Вот и он — тот момент, когда Рене Темпл покинул покой. Потому что она не готовила никаких документов и даже не знала, что эта процедура такая сложная. Потому что все документы на ее имя для опекунства над остальными уже были готовы в ночь смерти родителей. Рене думала, что это их адвокат постарался, однако, ошиблась. Темпл поняла, что автокатастрофа — не несчастный случай и она выяснит, что произошло на самом деле.
И вот спустя три месяца и двух кинувших ее на деньги детективов ей звонят и говорят, что есть информация. Рене одновременно хочет узнать, что нарыл Том Флетчер, причем немедленно, и в то же время хочет сбросить вызов и заблокировать номер сыщика, чтобы не узнать чего-то, что может перевернуть ее жизнь. Рене даже догадок не делает, однако, не отметает вероятность того, что это может быть что-то плохое.
— Новостей немного, говорю сразу, потому что не хочу давать вам ложную надежду, — извиняющимся тоном произносит Флетчер и Рене кивает сама себе.
— Конечно.
Томаса Рене видела всего два раза, но он действительно произвел хорошее впечатление на нее. Скорее даже какое-то щемящее, потому что если описывать Томаса Флетчера несколькими словами, то Рене назвала бы его маленьким комочком тревожности.
Томас очень чутко реагировал на любую реакцию Рене и ее сначала даже насторожила эта излишняя сердечность мужчины. Однако потом она поняла, что это только от того, что Томас Флетчер, очевидно, повидал в этой жизни некоторое дерьмо и не стал черствым, а наоборот, знает, как помочь избежать этого другим.
Полный приземистый мужчина с проплешиной напоминал больше какого-нибудь сказочного персонажа Средиземья, чем человека, роющегося в грязном белье других. Но на удивление Рене, он сразу озвучил три правила, или скорее принципа, которые не нарушит в своей работе ни за какую цену: никогда не влезать в личную жизнь клиентов — не делать фотографии, обличающие измену или нечто подобное (он объяснял это тем, что все мы взрослые люди и понимаем, что к чему, когда мужчина запирается в номере отеля с незнакомой женщиной на тридцать минут); еще Томас не брал заказы у судимых, чтобы не влезть в криминальные разборки и не работал ни с кем в связке. Рене заплатила на месте.
— Через мои старые связи в полиции удалось узнать, что после закрытия дела все бумаги и улики были переданы из Коннектикута в другой участок. Причем неофициально.
Рене сглатывает. Официальная версия событий была такова, что мистер и миссис Темпл возвращались с выставки недвижимости, водитель потерял управление и машина слетела с трассы в кювет. Авария была большой, неизвестно, были ли они в сознании и дышали еще после катастрофы, но факт таков — дело закончили дикие животные. Уму, конечно, непостижимо, как такое вообще возможно и куда смотрели власти города, допустив в своих округах такое, но изменить ничего нельзя было, так что Рене смирилась. До определенного момента. Они переехали обратно в Мистик-Фоллс, потому что она закончила учебу, да и обстановку сменить бы не помешало — больше в том доме оставаться никто не мог. Здесь они начали новую жизнь, однако прошлое оставлять их не желает. Или же Рене за него цепляется — ей сейчас плевать.
— Куда? — на выдохе произносит Рене и мотает головой, стараясь заглушить шум в ушах, чтобы не пропустить ни слова.
— В главное полицейское управление Мистик-Фоллс. Больше информации пока нет, простите.
— Все… все хорошо, спасибо большое, — на автомате бормочет Рене, — это уже что-то.
Как в тумане Темпл прощается с мистером Флетчером и задумчиво стучит смартфоном по подбородку: это вполне логично, что Лиз взяла себе дело о смерти сестры, только вот вопрос, почему неофициально? Она в нем нашла что-то, что не увидели другие? И как ее об этом спросить, не вызвав подозрений? Потому что шериф Форбс явно не обрадуется тому, что племянница копается в причинах и следствиях того дня, не отпуская прошлое.
На удивление, после услышанной информации Рене не бросило в дрожь, как она предполагала, не охватил приступ паники, и она не упала в обморок: наоборот, голова стала ясной, а в сознание проникло здоровое безразличие, позволяющее взглянуть на ситуацию трезво. А трезвым решение было — не кусать нервно ногти, а напроситься на следующей неделе на барбекю к Дженне, чтобы расспросить как обстояли дела с документами на опекунство у нее, (потому что до этого момента Темпл не лезла с расспросами без подтверждения подозрений), а затем придумать, как расспросить Лиз о всей этой ситуации.
Может так сказалось то, что с плеч Рене спала неопределенность и мучительное ожидание, но мисс Темпл даже улыбнулась сама себе, отмечая, как поднимается настроение. Она больше не беспомощна — Рене знает, в каком направлении двигаться, а контроль над ситуацией как никогда вселял в девушку уверенность.
Поэтому, когда Рене замечает у соседнего стеллажа только что вошедшего в библиотеку мужчину, не отсиживается за стойкой, а подходит и мягко спрашивает.
— Вам подсказать что-нибудь? Алгебра за пятый класс, например, — кивает она на учебник в руках, который лежит сверху еще четырех книг.
— Или ищете что-то более захватывающие? Сомневаюсь, конечно, что найдете — потрясающая книга. — Почти не кокетливо улыбается Рене, с хитрецой в глазах пробегаясь взглядом по незнакомцу.
Мужчина четким, отработанным за годы движением, грациозно поправляет манжеты рубашки, будто бы и не понимая, какое незабываемое впечатление производит на женщин этим, вроде ничего не значащим жестом. Но он понимает, прекрасно знает, как величественно и собрано выглядит со стороны.
Он улыбается девушке и наклоняет голову вбок.
— О нет, что вы, до такой драматургии я еще не дорос, — весело хмыкает вампир, — ищу что-то более досуговое: может, знаете, где я могу найти записи об окрестностях Мистик Фолс от тысяча восьмесотого? — щурится он, принимая правила непринужденной игры. И с каких пор такие женщины работают в библиотеках? Где те прекрасные экземпляры библиотекарш, шикающих на всех, кто дышит, и которые, кажется, старше всех Майклсонов вместе взятых?
— Популярное в последнее время чтиво, — озадаченно поджимает губы Рене, — к сожалению, книги сейчас на руках, — пожимает плечами она, даже не пытаясь скрыть того, что ей не жаль.
Элайджа внимательно вглядывается в глаза девушки, пытаясь понять, скрывает ли она правду, но Рене выглядит искренне незаинтересованной, по крайней мере в книгах, о которых говорит вампир. Она улыбается одним уголком губ и все в ее образе от изящных шпилек до горящего взгляда дышит жизнью.
— Неужели, — флегматично удивляется древний, и смотрит на Темпл так, будто они говорят совершенно не о литературе, а о чем-то более интимном. Между ними не так много расстояния, но все же недостаточно, чтобы Майклсон понял, нотки какого запаха окутывают девушку с ног до головы.
— Не подскажите у кого? — Мягко интересуется он, невесомо облокачиваясь на книжный стеллаж.
— К сожалению, это конфиденциальная информация, — ни капельки не сожалеюще улыбается Рене.
Сладковатый запах книг, напоминающий ароматы ванили, замши, сухого печенья и пыли погружает сознание в воспоминания о детстве, создавая особенную, сказочную и сокровенную атмосферу, и от этого ничего не значащий разговор выходит каким-то острым и искрящимся.
— Ну, может скажите по секрету, — наклоняет голову в бок древний, — я оставлю это в тайне. — Почти заискивающе улыбается он и чуть наклоняется вперед, заглядывая Темпл в глаза.
Надеется только, что она не принимает вербену.
Рене охает. Действительно, какая ей разница? Можно и сказать.
— Так уж и быть, — улыбается она, отставляя книгу на полку, чтобы казаться занятой и не совсем растекаться лужицей перед таким видным мужчиной.
— У Деймона Сальваторе. Адрес найдете в телефонной книге, — кидает она через плечо.
На лице первородного секундно отпечатывается недовольство и задумчивость, но он тут же берет себя в руки и усмехается.
— Кто же ещё. Мистер вездесущий Сальваторе, — цокает мужчина, отдергивая рукав пиджака.
— Знаете его? — оборачивается к древнему Рене, флегматично-удивленно вздергивая брови.
— Мы давние знакомые, — улыбается Майклсон. — А вы?..
— Рене. Рене Темпл, — протягивает она руку мужчине, ожидая рукопожатия, и удивленно-игриво улыбается, когда древний целует тыльную сторону ее ладони.
— Элайджа Майклсон, — в свою очередь представляется вампир, заглядывая девушке в глаза.
Между ними остается ничтожно малое расстояние и мужчина неосознанно вдыхает запах ее духов: игривый, призрачный, сексуальный, гипнотический.
За свой век, вернее, целых десять веков, Элайджа хорошо научился читать людей: подмечать едва заметные детали, анализировать жесты и видеть души насквозь. Майклсон с уверенностью может сказать, что незаурядных людей он встречал не так уж и много: тот же старина Фрейд — был, считай, единственным в своем роде безумцем. Действительно захватывающих личностей с непростыми характерами можно встретить от силы два или три раза в столетие, и каждое такое знакомство Элайджа Майклсон ценил и бережно хранил в сердце.
Рене совершенно не вписывается в атмосферу старых книг и желтых ламп: она здесь как белое пятно на своих шпильках и с тщательной укладкой — притягивает к себе взгляд и заставляет гадать, как же здесь очутилась.
— Очень приятно. А я посмотрю, вы знаток редких изданий, — улыбается она, намекая на записи своей семьи, и заходит за стойку, откладывая две не отмеченные книги обратно в коробку.
Темпл облокачивается на стол и смотрит на Элайджу исподлобья, откровенно, без стеснения, изучая мужчину перед собой.
Между каждой фразой у них в диалоге висит плотное, таинственное молчание, будто каждый читает в глазах другого намного больше, чем сказано вслух. Обычно первородный замечает подобный взгляд у тех, кто много видел и столько же прожил: во всем образе человека читается отпечаток прожитых лет, на таких интереснее смотреть, ведь они хранят в воспоминаниях самые разные истории. Элайджа давно убедился, что с возрастом люди становятся только интереснее — не все, правда, но по большей части опыт во взгляде притягивает к себе внимание, храня в себе нечто колдовское. И Майклсон подумал бы, что Рене — проживший как минимум пару сотен лет вампир, если бы не слышал слегка учащенного биения сердца.
Промелькнула даже мысль, что мисс Темпл — ведьма, но Элайджа быстро отбросил эту идею: от Рене исходит только женственная, загадочная, роковая энергетика, но не как не ведьмовская — от присутствия ведьм у первородного всегда что-то сжималось в районе сердца, припоминая прошлый опыт, ведь ведьмы и вампиры редко стояли на одной стороне. В присутствии Темпл же Элайдже хочется только вздохнуть полной грудью.
— Мои вкусы не сравнятся с изысканностью и величием алгебры за пятый класс, — посмеивается мужчина.
— Может посоветуете что-нибудь из любимого? — еле заметно дергает уголок губ в ухмылке Майклсон.
От Рене не ускальзывает этот мимолетный жест, указывающий на то, что мужчина явно развлекается, ведя такой в действительности пустой диалог, но от чего-то менять правила игры не хочется.
— Хотите взглянуть на литературу через призму моего вкуса? Право слово, вы не кажетесь тем, кто не знает, чем занять ум на досуге, мистер Майклсон, — учтиво склоняет голову в бок Темпл, почти посмеиваясь от того, каким откровенным выходит флирт.
Да и к тому же — с кем она последний раз вела настолько неестественно пафосный и вежливый разговор о литературе? Пожалуй, с профессором из университета, который положил на нее глаз. Рене тогда забавляло внимание пожилого мужчины и она охотно вступала в дискуссии о персонажных твистах в произведениях, давая мужчине лишь призрачную надежду на продолжение диалога. Но Рене больше не девятнадцать и она умеет определять намерения людей, но все же что-то в Элайдже притягивает ее внимание, что-то неуловимое, что можно прочесть только в глазах мужчины. Именно это ее всегда привлекало в противоположном поле: единственное, что невозможно подделать — опыт.
Поэтому она говорит подчеркнуто вежливо, используя совсем не бытовые словечки, будто бы на приеме у чертовой английской королевы. Но мужчина отвечает ей тем же, от чего атмосфера накаляется все больше с каждым словом, скрывая в себе интерес и некоторую порочность, которая неизбежно сквозит в изыске диалога, казалось бы, про досуговую литературу.
— Я вам доверяю, дорогая.
Последнее слово первородный проговаривает с такой бархатной и магнетической интонацией, что Рене собирает в кулак всю свою силу воли, чтобы заставить ноги стоять твердо на земле. Элайджа выглядит как человек, определенно точно знающий, какое впечатление производит на женщин. И видно, что Майклсон прекрасно осведомлен о своих способностях, что делает его еще более привлекательным в своей непоколебимой уверенности.
Рене сглатывает и коротко улыбается, с прищуром оглядывая мужчину: с ней давно никто так откровенно и соблазнительно-интеллектуально не флиртовал, и Темпл решает насладиться моментом как можно больше, пока мистер Майклсон, как и все до него, не сольется с намеченной траектории, когда узнает, сколько еще ртов идет в придачу к старшей Темпл.
— В таком случае, — тянет Рене, смазывая слова сладкой патокой, — я бы посоветовала вам «Влюбленного дьявола» Жака Казота. Элегантная история о том, как мужчину соблазнил дьявол в облике женщины.
Ее улыбка говорит намного больше слов, Элайджа это видит. Первородный улыбается своим мыслям и думает, что после реплики мисс Темпл он будто вновь окунулся в атмосферу интриг, дворцовых переворотов и соблазна. Подобного он не ощущал уже очень давно и тем более, не в двадцать первом веке. Современность спешит рассказать обо всем в лоб, подстраивая психологию людей под ту же канву, и теперь редко можно встретить искусный флирт или даже сладкую ложь — все говорится в открытую и без стеснения. Хотя чему он удивляется — то, что еще пятьдесят лет назад называли нижним бельем или купальным костюмом, теперь является скромным платьем. Элайджа абсолютно убежден, что если бы вновь повысилось искусство вести беседу, понизилась бы рождаемость.
— Ваша любимая книга? — дергает бровью мужчина, стараясь скрыть легкое удивление.
— Одна из, — пожимает плечами Рене, в душе радуясь тому, что хоть один человек в жизни оценил ее вкус.
Элайджа усмехается. Он помнит, сколько шума наделала книга в свое время, так что ему даже пришлось навестить писателя и расспросить его, откуда тот столько знает о сверхъестественной части мира.* Но Жак оказался просто тонко чувствующим писателем, интуитивно считывающим информацию откуда-то из воздуха, и действительно ничего не знал о вампирах и прочей нечисти, и тем более не был связан с заговором Майкла против своих детей, надеясь таким образом выманить Майклсонов из тени и заставить понервничать. Тогда они общались с Казотом некоторое время, но позже их пути с первородным разошлись. Приятно теперь вспомнить о тех временах, даже таким необычным путем.
— Я смотрю, вы знаток, мисс Темпл, — улыбается мужчина, подходя ближе к стойке.
Рене кивает и открывает на компьютере вкладку с изображением книги.
— Скорее профессиональный любитель, — отмахивается девушка и кивает на экран ноутбука, — знаете что-нибудь об этом? Хочу заказать, пока коллекционеры вроде вас не задрали цену, — снисходительно посмеивается она и отодвигает ногой коробку с книгами, чтобы мистеру Майклсону было удобнее подойти через узкий проход.
Элайджа заходит за стойку и заглядывает за плечо Рене — стоит к ней так близко, что ощущает через ткань пиджака жар ее кожи.
На экране он видит изображение книги с золотым орнаментом по краям и чуть потрепанными страницами. Ему только интересно, действительно ли мисс Темпл интересуется подобной литературой или жаждет обратить на себя внимание мужчины?..
— Поклонница Шекспира? — чуть скептично ухмыляется он, замечая, как дергается Рене от звука его голоса, будто заблудившись в собственных мыслях.
— Нравится размах его мысли, — задумчиво проговаривает Темпл, все еще внимательно вглядываясь в изображение на экране. — Его стремительность действия, сила страстей в пьесах вряд ли кого-то могут оставить равнодушным, — пожимает плечами Рене, оборачиваясь к мужчине.
Между ними остается ничтожное количество расстояния из-за небольшого пространства за библиотечной стойкой, но на удивление, Темпл не чувствует себя неуютно или напряженно — наоборот, ей спокойно и по-особенному уютно вот так стоять и разговаривать о классиках.
— Несомненно, — снисходительно кивает Майклсон, — но качества, которые вы перечислили, все же присущи почти всем писателям той эпохи. Уникальность Уильяма… Шекспира в том, — первородный вовремя добавляет фамилию, чтобы не выглядеть фамильярным психом, пусть в свое время он и обращался к великому поэту по имени, — что он чувствовал меру и гармонию во всем этом. Анализируя внутренний мир своих героев, он сосредоточивал внимание на переломных состояниях их сознания, причинах их духовных кризисов, острых столкновениях их индивидуальной воли с внешним миром. И делал это искусно, поэтому мы помним его до сих пор.
Рене тонет в уверенном тоне мужчины и в его рассуждениях знатока, улыбаясь самой ситуации.
— Значит, думаете, это издание стоит своих денег? — задает почти риторический вопрос мисс Темпл, склоняя голову вбок.
Конечно, она не изменит свое решение купить издание из-за мнения незнакомца, пусть книга и стоит полторы тысячи баксов, но интересно будет послушать, что скажет такой, без сомнения, специалист.
Элайджа улыбается и заглядывает Рене в глаза, видя в них жизнь.
— Ну… — картинно растягивает он фразу. — Это конечно не сравнится с захватывающим сюжетом алгебры за пятый класс, но думаю, будет стоящим приобретением, — хитро щурится он и посмеивается, когда звонкий смех Рене разрезает плотную тишину библиотеки.
Сокровенность момента настолько искристая и вкусная, что оба хотели бы растянуть его на сколько это возможно, но жизнь штука непредсказуемая.
Элайджа слышал приближающиеся к библиотеке шаги, но не обратил на это внимания, но как только шаги и лязгающий голос мисс Бичем слышит Рене, ее мгновенно прошибает холодный пот. Ей конец.
Примечания:
пб открыта