Хитрый взгляд со стороны: #WRITOBER 2018

Яков падает на мощенную дорогу, больно ударившись головой и плечом. Несколько секунд он лежит, растянувшись на холодном камне, силясь не завыть от боли и собирая в голове словно разбившиеся при ударе на осколки воспоминания. В ушах звенит, перед глазами мелькают белые искры, но он нащупывает почву дрожащей рукой и кое-как поднимается, цепляясь за стену дома рядом. Пейзаж, открывающийся с возвышения, на котором оказывается Гуро — бесконечные просторы, луга, покрытые зеленой травой и далеко, почти на горизонте — скалистые горы с белеющими снежными шапками, уходящими в дымчатые облака, — будто сошел с иллюстрации какого-нибудь романа о средних веках. Так оно, в общем-то, и есть. Для полноты картины не хватает разве что дракона, парящего над ближайшим холмом. Мрачное грозовое небо нависает над средневековым городком словно громадный темно-синий купол. Гуро оглядывается поспешно, но на улице кроме него никого. Все жители будто разом испарились или ушли куда-то, побросав свои дела. Остается надеяться, что его выкинуло сюда вовремя, и Гоголь еще жив. Продолжая стоять, прислонившись к камню, Яков Петрович судорожно пытается сообразить, где сейчас может находиться Николай. Обежать весь город было бы весьма затруднительно, а за день, который подходит к концу, и вовсе невозможно. Гуро кажется, что у него сейчас либо лопнет голова от напряженного раздумья, либо разорвется сердце от тоски и страха за Гоголя. Где обычно собирались люди вот таких вот средневековых городах, кроме как не на… казни? Точно! Тогда, а точнее, сейчас самым популярным видом развлечений для народа являются публичные казни. Сожжения или повешения — все воспринимается жадной до зрелищ публикой на ура. Яков чуть не подпрыгивает от такой страшной догадки и тут же рвано оглядывается по сторонам. Нужно поскорее выйти на главную площадь. Он мечется по городу, с каждой секундой все больше боясь опоздать — заблудиться в узких улочках, словно нечаянно проложенных между невысокими каменными домам с черными дырами окон, проще простого. Наконец уставшие ноги приводят его на площадь. Тут многолюдно — шум и крики начали доноситься до Гуро еще когда он был на подступах. Сомнений не оставалось — он попал на конец самого настоящего аутодафе. Народ столпился вокруг высоченного столба, к которому привязана истошно дергающаяся фигура. И чем больше та извивалась в попытках освободиться, тем громче улюлюкала толпа. Яков Петрович, расталкивая локтями зевак и кривясь от бранной французской речи, пробирается ближе, почти к самому месту линчевания. Столб знатно обложен хворостом со всех сторон, рядом два палача в бурых робах и с мечами в ножнах, готовые в любой момент усмирить разгулявшихся горожан. Гуро кажется, что некоторые лица в толпе ему знакомы, но у него нет времени на выяснение личностей, давно стертых из памяти частыми перемещениями во времени, зато он нутром чувствует, что Николай рядом. Но не в толпе. Он кидает взгляд на дергающуюся фигуру, моля всех известных ему богов о том, чтобы она не оказалась Николаем. Черные волосы пленного разметались по лбу, а в глазах такой дикий ужас, что у Якова замирает сердце. Гоголь — а на столбе «распят» именно он — одет в какое-то тряпье, рубашка, разорванная на груди и плечах, покрыта темными пятнами запекшейся крови. Выходит, что здесь, в этом времени, его посчитали самой что ни на есть ведьмой. В сговоре с дьяволом, ну кто бы мог подумать! Где-то показал ненароком свою темную сущность, вот его за колдуна приняли, распяв на столбе как еретика. Яков кривится, представляя себе все пытки, которым мог быть подвергнут юноша до того, как оказался здесь. Николай тем временем яростно пытается освободиться, но все тщетно — веревки завязаны крепко и стягивают запястья, лодыжки, намертво приковывая к столбу. Свист и крики со стороны толпы на какое-то время становятся невыносимо громкими, Яков Петрович мотает головой, чтобы отогнать назойливый гул. Между тем палачи перекидываются парой слов, кивают друг другу, и один из них скрывается в ближайшей подворотне-арке, чтобы буквально через полминуты выйти оттуда с пылающим факелом. Плененный, завидев огонь, начинает трепыхаться еще сильнее, чем вызывает восторженный вой у столпившегося вокруг народа. Пламя, скользнувшее с факела на сухолом, между тем, ползет по нему все выше и выше, и Гуро кажется, что он уже чувствует тошнотворный запах жженого мяса, хотя огонь еще не добрался даже до сапог пленника. Он понимает, чем может грозить ему промедление, но тянет время — надо подгадать момент, когда их снова должно выбросить в другую эпоху. В какой-то момент мечущийся взгляд Гоголя выхватывает из толпы знакомое лицо, и он кричит истошно: — Яков Петрович! И Гуро понимает — пора. Больше медлить нельзя. Рука сама тянется к кобуре с револьвером, выуживая оружие и взводя курок. Два выстрела в воздух гремят на всю площадь, если не на весь город, и понемногу крики стихают, когда ошалевший народ шарахается от стремительно кидающегося к кострищу мужчины. Высокие сапоги его тонут в пламени, пока он взбирается к Гоголю. Кинжал, который Яков выкупил у какого-то заморского торговца еще в Петербурге, ладно режет веревки, и в объятья Гуро падает поразительно легкий Николай. Яков Петрович судорожно обнимает его за плечи, прижимая к себе. Он через ткань жилета чувствует, как бешено колотится сердце в чужой груди. Огонь начинает лизать подошвы сапог, и Яков чувствует как вздрагивает в его руках Гоголь. Он смотрит на часы — осталось еще чуть-чуть, и их выкинет в другое время. Обнажая мечи, палачи медленно шагают к ним, но ближе, чем на три ярда подойти не могут, боязливо косясь на огонь. Гуро крепче перехватывает безвольное тело одной рукой, другую, с револьвером, наводит на ближнего стражника. Пламя опаляет ноги, сквозь ткань брюк чувствуется жар, и когда Гуро понимает, что еще чуть-чуть, и оно захлестнет их, мир вокруг внезапно меркнет, а потом закручивается в стремительном водовороте, унося из-под ног землю. «Слава Богу, кем бы он ни был!», — только и может прошептать Яков, сильнее прижимая к себе Гоголя. Их с Николаем история только начинается.