Хитрый взгляд со стороны: #WRITOBER 2018

Оксана улыбается ему с мутной поверхности настенного зеркала: в отражении у нее гладкая кожа, вздернутый носик и пухлые алые губы. Но Гоголь видел ее истинное обличье — постаревшее лицо, залегшие на лбу глубокие морщины, черные круги под глазами. — Сгинь, нечистая сила, — говорит он зеркалу. Миг — и на отражающей поверхности появляются трещины. Еще миг — и девушка в белой ночной сорочке оказывается прямо перед ним. — Ты обещала научить меня обращаться с моей… сущностью. А сама строишь глазки. И зеркало, вон, разбила, — недовольствует Гоголь. — Остынь. Может, время тяну. — Зачем? — Авось, не понравится тебе твоя личина темная, испугаешься себя. И зеркало тебе ни к чему. — Сейчас тоже время тянешь? — Как могу, — вздыхает девушка, — дар твой написан на роду, но передался тебе неспроста. Управиться с ним тяжело будет, а еще труднее — скрыть от остальных твой истинный облик. — Настолько я страшен? — Не страшнее наставника твоего уж точно, — хмыкает Оксана. — Что? — Забудь, глупость сказала. Если захочешь, расскажу потом. Сам-то хоть пытался вызвать свою темную сущность? — Когда подле никого не было. — А сейчас сможешь? — Пожалуй. Глаза его начало заволакивать черной пеленой, по лицу и рукам пошли рассыпаться темные трещины, а в легких забулькало что-то, будто налили туда речной воды. Оксана отскочила в дальний угол, вытянулась в струнку и только смотрела на Гоголя, испуганно распахнув светлые глаза. — Отпусти себя! Дай тьме завладеть тобой. Николай шумно выдохнул через нос, не в силах сопротивляться. Черный дым продолжил клубиться, как вдруг голову пронзила страшная боль, и Гоголь завыл от неожиданности, тут же затыкая себе рот ладонью, чтобы не дай бог не перебудить всех на постоялом дворе. Он медленно осел на кровать, как вдруг ступни словно окаменели, и писатель как в тумане услышал треск разрывающейся кожи сапог. Усмирить тьму оказалось непросто, потому что сосредоточиться мешал звон и визг, стоящий в голове, а перед глазами плясали тени. Николай Васильевич облегченно выдохнул, когда дым начинал понемногу рассеиваться, а легкие — раньше будто скованные — набирали спасительного воздуха. Оксана боязливо просеменила к нему, села рядом на постель. Гоголь потянул было руки к голове, чтобы ощупать ее на предмет повреждений, но наткнулся… на рога. Вскрикнув от неожиданности, он кинулся к разбитому зеркалу, и с ужасом воззрился на свое отражение в уцелевшем куске гладкой поверхности. На его голове красовались два иссиня-черных крученных рога, длиной в четверть аршина и круто загнутые назад. — Это еще что такое?! — взвыл Гоголь, оборачиваясь к Оксане и беспомощно на нее смотря. — На ноги взгляни, — только и промолвила девушка. Гоголь опустил взгляд и остолбенел. Сапоги с ног исчезли, а ступни закостенели, превратившись в… копыта — раздвоенные, словно козьи. — Черт возьми... — Не поминай черта, а то явится еще сюда. У нас проблем больше нет. — Да я же теперь тоже самый настоящий чёрт! — Гоголь наворачивает круги по комнате, не забывая при этом хвататься за рога, словно пытаясь убедиться, что они настоящие и вся эта чушь ему не снится. Под копытцами скрипят половицы, раздражая еще больше. — Темный ты, Тёмный. Чертям до тебя далеко, — наставительно произносит мавка, — теперь сделай так, чтобы это все, — на этих словах Оксана обводит рукой Гоголя с головы до ног, — исчезло. Гоголь кивает и, видя, как Оксана опять шарахается от него в сторону, удовлетворённо закатывает глаза, чувствуя, как тьма проникает под кожу. Но не происходит ровным счетом ничего, точнее, рога и копыта остаются на своем месте. Гоголь близок к истерике. — Мне что, всегда так теперь ходить?! — Не знаю, не знаю, — попробуй еще раз, — твердит мавка, убирая за уши мешающие пряди волос, — раз они появились, то и исчезнуть должны как-то. В дверь стучат. Гоголь подскакивает на месте, вытаращившись на не менее испуганную Оксану. — Николай Васильевич, вы как там? — слышится приглушенный голос Якова Петровича, — я бы хотел кое-что обсудить с вами и… мне показалось, вы кричали. С вами все в порядке? — Да-да, все хорошо, — Николай лихорадочно пытается найти что-то, чем можно было бы прикрыть позорные рога. — Я могу войти? — помолчав несколько секунд, спрашивают из-за двери. Оксана тактично исчезает, оставляя Гоголя наедине с «рожками и ножками» и недоуменным следователем за дверью. — Да… то есть нет, то есть да. Чем больше он скажет «нет», тем больше вызовет подозрений. Рядом с чемоданом обнаруживается цилиндр, схваченный впопыхах при сборе в дорогу и так ни разу не надетый за все время пребывания в Диканьке. Предмет гардероба водружается на голову с некоторой заминкой — рога не гнутся, и приходится натянуть шляпу как попало — набекрень. Но что делать с копытами? Лучше, чем забраться в постель, накрывшись плотным одеялом, Николай не придумывает, и именно в таком виде — в цилиндре и лежащим в кровати, его застает Гуро, прошагавший на середину комнаты. — Не знал, что вы уже легли спать, Николай Васильевич, прошу меня простить. Он выразительно переводит взгляд с глаз Николая на его шляпу, но благоразумно не поднимает эту тему. Мало ли какие у писателя еще причуды. Даром, что припадочный. — Вы что-то хотели? — как ни в чем не бывало интересуется Гоголь, борясь с желанием сорвать жмущий цилиндр. — Да, желал обсудить с вами дело, но раз вы уже… Я зайду завтра. Или нет, давайте за завтраком, только не проспите. Доброй ночи. Гуро поспешно вылетает из комнаты, а Николай облегченно выдыхает, глядя на Оксану, которая появляется сразу же, как захлопывается дверь за следователем. Гоголь стаскивает цилиндр, швыряет его в дальний угол. — …Да, забыл сказать, — дверь снова распахивается, на пороге, широко раскрыв глаза, нелепо застывает Яков Петрович. Дело до завтрака однозначно не ждет.