Ощущение вкуса

Вернувшись домой после встречи с Малфоем, Гермиона не понимала, как именно она чувствует себя — лучше или хуже. Встреча с ним, конечно, воодушевила ее и вызвала неоспоримо яркие ощущения, но вот его поведение разочаровывало и даже смущало. «Как он посмел отказать мне? Или я неправильно поняла все те знаки? Если так, то что это было, там… на концерте?» «Нет!» Она точно знала, что Малфой желает ее. И его внезапный сегодняшний уход лишь разжег ее страсть к нему еще больше. Ситуация казалась поистине невыносимой. В конце концов она поехала забрать Роуз с вечеринки. Это был тот редкий случай, когда можно было спокойно воспользоваться машиной. Как правило, маглы постоянно пользовались автомобилями, но в их семье Рон обычно занимался им сам. Гермиона уже привыкла, что когда он бывал дома, то предпочитал пользоваться машиной самостоятельно. Она уже ловила себя на мысли, что с годами он становился все более и более похожим на своего отца. По дороге она проклинала Малфоя. «Ублюдок. Невыносимый высокомерный ублюдок». А когда остановилась на красный свет, поняла, что по лицу текут слезы. Она еще долго сидела и неудержимо рыдала, не в силах сдержаться от охватившего ощущения хаоса, который, казалось, собирался полностью поглотить ее. Позади неожиданно зазвучали гудки стоявших следом машин. Гермиона резко обернулась и поняла, что огни светофора сменились. Опустив ногу, она двинулась быстрее, отъезжая от перекрестка, и намеренно прибавила скорость. Прибыв, чтобы забрать свою дочь из небольшого кафе, в котором проходила вечеринка, Гермиона обнаружила, что не в силах сделать ничего, кроме как продолжить тихо сидеть в салоне. А посмотрев на себя в зеркало, и вовсе увидела, что оттуда на нее смотрят усталые, красные от слез глаза. Ей понадобилось какое-то время, чтобы прийти в себя, но затем, глубоко вздохнув, она вышла из машины и заставила себя улыбнуться появившейся в дверях Роуз. — Привет, сладкая! Увидев мамочку, Роуз сразу же бросилась ей в объятия. И Гермиона обняла ее так, словно от этого зависела собственная жизнь. — Ну как, ты хорошо провела время? Роуз согласно кивнула, и Гермиона вошла в кафе. — Все хорошо? — спросила она у матери именинницы, которая облегченно улыбнулась с выражением женщины только завершившей очень важное, но страшно утомительное дело. Оглядевшись в комнате, на полу которой прыгали воздушные шары и валялись остатки бутербродов и конфетные обертки, Гермиона оказалась поражена контрастом с тем, что происходило с ней этим днем, просто пораньше, и чуть было не рассмеялась от отчаяния. Вместо этого пришлось повернуться к хозяйке и вежливо произнести: — Огромное вам спасибо за приглашение. Пожалуй, мы уже пойдем. Что нужно сказать, Роуз? — Спасибо, — дочка улыбнулась. Гермиона взяла Роуз за руку и повела в машину. По дороге ей удалось спокойно поболтать с девочкой, не повторив инцидента на светофоре. Когда же они вошли в дом, Рон выглядел окончательно измотанным. Посреди гостиной стояло ведро с мыльной водой, вокруг которого были разбрызганы большие мокрые пятна. Увидев эту сцену, Гермиона начала хохотать, да так, что не могла остановиться. Она практически давилась смехом, пока по щекам не покатились слезы. Конечно, Рон не смог по достоинству оценить ее реакцию, зато Роуз и Хьюго решили, что это жутко весело и сразу же присоединились к истерике матери. — Ну что? Что?! — с горечью выплюнул муж. — Ничего… просто... нет, ничего, — отвернувшись от него, Гермиона бросилась наверх по лестнице и заперлась в ванной, где смех почти сразу сменился всхлипывающими рыданиями; по ее щекам потекли самые настоящие тоскливые слезы. ______________________________________________________________________________ В следующие несколько дней Рон не заметил в поведении жены ничего удивительного или настораживающего. Или, если и заметил, то никак не прокомментировал это. Они провели достаточно мирное воскресенье, отведя детей в парк. И Гермиона выглядела вполне довольной, хотя и почти не разговаривала с ним. А в понедельник он отправился на работу. — У тебя все в порядке, Гермиона? — осторожно спросил он ее перед уходом. — Да, — улыбнулась ему она, хотя Рону и показалось, что на лице жены мелькнула какая-то тревога. — Это просто из-за того, что Хьюго должен пойти в детский сад… и я тревожусь из-за этого. — Ну, он привыкнет, не переживай. Мы справимся с этим, мы же с тобой команда. Гермиона снова улыбнулась. — Конечно справимся. Мы же команда. Пока, Рон, увидимся позже. — Пока, милая, — он наклонился и поцеловал ее, но получилось только в щеку, поскольку Гермиона не повернула к нему головы. Некоторое время она еще сидела за столом, чувствуя, как ее охватывает чувство вины, которое нарастало и нарастало, никак не утихая. И Гермионе вдруг стало любопытно, почему… С криками к ней подбежали дети. Обычно она старалась вывести их куда-нибудь и чем-то занять, но не сегодня, нет… Охваченная какой-то странной, какой-то необъяснимой прострацией, Гермиона смогла лишь предложить им… телевизор. — Давайте же! Посмотрим, что там по телевизору, ладно? Включив детский телеканал, она усадила обоих малышей на диван. Посмотрев на них некоторое время и поняв, что те увлеклись мультфильмом, она вышла на кухню и включила чайник. Потом присела за стол, принявшись помешивать приготовленный чай и бездумно наблюдать за маленьким водоворотом чаинок, созданным в чашке. Теперь Гермионе казалось, что жизнь ее словно бы существует в двух параллельных реальностях. В той, где она занимается повседневными делами, не жалуясь и выполняя все, что от нее требуется, и в той… где звучит Шуберт, на стенах висят пейзажи Тернера, находится множество интереснейших редчайших книг… и еще… сводит с ума обжигающая страсть. Проблема заключалась в том, что одна реальность начала влиять на другую. Когда она встречалась с Люциусом Малфоем и сразу после этих встреч, она казалась гораздо лучше подготовленной к тому, чтобы справиться с мелочами своего повседневного существования. Не встречаясь же с ним какое-то время или встречаясь совсем ненадолго (как в субботу), она приходила в самое настоящее отчаяние. Которое незаметно и исподволь начинало поглощать ее практически полностью. Всякий раз, оставаясь одна, Гермиона неизменно воображала, что Люциус рядом, воображала, как он разговаривает с ней, тянется к ней, обхватывая руками. И даже не пыталась изгнать эти мысли из головы. Да и не испытывала желания это сделать. Нет, конечно, она не была влюблена в этого мужчину. Она просто желала его. «Дожила! Разыскивается Люциус Малфой, срочно необходимо его присутствие, психическое и физическое. Потребность становится невыносимой!» Понедельник тянулся мучительно медленно. К концу дня Гермиона оказалась измотана и рано легла спать. Однако сон долго не шел к ней и, оставшись одна, не стала дожидаться прихода Рона и дотронулась до зародыша плоти между бедрами, сразу же обнаружив, как тот оживает в предвкушении. Оргазм накрыл ее почти мгновенно, и думала она в это время только об одном человеке. Это был не ее муж… Утром вторника ей стало немного лучше. Роуз пошла в школу, а Хьюго рано улегся днем и долго спал после обеда. Но отдохнуть все равно не удалось. Все тело казалось живым и возбужденным, будто по коже периодически проходил электрический ток. Она знала почему. Этим вечером Малфой останется в Лондоне. Осознание того, что он собирается ночевать в своем доме, в том доме, в котором она была и могла представить себе его, наполнило Гермиону таким странным волнением, что весь день она просто не могла усидеть на месте. Днем, когда Роуз вернулась домой, Гермиона, не будучи в настроении, накинулась на капризничающую девочку и почти потеряла самообладание. Успокоиться ей удалось с трудом. С Хьюго все было не намного лучше. Ее недавно приученный к горшку сын так часто просился в туалет, по крайней мере, раз в пятнадцать минут, что к моменту возвращения домой Рона, Гермионе начало казаться, что вот-вот она просто сойдет с ума. — Что, плохой день, да? — вздохнул Рон, войдя в квартиру. — А ты как думаешь? — саркастически выплюнула Гермиона, в этот момент Роуз закричала, упав на пол, а подбежавший Хьюго тут же ухватился за ноги отца. Однако ей удалось уложить детей пораньше, и в конце концов Гермиона рухнула на диван в гостиной. Рядом почти сразу появился Рон, принявшийся подробно рассказывать о последних планах сборной Англии. Гермиона слушала его около минуты, но затем отключилась, не слыша более ни слова. Единственное, что раздавалось у нее в голове, было звуками шубертовского трио. Глаза ее закрылись, Гермиона едва могла дышать. Атмосфера в комнате вдруг начала казаться ей на редкость удушающей. Она почти задыхалась. Голос Рона размеренно гудел на заднем плане, но с тем же успехом он мог говорить со своими тапочками, несмотря на то, что она вроде бы все слышала. Прошла всего пара минут, когда Гермиона наконец встала и вышла из комнаты. Рон удивленно поднял глаза, но потом поднял с дивана «Ежедневный Пророк» и уткнулся в него. Гермиона же чувствовала себя так, как будто была на автопилоте. Но при этом точно знала, что она делает. Добравшись до своей сумки, она достала трубку мобильного телефона и позвонила на свой домашний номер. Стационарный телефон зазвонил рядом с ней. Она подождала пару мгновений, прежде чем ответить, сделала вид, что говорит с кем-то, и через пять минут снова вернулась к Рону. — Кто звонил? — весело спросил он, не отрываясь от газеты. — О, боже. Ты помнишь Люси, мою подругу? — она дождалась, чтобы, пожав плечами, Рон покачал головой. — В общем, ее только что оставил муж. Она опустошена и пребывает в полнейшем отчаянии. Сейчас даже говорить не могла по телефону… Она очень просит, чтобы я приехала к ней. Понимаешь, у нее никого нет в Лондоне, а я очень беспокоюсь за нее. Как думаешь, я могу навестить ее? Рон выглядел сытым по горло трагической историей Люси, но снова покорно пожал плечами. — Да, конечно, можешь. Дети же спят, правда? — Да. Они в порядке. — Хорошо, тогда иди, конечно. — Не знаю, как долго я пробуду там. Это может занять некоторое время, например, несколько часов, — отчаянно оправдывалась она. — Ничего страшного… Хорошо. Ты сможешь аппарировать? Не хочу, чтобы ты добиралась куда-то ночью одна… — Смогу. Ладно, я пошла… увидимся. — Хорошо, пока, — Рон кивнул, вернувшись к газете. Гермиона не переставала думать, что именно она сотворила только что… Она эффектно солгала мужу и не почувствовала при этом ровно никакого стыда. Но! Отступать было некуда. Да она и не собиралась. Просто схватила сумку и вышла из квартиры, почти сразу же аппарировав прямо с улицы. ______________________________________________________________________________ В следующее мгновение она прибыла в Сент-Джеймс и приблизилась к дому номер двадцать три. В приемной и в находящейся рядом с ней прихожей горел тусклый свет. Впервые в жизни Гермиона чувствовала себя совершенно уверенной в том, что собирается сделать. Она поднялась по ступенькам и позвонила в дверь. Уже скоро дверь открылась, и изнутри на нее хлынул поток света. Прямо перед ней возвышалась высокая фигура Люциуса Малфоя. Без малейшего намека на удивление или снисходительность он пристально уставился на нее. На лице его виднелось лишь выражение крайней уверенности, которую чувствовала и сама Гермиона, словно оба они знали, что именно произойдет сейчас. Не произнеся ни слова, Малфой плавно отошел в сторону, и Гермиона вошла, не останавливаясь до тех пор, пока снова не оказалась в приемной, где он принимал ее раньше. Услышав позади себя шаги, она обернулась и посмотрела ему в лицо. Оно и впрямь казалось прекрасно. Гермионе даже показалось на миг, что оно прекрасней всех лиц на этой земле. Но ее рука тут же поднялась и с силой ударила его по щеке. Звук пощечины звонко и оглушительно прозвенел в комнате. Голова Люциуса дернулась от удара, но, кроме этого, он больше никак не отреагировал на удар и лишь холодно взглянуть на нее, продолжая молчать. Гермиона ударила его снова… и снова, на этот раз еще сильней. А потом начала бить кулачками по его груди, глаза ее уже наполнились горячими слезами ярости и желания. Малфой ничего не сделал, чтобы остановить ее. И по-прежнему не произнес ни слова. Руки ее все еще изо всех сил колотили его, пытаясь выбить понимание происходящего, но затем, когда пальцы сместились ниже, к его пуговицам, и опять с отчаянием нащупав их, она попыталась расстегнуть рубашку. Только тогда, когда Гермиона, наконец, сдалась, он потянулся к ней и нежно сжал запястья, нежно, но в то же время столь сильно, что она больше вообще не могла двигаться. По-прежнему крепко сжимая ее запястья, Малфой впился взглядом в ее лицо, и наконец-то опустил глаза на губы. Слегка выдохнул. Она прижалась к нему еще ближе. Потом медленно, едва заметно, он наклонился ниже. Гермиона пыталась подавить рыдание, но не смогла, и рот у нее чуть приоткрылся, когда он тихонько отстранился. Люциус снова ненадолго заглянул ей в глаза, и она вдруг увидела какое-то лазурное голубое пламя в глубине серого цвета глаз. Но потом Малфой опять сосредоточился на ее губах и опустился к ним, на этот раз еще ниже. Наконец расстояние между их ртами исчезло, и Гермиона почувствовала, как его (теплый твердый) прижимается к ее собственному. Оба не торопились, и поначалу целовались довольно невинно. Но именно Гермиона стала той, кто первой углубил поцелуй. Рот Люциуса Малфоя казался ей мягким и нежным, и это было удивительным. Она крепко прижалась к нему и оказалась вознаграждена возросшей активностью Малфоя. Потом он медленно отстранился, хотя она и почувствовала, что он будто бы смягчается, когда целует ее. Она не ошибалась — Люциус и впрямь позволил себе расслабиться и выплеснуться ей какие-то свои слабости. При этом Гермиона и сама встретила его язык, сразу же впуская его в рот. Люциус потянул ее за голову и прижал к себе очень и очень близко, жадно пожирая все, что доступно. Но Гермиона ответила точно так же и легким стоном отозвалась на это поистине чудесное разграбление. Она почти не могла дышать, но ей было все равно, она словно не замечала этого. Люциус отпустил ее запястья, и она во второй раз подобралась к его рубашке, дергая ту за пуговицы. Все тело болело от желания, а пульсация в животе распространилась уже по всему существу. «Видят боги, мне нужно видеть его, чувствовать его рядом, как можно больше, как можно сильней». Она оставила рубашку Малфоя и спустилась к пряжке ремня, но Люциус решительно оттолкнул от себя руки и вместо этого уложил ее спиной на диван. — Нет, — с удивительной жестокостью прошипел он. — Нет… сначала я возьму то, что давно хотел. Я слишком долго ждал этого… Смущенная его словами Гермиона совсем не испугалась, наоборот, она вдруг обнаружила, что его тон словно бы подпитывает ее вожделение еще сильней. И поэтому просто откинулась назад, когда он руками пробежал по ее телу… и наконец добрался до джинсов. Он тяжело и глухо дышал, а его брови казались нахмуренными в какой-то мучительной сосредоточенности. Гермиона застонала в пустоту комнаты, понимая, что тело уже просто корчится на диване. Малфой расстегнул ее джинсы и грубо стянул их с ног, чуть царапая кожу. Потом, схватившись за трусики, резко стянул и их, позволив тем бесполезно упасть на пол. Затем, издав короткое ворчание, он отстранился и посмотрел на нее, слегка наклонившись вперед и положив руки на ее бедра. Пальцы крепко впились, словно желая заклеймить эту мягкую женскую плоть, прежде чем медленно раздвинул ноги Гермионы, постепенно раскрывая то священное место, что таилось внутри. Она замерла в ожидании. Потом услышала его тяжелое дыхание. Люциус будто удивлялся тому, что находилось прямо перед ним. А потом опустил голову между ее ног. Гермиона затаила дыхание. И тут совершенно неожиданно его язык одним широким неспешным и плавным движением лизнул снизу вверх ее женскую сущность. И отстранился с глубоким вздохом удовлетворения. Она коротко выдохнула, стараясь не шевелиться и чувствуя, как удовольствие уже затапливает все ее существо. Но Люциус быстро вернулся к ее уже влажным складочкам, теперь он действовал более проворно, более деликатно, время от времени попадая языком во влагалище, прежде чем снова подняться к пульсирующему клитору. Она опустила глаза вниз. Мужчина, лакающий ее сейчас, казался полностью сосредоточенным на том, что он делал, и очень напоминал человека, голодавшего много-много дней. Она истекала соками, и каждую каплю, которую Малфой встречал, он жадно выпивал досуха. Гермиона снова откинула голову назад, отдаваясь тем чувствам, которые уже охватили все ее тело. Она не ощущала ни капли раскаяния и никакой вины, одну только уверенность, граничащую с абсолютной истиной: в этот момент она чувствовала, что именно для этого, именно для того, что делает с ней сейчас Малфой, и было создано ее тело. И, как ни странно, Люциус Малфой тоже как будто знал, что это так. Неожиданно Гермиона почувствовала, как в нее вонзились два пальца и начали ловко двигаться, порождая внутри еще более сладкие ощущения. Ее руки инстинктивно опустились, и она схватила его за голову, невольно вдавливая лицо в себя. Он ответил с еще большей энергией, его язык продолжал ввергать ее в непрекращающееся блаженство, прежде чем Малфой поднялся и с силой всосал напряженный зародыш ее плоти. Волна наслаждения, неумолимо нарастающая в Гермионе с того самого, первого раза, на террасе, наконец-то достигла своего пика. И это не заняло много времени. Тело Гермионы напряглось, и с последним движением его языка растаяло окончательно. Оргазм неумолимо обрушился на нее, невольно заставляя вскрикнуть, вытянувшись на диване в струну. — О боже… боже, да, Люциус! — ее руки конвульсивно прижали его к себе. И Малфой откровенно наслаждался этим, выпивая оргазм Гермионы глубокими глотками. На какое-то время он замер, ожидая, когда она успокоится, затем откинулся назад и прислонился к спинке дивана. Наконец он казался насытившимся. Он наконец-то попробовал эту женщину, наконец-то открыл ее для себя. Несколько минут Люциус неподвижно дышал, наслаждаясь вкусом ее сущности на своих губах. Впечатление, полученное им, оказалось намного сильнее, чем он ожидал. И то непосредственное удовлетворение, которое Люциус получил только что, усиливалось ее полной капитуляцией. Он на минуту задумался, а не будет ли ему достаточно этого глубочайшего удовлетворения и удовольствия, полученного им от того, что она сдалась, и, быть может, ему и вовсе не придется брать грязнокровку… Но, взглянув на нее, лежащую здесь, на его диване, с блестевшими от вожделения глазами, Малфой вдруг почувствовал напряженное биение в паху и понял, что все-таки должен взять ее. Обязательно должен… Что поделать… Еще никогда в жизни он не испытывал большего удовлетворения от близости, несмотря на то, что сам не достиг разрядки. И теперь грязнокровка лежала перед ним, совершенно покорная и открывшаяся ему. И эта уступчивость, эта готовность раскрыть всю себя ему (тому, кого Гермиона Грейнджер, как он знал, почти ненавидела) — все это стало для Малфоя редким откровением. «Нет, теперь я должен получить ее. Я возьму это изысканное грязнокровное тело… и использую его для собственного удовольствия. И это станет, наконец, концом нашей затянувшейся истории…» В этот момент Гермиона подняла на него глаза и слабо улыбнулась. Внутри у Люциуса что-то ощутимо дрогнуло, и лицо его заметно изменилось. Поднявшись, он приблизился, глядя на нее сверху вниз. Гермиона видела на лице то знакомое высокомерие, что и сейчас искажало его черты, которые постепенно смягчалось чем-то другим, чем-то, что еще никогда не ассоциировалось с ним раньше. Взгляд ее бездумно скользнул к его паху — тот выглядел увеличенным. И почти сразу же почувствовала, как снова жаждет близости, только на этот раз настоящей… полноценной близости. Затихшее было вожделение охватывало ее снова. Не сумев сдержаться, она откинулась на диване и тоскливо застонала. Ждать дольше Люциус больше не мог. Он наклонился и поднял Гермиону на руки, быстро вынося ее из комнаты и поднимаясь по лестнице. Та молчала, лишь обняв его за шею и прижавшись головой к свежей мужской рубашке, и осторожно вдыхала его запах. Малфой, пронеся ее по коридору, открыл дверь, и Гермиона оказалась брошена на большую роскошную кровать. Оглядевшись в комнате, она поняла, что это и есть главная спальня дома. Ее это не беспокоило. Почему-то она точно знала, что его жена никогда не бывает здесь. В отличие от нее, только и мечтавшей здесь оказаться. Малфой стоял над ней, быстро стаскивая с себя рубашку. Глаза Гермионы жадно следили за обнажавшейся бледной плотью туловища, будто впитывая взглядом рисунок скульптурных мышц на нем. Тело Малфоя, выглядевшее намного моложе своих лет, не могло не привлекать и казалось великолепным. Гермиона заметила небольшой шрам, невольно напоминающий о его прошлом. Но и это сейчас только притягивало ее к нему, заставляя отчаянно тянуть к Малфою руки, а взглядом тоскливо и выжидающе следить за тем, как он обнажается все больше и больше. Со стоном неизбежного удовлетворения Люциус стянул с себя штаны и теперь открылся ей полностью. «Наконец-то!» — Гермиона знала, что хотела именно этого… что ждала именно этого. Не отрываясь, смотрела она на обнажившуюся перед ней плоть и невольно сравнивала с той, к которой привыкла. По-хорошему, сравнивать было не с чем. Напряженный член Малфоя, будучи крупным и длинным, стоял по стойке смирно и казался жестким и каким-то жизнеутверждающим. Мимолетная мысль о Рональде исчезла так же внезапно, как и появилась. Сейчас она нуждалась только в одном: чтобы он оказался в ней, чтобы заполнил ее, заполнил ту пустоту, что заставляла уже так давно тосковать ее. Люциус продолжал стоять, глядя на нее сверху вниз. Его тело почти разрывалось от желания, а член так опух, что вожделение причиняло ему боль. Наконец-то он мог получить эту женщину, окунуться в нее, насладиться удовольствием и удовлетворить ту потребность, что мучила его вот уже много недель подряд. Он сдвинул брови — казалось, кровь почти зримо и болезненно пульсирует по его воспаленному телу. «Вот и дождался… Вот оно!» Но, глядя на нее, вдруг что-то изменилось в его сознании, так же, как и там, внизу. Он понял, что это изысканное существо, столь покорно лежащее перед ним, нуждается в нем столь же сильно, как и он в ней. «А я ведь не смогу оставить ее без оргазма… Черт! Да что со мной такое?» — Люциус вдруг ощутил, что желание еще раз удовлетворить эту женщину почти превосходит его собственную жажду разрядки. Вместо того чтобы грубо и напористо толкнуться в нее, намереваясь позаботиться лишь о собственном удовольствии, он обнаружил, что медленно и осторожно опускается к ее телу. Рот Гермионы приоткрылся, образовывая очаровательную буковку «о», и он с нежностью, удивившей самого себя, осторожно поцеловал его, наслаждаясь медовым вкусом абрикосов. И когда она издала стон чистого, невинного блаженства, внутри у него что-то дрогнуло… это было какое-то странное ощущение собственной души. Он углубил поцелуй и провел губами по ее телу, по гладкой, нежной плоти, влажной и при этом бархатистой. И с его губ тоже слетел стон, когда он поймал в рот тугой сосок, ладонью сминая упругую грудь. Но тут она заговорила. Едва слышно, шепотом. С перехватывающим от желания дыханием. Сначала Малфою даже показалось, что это просто еще один непроизвольный стон, но потом он расслышал слово, поначалу мягкое, но затем такое сильное, что смогло пронзить его душу. — Пожалуйста… Он слегка поднял голову. — Пожалуйста… Люциус… ты должен, ты очень нужен мне… внутри нужен. Ты должен наконец оказаться во мне… пожалуйста. И снова ее полная капитуляция захлестнула его, словно волной. Малфой почувствовал неумолимое напряжение в паху. Придерживая жесткий член рукой, он посмотрел вниз и приподнялся, затем снова поднял на нее глаза и одним мощным плавным движением вошел в нее до упора. Глаза Малфоя закрылись от восторга, потому что он оказался охваченным самым настоящим, почти совершенным удовольствием, но заставил себя немедленно открыть их, чтобы снова взглянуть на Гермиону, которая, задыхаясь, закатила глаза наверх. Никогда еще он не видел и не осознавал подобной красоты. А теперь еще и понимал, что совершенство этого момента больше никогда не повторится. Гермиона же, немного придя в себя, тоже перевела взгляд на него. И какое-то время они еще долго лежали и молчали, будучи просто счастливыми, что долгожданное слияние наконец-то произошло. Никогда она не думала, что подобное чувство наполненности возможно. После рождения детей у Гермионы вообще появилась неуверенность в своем теле и в том, насколько сексуальной осталась она для мужа. С Люциусом же теперь она мгновенно отогнала эти мысли, потому что чувствовала себя такой тугой и узкой для него, словно до сих пор была девственницей. Прошло еще немного времени, и она больше не смогла ждать и заговорила глубоким, хриплым голосом, совсем непохожим на обычный. — Двигайся же, Малфой. Мне нужно, чтобы ты двигался. Хочу чувствовать, как ты наполняешь меня. Трахни меня, наконец. Ну пожалуйста, трахни меня скорей. Эти грубые, по сути, слова были произнесены с такой деликатной просьбой, что заставляли приземленного и циничного Малфоя почти сходить с ума. «Мерлин, как я мог только думать о том, чтобы взять ее лишь с желанием насладиться этим телом? Она являет собой совершенство… и я не могу не думать об этом, любуясь на искаженные страстью черты ее лица». Гермиона снова застонала и выгнулась на кровати, обхватывая Люциуса руками и ногами и сжимая вокруг него мышцы влагалища. И он застонал в ответ, поначалу двигаясь медленно, а потом все быстрее и быстрее, поскольку стоны и крики лишь передавали теперь приближение ее оргазма. Он поднялся на колени и положил обе ноги Гермионы себе на плечи, зная, что наклонившись сможет довести их обоих до экстаза. — Да! Вот так… Боже, вот так… Не останавливайся. Пожалуйста, не останавливайся. Ее выразительность стала для него удивительной. Контраст между воспитанной и умной интеллектуалкой и развратницей, страстно умоляющей его об удовольствии, вызвал у Люциуса самую настоящую волну восторга, который лишь усиливал его переживания. Он продолжал врезаться в нее, теперь быстрее и жестче, теперь его удары сопровождались периодическими рычаниями, порожденными глубоким удовлетворением. Гермиона молча лежала под ним. Член Люциуса заполнял ее полностью, и сейчас он чувственно потирал каждым толчком какую-то точку внутри нее, даруя тем самым необыкновенную сладость. Она подумала: «Да, пожалуйста-пожалуйста, еще сильней!», — и не заметила, как прошептала это вслух. Но как только осознала это, рука Люциуса опустилась, чтобы найти ее набухший воспаленный клитор и начать ласкать его. Шок от этого заставил ее почти достичь края, и Гермиона застыла с выражением удивленного восторга, охватившем ее черты. Она удерживала взгляд Малфоя, пока наслаждение проникало в каждую клеточку ее тела. Наконец она достигла пика, и слова неосознанно сорвались с ее губ: — О боже-боже… Люциус, наконец-то, наконец! — под конец фразы голос почти срывался от слез. Малфой почувствовал, как стенки влагалища жадно и жарко пульсируют вокруг него. И это дарило ему поистине неописуемые ощущения, вполне сравнимые с ее экстазом. Он продолжал вколачиваться в нее снова и снова, пока наконец, не в силах сдерживаться больше, излился и сам. Толкнувшись в последний раз и крупно вздрагивая всем телом, Малфой тоже кончил. У него вырвался глухой и низкий стон удовольствия, пронзая напрягшиеся мускулы сильней, чем он мог вспомнить. Он громко вскрикнул, и крик его триумфа прозвучал в воздухе вокруг них каким-то победным кличем. А когда последние всплески освобождения наконец-то оставили его — задыхающегося и удовлетворенного, мокрый от пота он тяжело рухнул на нее. Долгое время они, сплетенные телами, продолжали молча лежать, но потом Люциус медленно откатился и лег рядом. Когда же он выскользнул, Гермиона поняла, что по ее щеке ползет слезинка. Слезинка не раскаяния, а выполнения желаемого. Они так ни о чем и не говорили. Неожиданно Люциус поднял руку и погладил ее по волосам, не будучи и сам уверен, почему делает это. Это было далеко не тем, на что его обычно тянуло после секса. «Теперь она должна уйти…» У них обоих мелькнула эта мысль, но оба так и не пошевелились. В полнейшей тишине прошло больше часа… Гермиона по-прежнему лежала на его груди, слушая устойчивый стук сердца. А рука Люциуса все еще оставалась на ее затылке, время от времени легко проводя пальцами по непослушным кудряшкам. «Она должна уйти сейчас, — говорил он себе снова и снова. — Дело сделано. Я утолил свою жажду. Поимел эту очаровательную грязнокровку… Она отдалась мне, а большего я и не хотел. Теперь ей лучше уйти». Но все равно лежал, не будучи способным двигаться. И боялся признаться, что совершенно счастлив. Наконец Гермиона поднялась. — Я должна идти. Она села, изо всех сил не желая разрушать чары, существующие между ними теперь. Хотя и не собиралась повторять сказанное. Все ее существо до сих пор покалывало от запоминающегося удовольствия. Даже теперь, увидев его тело обнаженным, она вдруг снова ощутила вожделение. И в душе что-то заныло… Она обернулась, едва способная взглянуть на него. — Спасибо, это было… чудесно, — с искренней признательностью сказала Гермиона. И Малфой понял, что запомнит ее слова навсегда. «Уходи же… Прямо сейчас. Уходи. Я… я не остановлю тебя». Но когда Гермиона поднялась с кровати, то, не отдавая себе отчет, он потянулся и внезапно схватил ее за запястье. Не больно… просто сильно и будто отчаянно. Она повернулась еще раз, чтобы взглянуть на него, и взгляд ее был почти мучительным. Люциус притянул ее к себе и, глядя теперь на губы, поднес к ним рот, целуя ее с такой страстью, что Гермионе захотелось разрыдаться. Но он отстранился, а она быстро поднялась и, не оглядываясь, собрала одежду, лежавшую на полу. Малфой так и не сказал ей слова с того самого первого момента внизу. Гермиона взяла свои вещи, памятуя о том, что остатки нужно забрать из приемной, ее лицо быстро исказилось, а глаза стали влажными. И поспешила выйти из комнаты прочь. Малфой все еще лежал на кровати. Потом поднялся, уселся на ней и несколько раз глубоко вздохнул, пытаясь очистить сознание. «Что ж… пожалуй, все! Дело сделано... Теперь я могу спокойно жить дальше…»