Ощущение вкуса

Некоторое время они так и оставались в постели, смотрели друг на друга, дотрагивались, пробовали на вкус, и никак не желали расставаться. Кроме тех моментов, когда у нее родились дети, Гермиона не могла вспомнить, когда еще ощущала такое же блаженство. Да и Малфой чувствовал то же самое, хотя и не мог или не хотел анализировать свои эмоции. Наступило время обеда, и Гермиона почувствовала, что проголодалась, но он, казалось, словно бы чувствовал ее желания. — Пойдем. Спустимся вниз, надо что-нибудь поесть. Гермиона улыбнулась и встала. Она уже начала одеваться в свою одежду, когда Люциус полез в гардероб и бросил ей одну из своих рубашек. — Можешь надеть это… Гермиона еще раз улыбнулась. Это была прекрасная рубашка, пошитая магловским портным. Она с удивлением обнаружила у него нечто, сделанное руками маглов, хотя и помнила, что внизу висит еще и Тернер. Быть может, Люциус Малфой на самом деле и не был таким фанатиком, каким казался ей всегда. Надев рубашку, она ощутила на ней его запах — и обрадовалась этому. Та была длинной и свисала Гермионе почти до колен. Пришлось закатать манжеты и оставить две верхние пуговицы расстегнутыми. Закончив, она подняла глаза и увидела, что Люциус смотрит на нее с довольной улыбкой. Она кокетливо усмехнулась. — Ну что, сэр, как она мне? Приблизившись, Люциус посмотрел на нее сверху вниз и слегка кивнул в одобрительном жесте. А потом, наклонившись, нежно, но чувственно поцеловал ее в губы и отодвинулся, натягивая на себя халат, прежде чем выйти из комнаты. Улыбка Гермионы стала совсем широкой, и она последовала за ним вниз по лестнице. Они прошли на кухню. И Гермиона уже во второй раз удивилась, насколько там уютно. — Мне нравится эта кухня. — Хм… Приятно. — Но она и впрямь очень симпатичная! О-о-о… ты бы видел мою. Кажется, она постоянно завалена какими-то тарелками, мисками с остатками макарон и грудами грязной посуды! Он ухмыльнулся. — Я помню, как выглядит твоя кухня. Гермиона тут же покраснела. Странно, что она могла забыть об этом… Но иногда ей казалось, что они с Люциусом словно бы не существуют где-то еще, за пределами этого дома. Во всяком случае, сейчас она не могла представить себе этого. Никак не могла. — О да, — пробормотала она, скривив губы в смущенной улыбке, и привычно поинтересовалась: — Мне что-нибудь приготовить? — Да думаю, что сам справлюсь. Гермиона изумленно открыла рот. Рон не мог сварить даже яйца. Она никогда не представляла Люциуса ни в домашней обстановке, ни занимающимся готовкой. — Э-эм... Неужели… — она засмеялась. — Это было бы прекрасно. Он довольно глянул на нее. — Ты, кажется, удивлена. — Да нет! Просто… я имела в виду, что… ну, в общем-то, да. Я думала, что у тебя целая куча домовиков, и тебе точно никогда не требовалось готовить себе самому. — Когда нахожусь в поместье — да. Да и бывая в Лондоне, обычно обедаю где-то, но, что поделать, я уже давно обнаружил, что мне нравится иногда готовить. Я испытываю от этого удовольствие, это фокусирует ум и питает душу, а не только тело. Гермиона снова улыбнулась, наблюдая, как Малфой плавно перемещается по кухне, собирая необходимые ингредиенты и посуду. Он на мгновение остановился и, приподняв бровь, посмотрел на нее. — Ты только не надейся, что я какой-нибудь великий шеф-повар, отмеченный звездой Мишлена. Она засмеялась над подобной характеристикой. В конце концов, и на солнце бывают пятна. Однако Люциус быстро и ловко приготовил для них грибной омлет, который Гермиона с удовольствием съела, абсолютно искренне похвалив его кулинарные способности. — Не нахваливай меня, это же всего лишь омлет, — пожал плечами Малфой. — Да, и это блюдо — одно из самых обманчиво легких блюд, чтобы сделать его правильно. А ты сделал его именно так. Не поднимая глаз от тарелки, Люциус едва заметно улыбнулся. Почему-то ему было очень приятно готовить пищу для нее. Эта маленькая грязнокровка творила с ним что-то непонятное. А еще… она и впрямь совершенно искренне была благодарна ему. И эта подлинная искренность снова вдруг наполнила его теплом, к которому он не привык. Находиться сейчас с ней было почти так же приятно, как и быть внутри нее. Он немного напрягся, усердно стараясь не думать об этом. Гермиона же, пока поедала омлет, чувствовала, что пришло время обсудить тему концерта. Тем более что уже давно хотела об этом поговорить. — Почему ты выбрал на тот вечер именно Шуберта? — Думаю, ты и сама знаешь почему. — Может быть, но хочу услышать твою версию. — На мой взгляд, это в высшей степени эротичное музыкальное произведение. Между ними повисла пауза. — И ты думал, что великим игрокам в квиддич будет интересен вечер музыкальной эротики? — Меньше всего я думал тогда об игроках в квиддич. Потому что, подбирая репертуар, думал только о тебе. Гермиона подняла на него глаза, и он не отвел взгляда. Она знала, что это правда, но его откровенное признание своего намеренного соблазнения, так или иначе, поразило ее. Она напряглась, внезапно вспомнив о его всегдашней расчетливости. И о том, что именно за нее дала ему пощечину, когда впервые пришла в этот дом. Сейчас ей почти хотелось сделать это снова. С того самого, первого раза, она ни разу не сомневалась в своем решении отдаться ему и, что самое главное, никогда не чувствовала вины за это. «Да! Я сплю с Люциусом Малфоем. И совсем не жалею об этом…» И желание ударить его быстро прошло. «Все равно это ничего не даст. А только подпитает наше вожделение друг к другу». И Гермиона заговорила именно об этом. — Помнишь, когда я пришла сюда в первый раз, я ударила тебя? — И помню, что даже не раз. — Ты был против? — Если б я был против, ты бы это заметила, поверь… — Неужели тебе понравилось? — Скорее, мне понравилось видеть, как ты сдаешься мне на милость, а твоя стойкость улетучивается ко всем чертям. Гермиона снова напряглась. «Неужели я должна сердиться на него за это самонадеянное высокомерие?» — но как бы она ни старалась почувствовать к нему злобу, не могла никак. — Ты всегда такой честный? — Стараюсь быть. Тем не менее, в моей жизни были моменты, когда должен был лгать почти постоянно. И это было очень утомительно. Она прямо и открыто посмотрела ему в лицо. Люциус ответил ей похожим взглядом, приподняв бровь. И Гермиона почувствовала, что ей совсем не хочется вспоминать о том, кем он был, а точней, кем он все еще мог быть. — Ты так же честен с… Она остановилась, внезапно осознав, что до этого они еще никогда не упоминали Нарциссу, но Люциус закончил предложение за нее. — Со своей женой? — Да. — Обычно да, хотя теперь мы и не говорим с ней так часто, как раньше. Гермиона понимала, почему она сейчас находится здесь, но никогда не думала о причинах его прелюбодеяния. Должно быть, Люциус тоже был недоволен своей жизнью и своим браком. Ей вдруг стало странно неловко. Он был предельно откровенен с ней, и Гермиона очень ценила это, но теперь хотелось прекратить разговор. — Можно мне снова увидеть твою библиотеку? — Конечно. Внутри у Люциуса снова стало тепло. Он быстро поднялся и взялся за спинку стула позади нее. — Спасибо за прекрасный обед, — тоже вставая, Гермиона потянулась и поцеловала его. Ему вдруг стало еще теплей. Гермиона схватилась за грязные тарелки, но Малфой остановил ее за руку. — Оставь. Какая польза от того, чтобы быть волшебником, если это не может помочь нам справиться с домашней рутиной? Взмахом руки стол тут же очистился, и грязная посуда влетела в посудомоечную машину, которая немедленно завелась, начиная работать. Она ухмыльнулась. — Странно. Я редко делаю это дома. Почему-то чувствую, будто обманываю кого-то. — Тогда ты просто дурочка. Гермиона в шоке посмотрела на него. Эти жестокие слова причинили ей боль. Но вместо гнева она обнаружила, что послушно соглашается с ним: — Да, я тоже так думаю. Люциус уставился на нее. В этой женщине была какая-то необыкновенная сила, снова взволновавшая его. Малфой наклонился и поцеловал ее, рот казался просто восхитительным в своей мягкой нежности. А затем, взяв за руку, повел Гермиону вверх по лестнице в библиотеку. И она снова потеряла дар речи, когда вошла в комнату, количество книг уже во второй раз ошеломило ее. — Сколько времени у нас есть? Его слова вдруг наполнили ее чувством страха: она вспомнила, что уже скоро придется покинуть это место. Как бы она ни хотела снова увидеть своих детей и даже увидеть Рона, все же ей очень не хотелось, чтобы ощущения, что испытывала она сейчас, прекратились. — А сколько сейчас времени? — Только час дня. Гермиона обрадовалась. У нее еще было два часа. — Мне нужно будет уйти в три. — Тогда торопиться пока незачем. Библиотека в твоем распоряжении. Хочешь, чтоб я оставил тебя одну? Она повернулась к нему. — Нет! То есть… я хотела сказать: ты можешь делать, что хочешь, но… не стоит уходить отсюда из-за меня. Улыбнувшись, Малфоя уселся на ближайший стул и принялся просто наблюдать за ней. Гермиона начала неспешно просматривать книжные полки, время от времени вынимая откуда-то том. И внимательно его изучая или размышляя над содержимым вслух. Сказать по правде, ее интеллект и знания поражали Малфоя, еще никогда он не сталкивался с подобной ведьмой или же волшебником. Ее жажда новых знаний, ее интеллектуальная мощь чем-то напомнила ему самого себя, такого, каким он был еще в школе. Он вспомнил, как пытался привить эти качества Драко, но, увы, потерпел неудачу. И теперь она, эта грязнокровная девчонка, когда-то срывавшая его планы и даже частично ответственная за пребывание Люциуса в Азкабане, стояла посреди его библиотеки, одетая лишь в его собственную рубашку, и была почти полностью поглощена его книгами. И Малфой не мог понять, чего сейчас в его душе больше: раздражения или умиления ею… Выходило… последнего. Он понимал, что безмерно очарован ею. В Люциусе снова зажегся огонь вожделения, и он знал, что его не потушить иначе, как… Девчонка сидела в кресле, листая какую-то книгу. Он подошел к ней и, наклонившись, убрал упавшую прядь волос с ее лица. Гермиона лишь улыбнулась и снова вернулась к томику в руках. Малфой опустился перед ней на колени, пробежал руками по ее ногам и раздвинул их. Она удивленно посмотрела вниз, но не остановила его. Просто раздвинула их и позволила ему делать все, что он хочет. А сама продолжила читать. А Люциус уже совсем скоро прильнул к ее плоти. Прильнул мягко и нежно, словно опасаясь сделать ей больно. Гермиона уже знала, как любит он ласкать ее вот так… как обожает оральные ласки, словно ему нравится выставлять напоказ собственную уязвимость. Гермиона опустила руку и погладила его по голове, по-прежнему не отрываясь от книги. Казалось, прошла целая вечность. Время от времени она отрывалась от чтения и фокусировалась на светловолосой голове, склонившейся к ее лону. Ощущения, что дарил язык Малфоя, казались волшебными. Почувствовав, как она напряглась, он ускорился, доводя ее до кульминации. И мягко выдохнув, наконец она достигла разрядки, чувствуя, как внутри трепещут сотни бабочек. Но это его не остановило, по-прежнему оставаясь там же и продолжая ласкать ее и дальше. Он не останавливался, продолжая и продолжая еле заметно касаться клитора, словно не желал отрываться от этой женщины ни на миг. Для любого, увидевшего нечто подобное, эта сцена могла бы показаться отвратительной и даже унизительной в своей откровенности, но для них двоих это была сама жизнь, наполненная такой необъяснимой тягой друг к другу. Гермиона потеряла счет оргазмам, но не это было сейчас для нее главным, гораздо важней было отношение к происходящему самого Люциуса, сравнимое разве что с каким-то невероятным преклонением верующего перед своим божеством. Он словно бы священнодействовал, поклоняясь ей своими ласками, не думал о собственной кульминации, не думал ни о чем, и Гермиона поняла это сейчас. И это его отношение трогало ее почти до слез. Наконец, спустя почти час, она отложила книгу в сторону и, повернувшись к нему, наклонила и глубоко поцеловала его в губы, ощущая на них вкус собственной плоти. А потом медленно сползла с кресла и вытянулась на полу. Сейчас ей было нужно, чтобы он тотчас же взял ее, глубоко и сразу. Теперь все, чего ей хотелось, это доставить удовольствие и ему. Поняв ее без слов, Малфой почти сразу толкнулся давно напрягшимся членом во влагалище и полностью вошел в нее. Гермиона застонала, наслаждаясь полнотой ощущений, что дарила ей эта изголодавшая плоть. Люциус кончил быстро, он не помнил, когда их слияние было нежнее, чем теперь, несмотря на то, что оргазма она не достигла. Тяжело дыша, он глухо проговорил: — Прости… — За что? — За то, что не кончила сейчас. Гермиона засмеялась. — Не надо извиняться, — она погладила Люциуса по волосам. — Тем более что я столько раз испытала оргазм до этого… Малфой зажмурился от удовольствия: прикосновение ее руки казалось бесконечно приятным, ему ужасно не хотелось, чтобы она останавливалась. — В близости с тобой оргазм — это не всегда главное… Просто я обожаю, когда ты внутри меня, особенно после того, что сделал для меня до этого. — Я сделал то же, что ранее и ты… — Тебе хорошо со мной, правда? — она словно констатировала очевидное. — Очень. — Но почему? — Потому что это ты. — Грязнокровка? Он помолчал. — Да. — И в этом-то и заключается непреодолимый парадокс, да? Люциус ничего не ответил. — Ты же до сих пор ненавидишь маглов и маглорожденных? — Да, — он еле слышно вздохнул. — И все же пошел на роман с грязнокровкой и даришь ей такие ласки? Малфой снова вздохнул. — Признаюсь, я и сам не до конца понимаю это. Но точно знаю, что ты мне очень нужна. Ты и впрямь сильно нужна мне. И я могу время от времени обладать тобой здесь, держа эту часть своего существования подальше от всей остальной своей жизни. Жестокость его честных слов снова заставила Гермиону напрячься, но почти сразу она поняла, что чувства Люциуса, по сути, ничем не отличаются от ее собственных. Она ведь тоже разделила свою жизнь почти точно так же… Он не существовал для нее вне стен этого дома, но знала Гермиона и другое: если бы у нее не было возможности встречаться с ним здесь, она нипочем бы не смогла б справиться с происходящим там, в ее реальном мире. — Я тоже ненавижу все твои жизненные принципы, ненавижу твое поклонение чистокровной доктрине, ненавижу отношение к темной магии, воплощающей твои идеалы, — она перевела дыхание. — Еще ненавижу то, что ты сделал со мной и моими друзьями. Но когда я здесь, то почему-то забываю все это. В этом доме ничего из этого не имеет никакого значения. И важны только ты и я… «В этом доме, думаю, я и влюбилась в тебя», — подумала Гермиона, но вслух ничего не сказала. — Там, снаружи я постоянно пытаюсь притвориться, что тебя не существует. И, кажется, это работает, — продолжила она. — У меня точно так же… Что ж… тогда мы как-то разрешили этот парадокс. — Или же просто проигнорировали его. Совершенно довольные и умиротворенные, несмотря на то, что разговор их был нелегким, они еще долго лежали в тишине, осознавая, что прекрасно поняли друг друга. — Мне пора идти, — Гермиона подняла голову. — Могу я принять у тебя душ? — Тебе незачем об этом спрашивать. Она поцеловала Люциуса в шею, и он поднялся, выскальзывая из нее. Охваченная ощущением потери, Гермиона чуть не заплакала, но потом тоже поднялась на ноги. — Мне так нравится твоя рубашка. — Она тебе идет. Улыбнувшись, она сняла ее и, оставив на стуле, направилась в душ. А там, оказавшись под бьющими струями воды, снова задумалась о странной ситуации, в которой оказалась. В стенах этого дома у нее действительно получалось забыть, кем был Малфой, кем была она, забыть их прошлое и даже настоящее. Здесь Люциус вел себя по отношению к ней совершенно безупречно, от удовольствия, которое она получала от его тела, до дружелюбного гостеприимства, да и вообще общения с этим умным и интересным человеком. Ее поразило, что если б она познакомилась с еще молодым Люциусом до того, как выйти замуж за Рона, и он вел бы себя с ней так же, как ведет сейчас, то скорей сочла бы его вполне подходящим спутником жизни. И она понимала, почему поддалась его обаянию. Потому что нуждалась в чем-то большем. Да еще и оказалась увлечена им, как мужчиной. Один только вопрос мучил Гермиону: почему это должен был оказаться именно он, Люциус Малфой? Почему они выбрали именно друг друга? Ведь было множество других мужчин и женщин, с которыми они сталкивались… Гермиона неохотно признала, что это могло произойти именно из-за их противоположных верований и подхода к жизни, из-за того, кем они были и что сделали в этой жизни. Будто их различие, их противоположность и создала то неоспоримое волнение в отношении друг друга. Словно оба они использовали те черты самих себя, с которыми никогда не хотели сталкиваться. И здесь, в этом доме, относясь друг к другу как к равным, с уважением и терпимостью, это вдруг стало способом, чтобы хоть как-то исправить ситуацию? Стало своеобразным открытием самих себя только с новой стороны? И теперь, совершая что-то, казалось бы, ранее совсем невозможное, они с удивлением понимали, что могут! Могут сделать и это… И отказаться от этих новых возможностей уже не в силах. И, забыв на мгновение, кем он был, она подумала лишь о том, что изменяет своему мужу. Откровенно говоря, Гермиона едва ли могла назвать это изменой. Хотя и осознавала полнейшее отсутствие морали в том, что происходило. Просто цинично рационализировала это, как нечто полезное, даже необходимое для сохранения собственного брака, да и своего здравомыслия. И, что странно, это даже не подвергалось никакому сомнению. Ее отношения с Люциусом Малфоем не вредили, нет, наоборот, помогали улучшить отношения с мужем. И казалось, что Рону совсем не нужно ничего знать! Вода продолжала литься на мокрое тело, и разум никак не успокаивался. Гермиона вдруг поняла, что еще один вопрос вызывает у нее неловкость. А любила ли она когда-нибудь Рона? И осознала, что не уверена в ответе «Да»… Она сильно тряхнула головой, сбрызгивая с нее воду и пытаясь прогнать эти дурацкие мысли. Но не смогла. Она никоим образом не подвергала сомнению закономерность и даже правильность своего выбора и желание сохранить брак, но, что поделать, ее теперешние отношения с Люциусом обнажили какие-то раньше неясные, но глубинные недостатки. А ее любовник? Почему он изменял своей жене после стольких лет, казалось бы, благополучного брака? Она не могла до конца понять его мотивацию. И не была уверена, что сможет найти ответы на все эти вопросы. Несмотря на всю страсть и завораживающий интеллект, Люциус до сих пор оставался для нее закрытой книгой, загадкой. Гермиона не могла найти в себе силы копать слишком глубоко. Она лишь точно знала, что ей не понравится найденное. И предпочитала не узнавать никаких подробностей, даже будучи готовой к ним. В конце концов она поняла, что стоит в душе уже долго. Торопясь, Гермиона быстро домылась и принялась вытираться. «Уже почти три часа! И я никогда не допущу, чтобы эти отношения хоть как-то мешали благополучию моих детей, — сказала она самой себе, чувствуя, как внутри что-то больно кольнуло от мысли, что придется покинуть Малфоя. И она упрямо попыталась игнорировать это. — Ничего, неделя пройдет быстро, и я с радостью проведу время с семьей». Вернувшись в библиотеку, где Люциус сидел в ее кресле, она невесело улыбнулась: — Ну все, я должна идти. Он перевел на нее взгляд, так ничего и не ответив. А растерянно оглядывая библиотеку, она увидела оставленную на спинке стула рубашку, ту, что была на ней. Взяв ее и поднеся к лицу, Гермиона глубоко вдохнула. Как будто ее обнимал Люциус… Хотелось утащить ее и спрятать в задней части ящика дома, а потом вытащить и, прижав к лицу, вдыхать, вдыхать, вдыхать... — Забери, если хочешь… Гермиона повернулась к нему. Казалось, Малфой читает ее мысли, что было совсем не удивительно. Некоторое время она смотрела на Люциуса, обдумывая слова, но потом вернула рубашку на спинку стула. — Ты же знаешь, что я не возьму. Он ответил не сразу. — Потому что я не существую для тебя вне этого дома, — этими словами он словно бы подтверждал сказанное раньше. — Именно так… — Гермиона тихонько вздохнула. — Так же, как и я не существую для тебя за пределами этого. В комнате снова воцарилась тишина. Люциус обдумал ее слова. Мысль о том, чтобы видеть ее в поместье или еще где-нибудь обычной любовницей откровенно претила ему. — Пожалуй, так и есть… Гермиона прямо взглянула на него. — Значит, нам обоим кажется одно и то же. Она закончила одеваться. — Мне прийти на следующей неделе? — Не задавай смешных вопросов, — резко ответил Малфой, но ее это не смутило. — Тогда до следующей среды. — Конечно. Гермиона повернулась, чтобы уйти. — Подожди! — властно прозвучал его голос. Она обернулась, поднявшийся Люциус протягивал ей руку. Гермиона приблизилась, а он, взяв ее за руку, перевернул так, чтобы ладонь была обращена к верху, и тепло поцеловал ее. Затем поцеловал запястье, двигаясь все выше и выше, притягивая ее к себе. Потом вторая его рука поднялась, чтобы обхватить ее лицо, и Люциус раздвинув ее губы своими, скользнул в рот Гермионы языком и сплелся им с ее собственным. Но потом отстранился, лбом опершись о лоб Гермионы. — Все… теперь иди. — До встречи, Люциус. На этот раз у Гермионы получилось спокойно повернуться и уйти от него, хотя душа и горела от мук, больше похожих на агонию. Что, сказать по правде, очень удивляло ее… ______________________________________________________________________________ Когда Люциус снова опустился в ее кресло, то внезапно осознал, что дом сразу же показался ему каким-то… опустевшим. Время, проводимое с грязнокровкой, было очень приятным, он не боялся признать это и знал, что именно оно позволит ему оставаться довольным и спокойным в течение всей недели. Странно, но он относился к ней с уважением и нежностью, в чем совершенно не стыдился признаться, пусть даже самому себе. Оказываясь с ней здесь, он относился к Гермионе так же, как и к самой благородной чистокровной ведьме. И не совершал для этого никаких усилий над собой. Он знал, что его физическая тяга к этой женщине неопровержима. Но вот почему он так жаждал ласкать ее орально? Это немного смущало. Почему интимная ласка, которая должна была показаться с грязнокровкой просто отталкивающей, в реальности оказалась завораживающе привлекательной до такой степени, что он почти сходил по ней с ума. Он даже не сомневался в этом, поскольку его потребность в ней была ясна, как солнечный день. Люциус просто четко знал, что время от времени должен вкушать ее, потому и делал это, как само собой разумеющееся. Правда, поначалу ему казалось, что одного раза будет достаточно. Но, увы… как же он ошибался. Правда, претерпев неудачу, теперь он отпустил ситуацию и откровенно наслаждался проведенным вместе временем больше всего на свете. Нет, конечно, он до сих пор ненавидел грязнокровок. И, действительно, мысль о вмешательстве этой девчонки в прошлые его дела, ее горячее желание творить направо и налево добро — все это и до сих пор казалось ему отвратительным. Но… но когда она обнаженная оказывалась у него в руках, Люциус готов был впитывать ее всем своим существом, она становилась воздухом, которым он только и мог дышать. «Но почему? Почему, черт возьми, мое вожделение не утихло после первого раза? И почему эта девчонка до сих пор продолжает преследовать и мучить меня? Мое тело, мои мысли, мою душу, будь она неладна!» Попытавшись вызвать в себе негодование на нее, Люциус провел по губам ладонью и вдруг почувствовал на них вкус Гермионы. Внутри что-то дернулось. И это что-то было отнюдь не негодованием… Наконец он поднялся и прошел в приемную. Портрет отца по-прежнему с презрением смотрел на него сверху вниз. Люциус с усмешкой ответил: — Что… осуждаешь? Да у тебя просто никогда не было такой женщины... Если б у тебя когда-нибудь была подобная, ты бы ничем не отличался от меня. Она… она — восхитительна, она просто совершенна, если хочешь знать! Портрет Абраксаса Малфоя продолжал холодно взирать на сына. Люциус еще какое-то время смотрел на него в ответ, а затем внезапно встал и, забравшись на стол, с силой потянул картину со стены, снимая ее, больше не взглянув на изображение отца. Он резко шагнул к двери, ведущей в подвал, и пинком распахнул ее. Потом отнес портрет в пыльную кладовую в задней части подвала, где прислонил его лицом к стене. Отряхнул руки и вернулся наверх. Малфой еще немного постоял в коридоре, вслушиваясь в тишину дома. Стоящие рядом часы продолжали размерено тикать, а в глубине подвала все еще поскрипывали ступеньки лестницы, словно откликаясь на его недавние шаги. Он знал, что дом снова пуст. И не только… теперь в нем казалось намного холоднее, чем в присутствии Гермионы. Малфой невольно вздрогнул. «Она же грязнокровка! Да что ж со мной происходит? Что случилось с моими многолетними убеждениями, с моими всегдашними идеалами?» Он поморщился, отлично понимая, что не сможет обойтись без нее. Но это-то и наполняло беспокойством. «Должен ли я продолжать жить так, будто ее нет в моей жизни?» В этом напряженном одиночестве он пребывал еще долго, и только потом, резко вдохнув, быстро оделся, взял свою трость и вырвался из дома прочь, оставляя его холодную пустоту позади. ______________________________________________________________________________ Прошло несколько недель. Каждую среду Гермиона приходила к Люциусу, как только высаживала детей. Их тела почти сразу же сливались, оставаясь такими же бОльшую часть дня. Хотя, в перерывах между сексуальными играми они всегда читали, слушали музыку или просто о чем-то разговаривали. На удивление они хорошо ладили друг с другом. И Малфой даже заставлял ее смеяться. Время от времени его язвительное остроумие заставляло Гермиону откидывать голову назад и почти истерически хохотать, чего никогда не мог сделать Рон. Его примитивный юношеский юмор редко забавлял ее. И когда дом заполняли звуки ее заливистого смеха, Люциус Малфой чувствовал себя так спокойно и уютно, как не чувствовал никогда в жизни. Нарциссу почему-то никогда не веселили проявления его юмора, и Люциус уже давно перестал даже пытаться развлечь ее. Грязнокровка же, казалось, ценила в нем все — и шутки, и душевные беседы ни о чем, и споры о чем-то интеллектуальном. Время, которое они проводили в его библиотеке, обсуждая книги или какой-то особый аспект магических знаний, дарило ему столько удовлетворения, которого он не получил бы за целую вечность. А в промежутках он обязательно опускался перед ней на колени, снова и снова блаженно выпивая ее сущность, а потом стягивал Гермиону на пол, жадно погружаясь в ее глубины. И зная, что теперь уже не сможет без этого жить. Но! Он все еще мог отделить это все от своего реального существования. В этом Люциус был уверен. ______________________________________________________________________________ А вот Гермиону почему-то ничуть не тревожила эта двойная жизнь. Она просто была ужасно счастлива. Отношения с Люциусом удовлетворяли все потребности, которые не мог удовлетворить брак, и позволяли ей спокойно и беззаботно жить дома с семьей. Конечно, иногда она задумывалась над этим и время от времени даже останавливалась, напоминая себе, что спит с Люциусом Малфоем, и даже пыталась вызвать у себя хоть какой-нибудь стыд или чувство вины. Но… не получалось. Она знала, что если б не этот роман, то жить с Роном дальше получилось бы у нее вряд ли, их брак не смог бы продолжаться в том виде, каким он был. Более того, Гермиона даже боялась, что, не будь Малфоя, и последствия оказались бы намного хуже, чем те, которых она опасалась. По правде говоря, именно тот факт, что роман у нее с Люциусом Малфоем и позволял ей оставаться свободной от чувства вины. Поскольку он и был именно таким, самым маловероятным человеком, с которым она могла вдруг начать общаться, и это тоже как-то отдаляло его от реальной жизни Гермионы. Она знала, что Люциус тоже не желает, чтобы их отношения оказались раскрыты, поэтому они и тихо-мирно сосуществовали исключительно в своем маленьком кенгсингтонском мирке по средам. Как давно она уже осознала, о его жизни вне их встреч удавалось не думать. Теперь, когда, будучи рядом, он относился так красиво, что его прошлое, его убеждения, его сомнительный этический кодекс казались ей какими-то незаметными. Насколько она знала, он все еще участвовал в каких-то подозрительных мероприятиях, но пока они не касались ее, Гермиона могла делать вид, что их просто не существует. Она нуждалась в нем или иначе сошла бы с ума. И очень хорошо понимала это. Но, в конце концов, ее детям была нужна сильная и счастливая мать. И Гермиона продолжала свои отношения с Малфоем. ______________________________________________________________________________ В понедельник, как обычно, она сидела на всегдашнем утреннем совещании в министерстве. И проводила время, думая о том, когда Люциус в последний раз был внутри нее. Это облегчало скуку. Она просто представляла, как он опускается к левому соску, когда голос Шеклболта выбил ее из колеи. — Гермиона? С тобой все в порядке? Могу я ненадолго увидеться с тобой у себя в кабинете? Будь добра… — Извини, Кингсли, — она неохотно выкарабкалась из своих мечтаний. — Конечно я зайду. Поднявшись, она последовала за министром, направляясь к его кабинету. — Спасибо. Закрой дверь, пожалуйста, и присаживайся. Гермиона так и сделала. Чтобы начать говорить, тому понадобилось время. И выглядел он весьма серьезным. Гермиона почувствовала себя неловко. «Неужели он что-то знает? Что-то обо мне?» — Гермиона ощутила, что разум немного помутился, а сердце забилось, словно сумасшедшее. — Гермиона, помнишь, несколько недель назад я упоминал о волшебнике из Восточной Европы по имени Иван Кресвидьев? — Помню, — Гермиона облегченно выдохнула и немного расслабилась. — Мы надеялись, что нам удастся удержать его на континенте, где он, как оказалось, накапливал поддержку и средства для пропаганды своих верований Темных Чистокровных. Во имя Волдеморта. Он даже зашел так далеко, что объявил себя его преемником. Наши авроры, включая Гарри, усердно работали над тем, чтобы ограничить его влияние, и в целом добились успеха. Но, к сожалению, на прошлой неделе у нас появились сведения, позволяющие предположить, что он, возможно, появится в нашей стране. — В самом деле? — у нее возник интерес. — Да. Это очень серьезный вопрос. Этот волшебник с каждым днем становится все более могущественным и осторожным. Нельзя допустить его усиления. Тем более что я слышал, как его имя уже упоминается в определенных кругах и здесь. А еще есть свидетельства, что и в Британии может существовать небольшая группа волшебников и ведьм, ранее лояльных Волан-де-Морту, которые повышают его авторитет в этой стране — получают поддержку, собирают деньги, организуют встречи, создают тайные ковены. — Что нас беспокоит, так это то, что еще он планирует с помощью этих людей проникнуть в нашу страну, возможно, даже планирует какой-то особенно крупномасштабный террористический акт. Конечно, Кубок мира по квиддичу стал бы для него подходящей идеей. — Но ведь это могло бы отвратить народ вообще от всего чистокровного? Я думала, что эти верования исчезли со времен войны, разве не так? Теперь волшебники должны приходить в ужас от мысли, что убивают невинных людей. — Ты, конечно, права, но, скорее всего, Кресвидьев, как и Волдеморт, будет действовать, прежде всего, используя страхи людей за собственные жизни и жизни близких. И сейчас ему, безусловно, нужны люди, которые смогут финансировать его проекты. Мы не можем позволить себе быть наивными в такой ситуации, Гермиона. Гермиона ощетинилась. — Я отнюдь не наивна, министр. — Прости. Я не это имел в виду. Послушай, я вызвал тебя совсем по другой причине. Я хотел бы, чтобы ты провела негласное расследование и попыталась выяснить, какую поддержку получил Кресвидьев здесь. Поговори с людьми, навострив глаза и уши. Будь осторожна, но внимательна. Я уверен, с твоим острым умом, ты сможешь пролить свет на этот вопрос, и очень скоро. — Конечно, министр, — Гермиона сразу почувствовала волнение и засияла. — Спасибо, Кингсли. Не могу сказать, как много это поручение значит для меня. Выйдя из кабинета Шеклболта, Гермиона практически полетела по коридору. Жизнь снова внезапно заиграла красками: возвращение на работу, Люциус, а теперь и это. Она еще никогда не была счастливее. Что могло быть лучше? В этот день муж сам забрал детей, и когда она вошла в дом и услышала топот маленьких ножек, бегущих ей навстречу, сердце ее словно разбухло от счастья. Гермиона наклонилась, чтобы обнять деток, бросившихся ей в объятия, и принялась жарко целовать их. Потом все вместе они отправились на кухню, чтобы рассказать ей о том, как прошел день. И удовлетворенность просто нахлынула на Гермиону огромной волной. «А через несколько дней я увижу Люциуса...» Нет, Гермиона точно не хотела ничего менять в своей жизни.