Ощущение вкуса

Люциус провел Гермиону в комнату, находящуюся в задней части дома. И она поняла, что никогда не видела ничего больше, чем гостиная, библиотека и спальня. Комната, в которой она очутилась, была явно столовой. Гермиона почувствовала, как у нее отвисает челюсть, и ей пришлось сделать над собой усилие, чтобы закрыть ее. Комната была больше гостиной, с двумя высокими окнами и люстрой, свисавшей с богато украшенного потолка. Темные, элегантные обои поднимались вверх от рельса Дадо. Стены были увешаны картинами в золоченых рамах, написанными маслом. Та, что висела над камином в дальнем конце, похоже, была Констеблевской. На этот раз она не стала даже сомневаться в ее подлинности. Люциус подошел к боковому столику и повернулся к нему спиной. Продолжая осматривать комнату, Гермиона услышала тихое хлопанье пробки от шампанского. Он снова подошел к ней, протягивая руку с находящимся в ней пузырящимся бокалом на длинной ножке. — Спасибо тебе. Какая красивая комната... — Хм, — пробормотал Люциус, оглядываясь по сторонам, словно впервые задумался об этом. — Ее редко используют. Я здесь не развлекаюсь. — А следовало бы. — Я пользуюсь этим домом, когда бываю в Лондоне по делам и... — И когда еще? — Для встреч с тобой. — В таком случае я настаиваю, чтобы с этого момента мы ели здесь, — она ухмыльнулась, прежде чем сделать большой глоток шампанского. Казалось, будто пузырьки сами поднимаются в ее сознании, наполняя то каким-то трепетным предвкушением. Люциус ответил ей кривоватой ухмылкой. — Ну, насколько я помню, мы вообще не склонны много есть, когда ты здесь. — Ну, тогда вы пренебрегаете моим аппетитом, мистер Малфой. — У меня сложилось впечатление, что вы вполне способны позаботиться о себе, мисс Грейнджер. Однако сегодня вечером я попытаюсь исправить ситуацию. Гермиона не стала поправлять его, когда он подразнил ее девичьей фамилией. На этот раз ей понравилось. Он наклонился, чтобы поцеловать ее, но как только губы их сблизились, она снова поднесла бокал к губам, уворачиваясь от него. Он остановился, но не отступил, глядя на нее с какой-то горящей решимостью. Как только ее бокал опустился снова, он продолжил поцелуй с того места, где остановился, на этот раз крепко обхватив ее голову и не позволяя ей сбежать. Гермиона посмотрела на него, как только они отстранились друг от друга, глаза Люциуса выглядели еще более стальными, чем когда-либо. Ее непокорность куда-то рухнула, а вожделение только возросло. Она слегка покачнулась и подняла руки, собираясь снова притянуть его к себе, но на этот раз он резко отступил назад. — Я должен уйти, чтобы позаботиться о нашей еде, — он плавно повернулся и направился к двери. Успокоившись после его присутствия, она подумала вслух: — А я-то надеялась, что мы закажем что-нибудь в ресторане... Люциус услышал ее бормотание, остановился и обернулся, бросив на нее немного высокомерный взгляд. — Что, мисс Грейнджер? Она смущенно ухмыльнулась. — Ты что, сам приготовил ужин? — Да, — он кивнул. — Тебя это удивляет? — Гермиона могла сказать, что он выглядит почти оскорбленным. — Нет! Я имею в виду... Не знаю... Я... Наверное, немного, — она развела руки в стороны. Глаза Малфоя слегка поднялись к потолку. — Дорогая, ты думаешь, что я совсем некомпетентен в домашнем хозяйстве? Ты говоришь так, будто я не смогу сварить даже яйцо! — Мне жаль... Извини. Это очень здорово. Просто я не ожидала, что такой мужчина, как ты, будет... стоять и возиться с чем-то на кухне. — Ну, я приготовил ужин не только себе, но и тебе тоже. Знаешь ли, это только дает мне какую-то дополнительную мотивацию. Гермиона только улыбнулась, когда он наконец-то остановился в дверном проеме. — Ты довольно мил, ты знал об этом? На мгновение он замер и ничего не мог сделать, только стоял и смотрел на нее. Все его существо, все, что он когда-нибудь хотел в этой жизни, в чем он действительно нуждался, внезапно и полностью оказалось существующим только в этой женщине, что находилась сейчас в его столовой. Губы Малфоя на мгновение растянулись в улыбке, и он развернулся, чтобы выйти из комнаты. Он не мог больше смотреть на нее. В этот конкретный миг жизнь была слишком прекрасной или же слишком ужасной. Гермиона отхлебнула шампанского. В данный момент она забыла обо всем остальном. Она просто была здесь, с ним. И сейчас готова откровенно обожать и любить его. Гермиона позволила эгоистичному ощущению счастья полностью окутать себя. Через несколько минут Люциус вернулся с двумя тарелками еды. — Садись, — с ухмылкой велел он. Гермиона быстро уселась на стул, положив салфетку на колени. Она довольно улыбнулась стоящей перед ней тарелке. — Выглядит замечательно. Он, не глядя на нее, сел сам. И она заметила легкий румянец на его высоких скулах. — Что это? — Теплый салат из козьего сыра с пармской ветчиной и спаржей, — приглушенные слова были так близки к бормотанию, как мог пробормотать только Люциус Малфой. — Спасибо тебе. Некоторое время они ели молча, причем Люциус был явно смущен и насторожен ее реакцией. — Это просто фантастически вкусно, Люциус. — Хм, — тихо буркнул он, все еще продолжая сидеть с опущенной головой. Гермиона усмехнулась про себя, но продолжила есть. Она имела в виду именно то, что и сказала. Он действительно проделал замечательную работу. Когда Люциус слегка расслабился, они принялись оживленно болтать обо всем и ни о чем: о событиях в волшебном мире, об интригах в министерстве, о сплетнях в Косом переулке. Они разговаривали так, как любая пара разговаривала бы вечером за ужином, подшучивали друг над другом, порой довольствуясь какой-то несущественной чепухой, порой просто молчанием. Когда покончили с салатом, Люциус поднялся, чтобы убрать тарелки. — Тебе нужна помощь? — Нет. Оставайся здесь, — и прежде, чем она успела встать, чтобы помочь ему, он собрал все необходимое и вышел из столовой прочь. Прошло несколько минут, когда он вернулся с новыми тарелками. На этот раз Гермиона решила, что лучше промолчать, но Люциус сам решил поделиться меню. — Теперь гребешки с чесноком, маслом из трав и с пюре из сельдерея. — Как здорово, у меня нет слов... — Лесть поможет тебе всегда. — Я знаю, — ухмыльнулась она. Он выдержал ее пристальный взгляд, и его высокомерная ухмылка вызвала мгновенный спазм в ее животе. Она опустила голову и аккуратно разрезала гребешок пополам, поднося его ко рту. Ее любовник просто смотрел, как губы ее приоткрылись, и она положила между ними сочный кусочек морепродуктов. Вместо того чтобы унять вожделение, его сливочная сладость лишь добавила ей того снова. Она взглянула на Люциуса: — Великолепно! Он приподнял бровь. — Восхитительное чувство вкуса, правда? Как мириады крошечных языковых рецепторов могут различить все эти необыкновенные вещи — горькие, кислые... сладкие... Конечно, они усиливаются, если другие какие-то отказывают. Гермиона подняла голову. Он сосредоточился на еде, но затем плавно положил нож и вилку на место и встал, быстро обойдя вокруг ее стула. Гермиона попыталась оглянуться, но он положил руки ей на плечи, чтобы помешать. Наклонившись, он поцеловал ее в ухо, прошептав тихое: — Т-щ-щ... Дыхание стало тяжелее, и вожделение жадной спиралью словно закрутилось внутри нее. Не успела она опомниться, как он закрыл ей глаза гладким черным материалом и крепко завязал его сзади. Гермиона инстинктивно подняла руки, чтобы отодвинуть повязку, но он крепко схватил их и потянул за собой. Не больно, но так, чтобы она не могла сопротивляться. Гермиона вдруг почувствовала, как руки оказались привязаны к стулу. Она немного отстранилась, но обнаружила, что даже не смогла двинуться. — Люциус! — протест был слабым и неубедительным. — Я хочу есть. — И поэтому ты должна, — она снова почувствовала его дыхание на своем ухе. — Давай просто докажем мою точку зрения, ладно? Она промолчала, ни в чем ему не отказывая. В животе что-то дернулось от предвкушения. Гермиона услышала, как он снова поднял столовые приборы, и услышала легкий шорох его одежды. — Открой рот. Гермиона приоткрыла рот. Теплая плоть гребешка была нежно положена ей в рот. Ее вкусовые рецепторы немедленно лопнули от этого ощущения, заставляя рот наполниться слюной. Она ела гребешок, наслаждаясь его вкусом и консистенцией. Затем он предложил ей бокал, и пузырящееся белое вино, которое они пили, осторожно влил ей в рот. Гермиона восторженно засмеялась и сглотнула. Было такое чувство, что по ее подбородку потекла струйка крови. Люциус поймал струйку на палец и снова засунул его в рот. Она с силой всосала тот, желая, чтобы он так и оставался там. Он послушался ее на некоторое время, прежде чем отстраниться. И Гермиона застонала от потери. Вдруг Гермиона резко вдохнула. Она вновь почувствовала запах еды, которую держали прямо перед нею, и снова жадно открыла рот, но на этот раз ничего не произошло. Застонав, она наклонила, пытаясь дотянуться до его руки. И опять почувствовала запах сочной сладости гребешка, который Люциус держал в дразнящем дюйме от нее. — Тебе нравится моя еда? — поддразнил он ее своим обычно растягивающимся голосом. — Да... очень. Тишина. Никакого движения. Она чуть не взревела от жуткого разочарования. — Хочешь еще немного? — Ты же знаешь, что да... — Тогда попроси меня... вежливо попроси. — Ты ведешь себя как ублюдок, и знаешь это. — Раньше ты так не думала. — Я передумала. Он усмехнулся, но снова ничего не дал ей. — Люциус... — она будто бы простонала. — Я же сказал, что тебе нужно попросить меня вежливо... Она издала жалобное и разочарованное хныканье. — Пожалуйста... — Хорошая девочка. Открой рот. — Я уже больше минуты сижу с ним! — Знаю, мне просто нравится видеть, как твои прекрасные губы краснеют от предвкушения. Гермиона замолчала и снова открыла рот. Через некоторое время он наконец бросил в него половину гребешка. Она жадно жевала его, и каждый глоток разжигал не только ее чувства, но и желание. — Еще? Она горячо закивала. — Очень хорошо. Снова послышался шорох одежды. Губы Гермионы широко раскрылись, а рот неудержимо наполнился слюной. Она почувствовала на своей голове его руки, он словно бы слегка поворачивал ее. На этот раз запах был другим, терпким и мужественным. Она сразу же узнала его, но прежде, чем успела полностью осознать, он поместил между ее губами не сладкую мякоть морепродуктов, а свой твердый набухший член. Гермиона не стала задавать вопросов. Она громко застонала от восхитительного предмета у себя во рту и принялась пробовать и смаковать его с таким же наслаждением, с каким раньше ела морепродукты. Люциус испустил долгий, медленный вздох восхищения, наблюдая, как ее сочные губы тянутся, будто вытягивая из него удовольствие. Ее язык высунулся, впитывая капли, образовавшиеся на кончике, пожирая их, пробуя их соленость на языке, словно дополняя этим сладость моллюсков. Гладкая твердая плоть, которую она держала во рту, была всем, что ей было нужно, всем, чего она хотела. Она могла бы наслаждаться его членом вечно и была бы счастлива. Но потом Малфой опять отстранился. И Гермиона чуть не зарыдала от отчаяния. Вместо этого он поднес ей ко рту бокал с вином, и она снова сделала большой глоток, чтобы запить вкус попробованного. А потом еще еды. Ей дали еще кусочек гребешка, и она с жадностью съела его, сразу же открыв рот, чтобы попробовать еще чего-нибудь, чего она не знала и не хотела знать. Она снова повернула голову и, издав стон удовлетворения, снова вобрала в рот член, все еще сочащийся влагой. На этот раз Люциус еще глубже погрузился в ее рот, громко застонав, когда она жадно взяла его. Он держал ее голову, словно насаживая его на себя, чувствуя, как ее язык и губы пылко всасывают и поглощают его. — Боги... как прекрасно, Гермиона... Она не была уверена, предназначались ли эти слова ей или его члену. И он продолжил. Она больше ничего не видела и не трогала, но ей предлагали еду, вино и член, пока, наконец, и то и другое и третье не закончилось. После того как Гермиона проглотила последний кусок гребешка, он еще крепче сжал ей голову и глубоко вошел в нее, почти задев горло. Она сжалась вокруг, желая, чтобы он проникнул как можно глубже. Но потом медленно отстранился, позволив ей крепко прижаться к нему. Ее язык опять скользнул по щели и опять отстранился. А потом быстро вернулся обратно. Теперь ему нужно было только слегка обнять ее, она прекрасно справлялась с его стремительным высвобождением. Гермиона работала быстро, иногда легко и ловко, иногда отчаянно и туго, с яростью втягивая в себя распухшую головку. Ее вкусовые рецепторы, такие живые от различных ощущений этого вечера, жадно жаждали его конца, его излития. Дыхание Люциуса стало прерывистым, жжение в паху распространялось по всему телу. Его пальцы скользнули ей в волосы, и он полностью вошел в нее. Она с нетерпением ждала и его прикосновения, и его вкуса. Он напрягся и замер. Затем с ревущим стоном взорвался в ней, немного отодвинувшись назад, так что горячие всплески спермы упали ей на язык, снова воспламенив ее чувства и вызвав прилив слюны, залившей его все еще твердый член. Гермиона закрыла глаза, держа его высвобождение во рту, ее разум и тело были полны ощущений. Затем медленно, очень медленно проглотила. Некоторое время он стоял совершенно неподвижно, не считая одного пальца, которым по-прежнему ласкал ее лицо, ее щеки, все еще прижимая их к себе. А потом, так и не отрываясь от нее, он наклонился и развязал повязку. Она подняла глаза и в последний раз обхватила его губами, ее рот никак не мог отпустить член, пока тот наконец не расслабился и не опал прямо у нее во рту. Люциус улыбнулся, все еще тяжело дыша, прежде чем, наконец, не развязал путы на ее запястьях. Он нежно гладил их, покрывая прохладными поцелуями плоть. Его пальцы и губы успокаивали и ласкали эти плененные запястья, чтобы потом нежно обхватить ее руками и притянуть к себе. Не говоря ни слова, Люциус подвел ее к другому концу обеденного стола, где не было столовых приборов и посуды, и усадил на него. Не говоря ни слова, он опустился к ее ногам и осторожно снял поочередно туфли и чулки. Гермиона расслабилась на теплом деревянном столе и подняла глаза к потолку. Над ней висела люстра, сияние ее золотых ветвей было теплым и блестящим в свете свечей, которые слабо мерцали, заставляя и пляшущие тени мерцать над лепниной роз над ней. Его руки двинулись вверх, раздвигая ее плоть и открывая ее для себя. Гермиона была десертом, сейчас она была именно тем, в чем он нуждался. Люциус встал перед ней на колени и благоговейно склонился ниже. Поначалу Гермиону переполняло не просто удовольствие, а какая-то невероятная радость. Все его внимание было так сосредоточено на том, чтобы вкушать и буквально поглощать ее, что потребность в быстром оргазме была напрочь отвергнута. В этот момент она принадлежала ему, а он — ей. Гермиона смотрела поверх себя, и руки ее скользили по древнему дубу, а глаза ловили слабые мерцания отсветов на потолке, ловили хрустальные капли люстры в своем жизнеутверждающем танце. Первый оргазм накрыл ее нарастающей рябью, пробегая по коже какими-то волнами, пока не закончился на пальцах ног. Она вздохнула, чтобы отпустить Люциуса, но не более того. Он не двинулся с места. Люциус остался между ее ног — поскольку не мог быть нигде больше. Обычная болезненная нежность, которая часто следовала за оргазмом, была приглушена; она знала, что может принять его немедленно. Какое-то время он избегал ее пульсирующего клитора, погружаясь внутрь, чтобы впитать то удовольствие, что исходило от нее. Редкие тихие стоны, вибрировавшие рядом с ней, говорили о том, насколько он восхищен своими действиями. Она почувствовала, как его знакомые длинные, сильные пальцы вошли в нее, идеально изогнутые, чтобы потереть ее тайное местечко внутри. Она уперлась в них, и он словно бы ответил ей, положив другую руку к ее животу и прижав так, чтобы она не могла сбежать от него. А потом язык опять вернулся, легко и нежно пробуя ее и дразня. Снова пробуя и снова дразня. Гермиона опять сосредоточилась на танцующих над собой фигурах золотистого оттенка. Рот открылся, и с следующей кульминацией раздался вздыхающий крик полного восторга, этот великий псалом жизни, отразившийся от стен. Они оставались в столовой еще некоторое время. И он никак не мог отстраниться от сути ее существа. Когда он вкушал ее, все было хорошо... И ничего не имело значения, кроме нее. Только она. Гермиона. Больше ничего. Теперь, когда ее тело онемело от наслаждения, оргазмы изменились. Она больше не кончала конвульсивно, но чувствовала себя так, словно ее удерживали на определенном уровне блаженства; ее тело было готово только к этому. Она боялась, что если он уйдет, то ее вообще больше не станет. Она не могла больше думать ни о чем, кроме его рук, его губ в ней и на ней. Наконец, они вынуждены были подняться. Люциус почувствовал болезненную пульсацию и понял, что колени просто ломит от долгого стояния. Он медленно встал и посмотрел на женщину, поднявшуюся вместе с ним. Ее ноги все еще были расставлены, одна вытянута в сторону, голова повернута, а грудь равномерно и тяжело поднималась и опускалась. Набухшая женственность была темной и переполненной постоянным наслаждением, а последствия оргазма все еще оставались в ней, несмотря на всю его жажду почти проглотить ее. Люциус протянул руку. Она устало подняла свою, но не смогла собраться с силами и снова уронила ее. Обхватив, он осторожно вывел ее из комнаты. Привел в спальню и, уложив на кровать, снял с нее остальную одежду. Потом быстро разделся сам. Гермиона оглянулась, понимая, что член по-прежнему такой же большой и готовый, как всегда. Инстинктивно она открылась для него, и без малейшего колебания поднеся свой набухший член ко влагалищу, Люциус вошел в нее почти полностью. Несмотря на легкость, вызванную ее уже полученным удовольствием, лоно по-прежнему казалась ему таким же напряженным и восхитительным, как и прежде. Глаза Гермионы остекленели, но она чувствовала особенную полноту, когда он мощно двигался в ней. Она сосредоточилась и посмотрела ему прямо в глаза. Люциус держал ее голову близко-близко к своей собственной, всего лишь на расстоянии вздоха. — Я должен получать тебя. Всегда. Как я смогу обойтись без тебя? Как смогу? Как? — его последние слова перешли почти в рыдание. Ее тело было настолько единым с его, что даже после всего пережитого Гермиона чувствовала себя готовой к новой кульминации. Его член, казалось, набухал еще больше, толкаясь и толкаясь внутрь, и снова подводя ее к оргазму. — Мой дорогой, — Гермиона прижала его к себе, пальцами впившись в мышцы спины. — Люциус... Кажется, я люблю тебя... Люблю. Она произнесла эти слова тихо, едва слышно. Надеясь, что он все же услышит. Потому что сама всем своим существом чувствовала их. Голова Малфоя опустилась к ее горлу, заглушая гортанный стон, который вырвался из него. Люциус вошел в нее так глубоко, и наслаждение его было настолько сильным, что это заставило весь мир словно бы вращаться вокруг. Он так отчаянно цеплялся за нее, толкаясь еще сильней, что ее собственный оргазм последовал почти сразу, перекатываясь через тело Гермионы постоянно возрастующими волнами, которые, казалось, передавались и ему. Когда они уже начали засыпать, вокруг сгустилась ночь, и у Гермионы возник момент, когда она подумала, что должна встать и уйти, как делала всегда. Ее сердце пропустило удар, и она заставила себя приподняться. Люциус встревоженно повернулся к ней, в его глазах была почти паника. — Куда ты собралась? Она улыбнулась и снова упала на кровать. — Я и забыла. Никуда не пойду. Останусь здесь. Люциус крепко прижал ее к себе. — На всю ночь. — На всю ночь, — повторила она. Ни один из них не упомянул о ее словах, сказанных прежде. И это ее ничуть не беспокоило. Она произнесла их не для того, чтобы он ответил ей взаимно. Гермиона не просила и не ждала этого от него. Она здесь совершенно не поэтому. И лежа рядом с ним, она уже засыпала, по-прежнему совершенно ни о чем не жалея. А пока Гермиона засыпала в его объятиях, Люциус Малфой вспоминал и вспоминал ее голос, снова повторяющий слова любви...