Ощущение вкуса

Оставаться в Кастерфорде Гермиона больше не могла... Она отправилась домой. Там она бездумно приготовила ужин, уложила детей спать, потом так же бездумно посмотрела телевизор, отстраненно чувствуя, как Рон целует ее на ночь. Разум ее словно онемел, как будто часть его была абсолютно отключенной: именно та часть, которая и продемонстрировала бы ее возмущение или шок, та часть, гарантировавшая ей, что все должно закончиться, что сейчас жизнь ее находится на краю какого-то крутого холма. И сделай она несколько шагов, те отправят ее вниз, навстречу неизвестной гибели, или же, ей надо было бы осторожно отступить назад, используя хоть какой-то шанс. Если, конечно, тот у нее еще остался. Она должна была встретиться с Люциусом в среду. Сейчас была пятница... Наступили выходные. Но разум до сих пор не давал ей никакого решения. Она прошлась по магазинам и искупала детей. В воскресенье они увиделись с Гарри и Джинни. И, в целом, Гермиона оказалась поражена тем, насколько нормальной может быть жизнь — как все продолжают существовать, есть, смеяться, пить. Хотя ее и преследовало ощущение, что-то не так... И все же надо было двигаться дальше, двигаться вперед, даже несмотря на свой страх. А среда все приближалась и приближалась... Какое-то время Гермиона надеялась, что, возможно, решающий разговор будет отложен, что какие-то неведомые ей боги все-таки оттащат ее от пропасти, не для того, чтобы спасти от этого разговора, а для того, чтобы по крайней мере даровать ей хотя бы обманчивость того, что все еще нормально. Но время шло, и вот наступило утро среды. Она оказалась в своем обычном положении, одна в доме, вернувшись после того, как высадила детей. На этом она обычно аппарировала в сады Сент-Джеймса. Поступила точно так и сейчас... Гермиона перестала разбираться в причинах случившегося и предъявлять какие-то взаимные обвинения. Она просто продолжала делать то, что приказывало ей тело. Для начала позвонила в дверь, ни капельки не напрягаясь. Люциус открыл, и Гермиона вошла в дом, следом проходя в гостиную. Он подошел, остановившись позади нее, но не прикасаясь. Ощущение того, что все изменилось, словно бы висело в воздухе вокруг них. Гермиона повернулась к Малфою. — Я посетила Кастерфорд. В его глазах не мелькнуло ничего. Он по-прежнему продолжал молчать. — Как давно у тебя отношения с Кресвидьевым? — в ее голосе почти не было каких-то заметных эмоций. В комнате воцарилась тишина. Но потом Люциус глубоко вдохнул через нос. — Примерно три месяца. Внезапный смех словно бы вырвался из Гермионы. Его откровенность застала ее врасплох. — И как же ты помогал ему? Она не ожидала, что он ответит, но он снова ответил, открыто и не скрывая почти ничего. — Финансы, связи, еще кое-что, если тебе действительно нужно знать... Гермиона слушала его совершенно безэмоционально. С таким же успехом они могли бы обсуждать какую-то ничего не значащую деловую встречу. — Но почему? — Он принадлежит к очень знакомому мне миру, в котором я вырос. — Но он может быть так же опасен, как Волдеморт, — ее голос оставался странно бесстрастным, но за жесткими глазами зрела дикая ярость, порожденная справедливым негодованием. — Сомневаюсь в этом. Он просто работает, чтобы защитить чистокровные ценности в этом неспокойном мире. Гермиона почувствовала, как сжалось сердце. Что ее взбесило больше — подробности признания или то, что Люциус так свободно, без всяких угрызений совести делился с ней своими чувствами? — А за них все еще стоит бороться, да? Он просто смотрел на нее, но глаза как-то потемнели, а ноздри начали слегка раздуваться. — Он воплощает в себе зло, Люциус, — Гермиона говорила с прямой резкостью. — У нас есть доказательства зверств, совершенных им и его людьми в Восточной Европе против полукровок и маглорожденных. — Меня это не интересует. Она резко шагнула к нему, ее гнев достиг предела. — Как ты смеешь изображать такое безразличие? Это страшно. Тебя не волнует, что сотни детей могут погибнуть из-за террористического акта, финансируемого твоими чертовыми деньгами? Он по-прежнему смотрел прямо, пристально уставившись на нее поверх тонкой переносицы. — Несмотря на сложную работу и расследования разведывательного отдела твоего любимого министерства, они ошибаются: никакого террористического акта в этой стране не планируется. — А, ну да. Значит, тебе еще не приходилось убивать ради него? Его глаза сузились, и он шагнул ближе. — Какая же ты грубая... Вообще, твое отношение мало что меняет в моих взглядах. Внезапно Гермиона подняла руку и с силой ударила его по лицу. Какое-то мгновение он даже не среагировал. Но ей хотелось, чтобы он отреагировал. Она ударила его снова, на этот раз сильнее, точно так же, как в первый раз, когда пришла к нему, возмущенная его пассивностью. Его рука оказалась на ее шее прежде, чем Гермиона успела отреагировать сама. Ее с силой прижали к стене. Он не перекрыл ей дыхания, но тяжелая хватка не позволяла двигаться. Гермиона чувствовала каждый его палец, слегка впивающийся в плоть, горячий и осязаемый. Его глаза вспыхнули, и он приблизился к ее лицу. — Не смей больше бить меня. Она смотрела на него, ноздри дрожали, а глаза расширились от ярости. Гермиона почувствовала, как они наполняются горячими слезами, слезами отчаяния, смятения и безнадежности. Люциус слегка нахмурился, но руки не убрал. Его глаза скользили по ее лицу, вбирая в себя покрасневшие щеки, широко раскрытые глаза, готовые вот-вот пролиться слезами. Набухшие губы Гермионы были приоткрыты, она коротко и резко вздыхала. Левая рука Малфоя все еще сжимала ее шею, обездвиживая, но и сжимая так сладко, все же не настолько, чтобы остановить дыхание. А потом он поднял другую руку и дотронулся до ее щеки тыльной стороной указательного пальца — самым нежным, самым легким ласкающим прикосновением. На него он поймал первую упавшую слезу. Потом он прекратил свои ласки, чувствуя, как густая влага растекается по пальцу и просачивается в плоть. — Что ты со мной делаешь? Что ты вообще со мной делаешь? — прошептала она, задавая вопрос не только ему, но и самой себе. — Ты спрашиваешь об этом меня, грязнокровка? — его слова были мягкими, словно бы свободными от какого-то темного замешательства. Он так и остался стоять, положив одну руку ей на горло, а другой поглаживая лицо с еще большим обожанием, чем прежде. — Люциус... ты уничтожаешь меня... Я больше не знаю, кто я такая... — Нет... ведьма, это я погиб... разрываясь на части от всего этого безумия... это ты разрываешь меня на части, и все же... без тебя я не могу дышать. Теперь уже она безудержно плакала, слезы неудержимо катились по ее щекам и капали на его руку. — Почему, Люциус... ну, почему именно сейчас? — Разве ты не понимаешь? Она изо всех сил покачала головой. Его глаза, изучавшие ее лицо, всегда возвращались к глазам. Она заглянула сквозь серые радужки в самую его душу. — Потому что каждый день, каждый час, когда я не с тобой, я все больше разрываюсь, разрушаюсь... и мне нужно как-то забыть об этом... Мне нужно хоть как-то заглушить эту агонию... спрятаться в каком-то другом месте, которое я знаю... стать верным чему-то столь далекому от тебя, столь далекому от твоей красоты, твоей правды и твоей силы... потому что это единственное, что заставляет меня забыть... забыть, что не могу быть с тобой всегда. Гермиона издала глубокий всхлип. — Когда ты здесь, все, что имеет значение, все, что мне нужно... и на какое-то время этого и впрямь бывает достаточно, но ненадолго, грязнокровка... Я хочу тебя все время. Я хочу тебя всю, везде, но не могу получить... Знаешь, как это меня гложет?.. Что ты идешь домой к другому мужчине, что ты ешь с ним, разговариваешь с ним, спишь с ним, трахаешься с ним... что ты не моя... Мне нужно забыть об этом, мне нужно вспомнить, кто я... точней, кем я должен быть... — Люциус... Его рука все еще лежала на ее шее, а пальцы ласкали щеку. Но потом рука опустилась, и она поняла, что он раздевает ее. Как обычно, в среду, даже в эту среду, она все еще не носила нижнего белья. Люциус быстро приподнял ей платье, Гермиона мгновенно раздвинула ноги, и он, продолжая сжимать ей горло, оказался внутри. Она всхлипнула: снова полная и снова живая, прижимаясь к нему всем телом. Малфой начал двигаться, эта глубокая медленная уверенность в своем обладании ею еще больше укреплялась этими объятиями вокруг ее шеи. Одна нога Гермионы невольно поднялась вдоль его бедра, еще сильнее прижимая Малфоя к себе. Ее руки почти до боли прижимали его к себе. — Пожалуйста, быстрей. Прошу, не останавливайся, не останавливайся, не останавливайся... Я не могу жить без тебя, я больше не могу жить без тебя. Еще, больше, пожалуйста, пожалуйста, быстрее, быстрее, будь внутри меня, внутри меня, внутри меня... — Гермиона, казалось, выдыхала слова вместе с рыданиями, сопровождаемыми падающими слезами. Теперь Люциус двигался отчаянно, стоны сумасшедшего желания застревали у него в горле с каждым погружением в нее. Ладонь по-прежнему сжимала ее шею. Если это и вызывало у Гермионы какой-то дискомфорт или беспокойство, она этого даже не замечала. Он был с ней, он был в ней. Они оба не могли пройти бы по какому-то другому пути. Теперь его губы коснулись ее горла, и он широко раскрыл их, погрузив в нее зубы, ровно настолько, чтобы заставить Гермиону вскрикнуть от острого удивления и удовольствия. — Люциус, Люциус, Люциус... войди в меня, хочу всегда быть твоей... — и все же она заплакала. И он снова и снова двигался в ней, задевая клитор и то место внутри, что отчаянно радовалось прикосновению. Они толкнулись друг к другу в последний раз, и интенсивность обоюдного оргазма заставила их забыть обо всем, кроме удовольствия друг от друга. Стону Люциуса вторил ее собственный, горячий и влажный. Гермиона открыла рот, издавая звук такой самозабвенности и отчаяния, что он показался ей просто нечеловеческим. Потом, все еще объединенные, они сползли и опустились на пол. Гермиона повернула голову, тело все еще сотрясало от рыданий. — Как я могу оставить тебя? Как я могу так жить? Что со мной происходит? Что вообще со мной происходит? — но с этими словами она прильнула к Люциусу, все еще находящемуся внутри. Почувствовав под собой его руки, она обвила свои вокруг его шеи и, как это случалось уже много раз, позволила ему отнести себя наверх и уложить в постель. Люциус стоял в комнате, сначала молча, вытирая остатки слез с глаз, пока ее лицо снова не высохло. Мягко и осторожно он окончательно раздел Гермиону, и она даже на мгновение подумала, а не свяжет ли он ее так же, как и раньше. Она стояла совершенно пассивно, желая, чтобы он сделал все, что угодно. В конце концов, она принадлежала сейчас этому мужчине. Здесь и сейчас она всегда принадлежала этому мужчине, кем бы он ни был. Но Люциус просто снял с нее всю одежду, а заодно и свою, и, перенеся ее на кровать, улегся рядом, обвивая ее руками и ногами и крепко прижимая к себе. — Что теперь, Люциус? — Мы продолжим наши отношения. Другого выхода нет. — А что я должна сказать Кингсли? — Ты должна делать то, что должна... — Но это означало бы донести на тебя. И даже если этого не сделаю я, кто-нибудь другой скоро отправится в Кастерфорд и выяснит то же самое. — Я не думаю, что можно что-то доказать из одного разговора в гостинице. — Тебя могут допросить... — Не в первый раз... — Что? Даже после твоего суда? — Да. Министерство продолжает очень внимательно следить за мной. Ты должна знать об этом. Она действительно знала. Но предпочитала забыть. — Я должна выполнить свою работу. — Тогда выполни. Это вряд ли то же самое, что мой провал в Отделе тайн. — Но я не хочу, чтобы ты попал в тюрьму. — Я тоже не хочу... — А ты не боишься? — Я всегда боялся только того, что потеряю своего сына. Она подняла на него глаза. — И что мне теперь делать, Люциус? Мне что делать? — Продолжай. — Но они могут арестовать тебя. — У них нет доказательств для ареста. Я не сделал ничего плохого. — А финансовая помощь преступнику? Он печально улыбнулся, но за этим все еще скрывалось его сдержанное высокомерие. — Будет очень трудно доказать какой-то перевод средств. Я позаботился об этом. А даже если и так — у них все равно нет веских улик. Я знаю, что делаю. — Да, но ты сказал мне, что давал ему денег. — Но им-то ты об этом не скажешь. "Нет, этого я не смогу сделать". Он продолжил: — Во всяком случае, они не знают, что я признался тебе в этом, если только... — Если только что? — Если только ты не предашь моего доверия. Она пристально посмотрела на него. А его низкий голос продолжил: — И почему это я должен доверять тебе... Гермиона Грейнджер? Она выдержала взгляд, его глаза одновременно пугали, но и успокаивали. — Я чувствую себя такой уставшей. — Поспи... — Люциус обнял ее и погладил по голове. — Мне нужно забрать детей. — Ты должна поручить это кому-то. Я снова хочу, чтобы ты осталась здесь на ночь. — Я тоже этого хочу, очень сильно. — Тогда ты должна. — Нет. Нет, не могу... Я не могу этого сделать. — Когда тебя ждут? — В половине четвертого. — Ты, по крайней мере, задержишься до этого времени. А сейчас поспи. Сейчас ты должна поспать, ты должна поспать здесь, со мной. — Да. Конечно, мой дорогой, — она повернулась к нему, рассеянно поглаживая его лицо, прежде чем реальность окончательно навалилась на нее. Она попыталась подняться. — Я должна сделать телефонный звонок. Мне нужно взять свою сумку. — Лежи... — Люциус не дал ей подняться, призывая свою палочку и взмахивая ею. Через несколько мгновений в дверь вплыла сумка Гермионы и приземлилась на кровать. Она потянулась к телефону и без малейшего колебания набрала номер. — Кейт? Привет, это Гермиона. Слушай, я сегодня кое-где задержусь. Ты не могла бы забрать детей вместо меня? Я знаю, Хьюго в детском саду, а это непросто. Рон на работе до пяти, но потом он может забрать их у тебя, — она замолчала, прислушиваясь к голосу на другом конце провода, и посмотрела на Люциуса. — Нет, я знаю, и мне очень жаль. Пожалуйста, Кейт, пожалуйста. Я не могу тебе этого сказать. Но мне нужно, чтобы ты сделала это для меня. Только сегодня, пожалуйста... — ее глаза в отчаянии закрылись, а губы плотно сжались, когда она слушала напряженный голос подруги. — Просто скажи ему, что я навещаю тетю и что приедет доктор. Пожалуйста. Мне нужно, чтобы ты это сделала. Я так сильно нуждаюсь в тебе. Только сегодня. Только на сегодня, — в ее голосе звучали сожаление и отчаяние. Но было все равно. Ее подруга неохотно согласилась. Она знала, что Кейт все понимает, зная: она действует только для прикрытия своего романа. Гермиона чувствовала неловкость, но, взглянув на Люциуса, поняла, что по-прежнему не ощущает никакого стыда. Закончив разговор, она повернулась к Люциусу и набрала другой номер. — Скорее всего, он не ответит. Он никогда его не берет. В таком случае мне придется сорваться, — она прикусила ноготь, прислушиваясь к гудку. — Рон? О, привет. Люциус отвернулся. Гермиона повернулась к нему спиной. Разговор с мужем в присутствии любовника наконец заставил ее желудок сжаться. — М-м-м... Мне пришлось пойти к тете Джейн, она опять нездорова. Доктор придет в четыре. Что? Что произошло... нет... просто грипп, но она страдает от него... М-м-м... знаешь, мне придется остаться здесь до тех пор, пока не приедет доктор, а потом убедиться, что ей стало лучше. Кейт заберет детей, но ты можешь быть уверен, что вернешься к пяти? Спасибо. Это здорово. Я вернусь, как только смогу, но, знаешь, могу немного и задержаться... Ладно, спасибо, пока. Она повесила трубку. Телефон выпал из ее руки на кровать рядом. Стыд, наконец, окрасил лицо в алый цвет. Ее предательство было теперь полным. Только что она солгала мужу, лежа в постели с любовником, который признался, что помогал известному убийце и темному магу. Чья-то рука легла ей на плечо, пальцы медленно скользнули вниз, и каждое мгновение этого прикосновения было сосредоточено в ее сознании. Губы теперь оказались на ее шее, поглаживая синяки от его пальцев, следы, оставленные его зубами. Люциус снова уложил ее на кровать. Она тупо смотрела перед собой, но слова инстинктивно сорвались в воздух. — Я люблю тебя. Вопреки самой себе. И люблю все, что в тебе есть. Глаза Гермионы закрылись, а рука поднялась, чтобы обхватить его голову и удержать там. Люциус прошептал он ей на ухо: — Хочу, чтобы ты поспала... Сейчас только одиннадцать. У нас есть еще несколько часов. Отключи разум и поспи. Он снова уложил ее и устроился рядом. Разум Гермионы и впрямь затуманился, а дыхание стало совсем тяжелым. Она так устала. И действительно заставила себя уснуть. Но этого было недостаточно. Ее тело было неспокойно — оно словно бы протестовало против чего-то. Она снова прижалась к Малфою, радуясь его физическому присутствию и нуждаясь в чем-то большем. — Я не могу спать без тебя внутри. Войди в меня. Пожалуйста, Люциус, ты должен быть всегда внутри меня. В любом случае, он был возбужден, но игнорировал это, стремясь дать ей поспать. Он немного приподнял ногу Гермионы и медленно вошел в нее сзади. У нее тут же вырвался вздох, когда тело наконец-то обрело некую завершенность. Люциус не двинулся с места. Он не позволил себе кончить, зная, что она этого не хочет. Она просто хотела чувствовать, что он здесь, чувствовать, как он наполняет ее. Время от времени он толкался во влагалище, усиливая свое присутствие и позволяя себе небольшую волну удовольствия, чтобы поддержать эрекцию. И вот она так и заснула, с членом Люциуса, по-прежнему находящимся глубоко в ее лоне...