Ощущение вкуса

После вызова Люциуса в министерство Гермиона почему-то почувствовала, что ей дали отсрочку. Не только он избежал возмездия, она тоже почувствовала себя освобожденной от моральных обязательств, от сожалений и сомнений. Люциус был свободен, хотя министерство и держало его под постоянным наблюдением, и они продолжали свои отношения с большей частотой, чем когда-либо. Дело было почти в том, что если Люциусу нельзя было приписать никакой вины, то и ее нельзя было обвинить — ни в ее собственном сознании, ни в глазах других людей. Она продолжала расточать любовь и внимание своей семье, оставаясь хорошей женой своему мужу. Секс с ним по-прежнему не доставлял ей особого удовольствия, но как только она смягчалась, то закрывала глаза и, ясно представляя себе образ Люциуса, принималась за дело. Теперь Гермиона уже не могла ездить в сады Сент-Джеймса: она знала, что дом Малфоя находится под круглосуточным наблюдением. Люциус умудрялся охранять себя изнутри, чтобы оставаться невосприимчивым к шпионажу, магическим или иным средствам, и часто создавал иллюзию, что его нет дома. Но теперь ей пришлось прибегнуть к помощи отправки по камину, материализовавшись прямо в его доме, и Гермиона скучала по возможности подняться по широким белым ступеням навстречу вечно внушительному и высокомерному своему возлюбленному. Но среда все равно оставалась блаженной, когда они пребывали в своем маленьком пузырьке собственных фантазий. Их физическая потребность становилась все более сильной, и Гермиона еще больше жаждала его тело и член. Она отдавалась ему так, что это удивляло даже ее саму, и после того, как они кончали, их тела были такими влажными от наслаждения, тяжелыми и ноющими от сильного вожделения, что они лежали почти оцепеневшие, не веря своим ощущениям, которые продолжали получать друг от друга. Теперь он часто связывал ее и жестко брал, но никогда без одобрения, никогда без мольбы Гермионы о большем. Наступали времена, когда ей даже приходилось использовать магию или косметику, чтобы скрыть следы их бурной страсти, времена, когда ей было так больно от его обладания своим телом, что она прибегала к исцеляющим чарам. Но все же жаждала и жаждала большего. И Люциус чувствовал себя так великолепно, как никогда прежде. Несмотря на то, что он безжалостно вторгался в эту женщину, постоянно испытывая потребность выпить ее до дна, он был уверен в том, что может делать с ней все, что угодно. Он и Нарцисса по большей части так и существовали порознь. Если та и заметила, что муж все больше и больше отдаляется от нее, то ничего не сказала. Однажды Люциус вернулся из Лондона и застал у себя в поместье прием. Когда он вошел в комнату, беседа стихла, и его старые знакомые угрюмо поприветствовали его, делая ехидные замечания по поводу его отсутствия. На приеме был молодой человек, незнакомый Люциусу: Луш, симпатичный, постоянно вертящийся рядом с Нарциссой. Она явно была увлечена им. И Люциус подозревал, что они были любовниками. Это его разозлило. Не из-за измены жены, хотя он не был склонен к лицемерному позерству, а потому, что она привела этого мальчишку в их дом. Юнец ухмыльнулся ему, прежде чем повернуться и прошептать что-то Нарциссе, закончив хихиканьем, которым он наградил ее прямо над ухом. Та же в ответ откинула голову назад и тоже захихикала, бокал вина, беспорядочно зажатый в руке, был перекинут через его плечо. И даже не взглянула на мужа. Люциус почувствовал, как в нем быстро закипает гнев, горячий и сосредоточенный. Он крепко сжал палочку, готовый проклясть их всех и уничтожить все свидетельства их довольно нахального и даже какого-то бессмысленного высокомерия в своем доме. Но когда резко вдохнул, готовясь выплюнуть заклинание, он снова будто попробовал ее, попробовал свою Гермиону, вспомнив, как она кончала на его языке, пока ее клитор не стал настолько набухшим от его пожирающего всасывания, что различие между удовольствием и болью стало слишком запутанным даже для нее, и им пришлось остановиться. Это его и остановило. Он отступил, едва замеченный гостями. Увы, Гермионы здесь не было. Ей здесь не место, так какая разница, что происходит там, где нет ее... ___________________________________________________________________________________ А на следующий день была среда. Люциус поджидал у камина, и как только она приземлилась, крепко схватил ее. И заметил в глазах выражение шока, вызванное его напористостью. После первого обжигающего взгляда в ее глаза, ища подтверждения, которое сразу же и нашел, Люциус едва взглянул на нее. Ее одежда была сорвана, упав ему в руки, и Гермиона подняла свои высоко над головой, словно приглашая его к сдержанности. Взяв длинные куски не веревки, а самого гладкого черного шелка, он связал ей запястья, а затем поднял их высоко, внезапно привязав ее к крюку, появившемуся в потолке. А потом он просто дотронулся до всей Гермионы, вытянувшейся перед ним, пробежал ладонями по телу, скользнул вниз по связанным рукам, пробежал по бледному изгибу ключицы, обхватил ее грудь, коснулся горячими кончиками пальцев сосков, затем вниз по ногам, целуя теперь, мягкими, благоговейными поцелуями, которые дарили каждой клеточке, к которой он прикасался, внезапный ожог. Гермиона застонала, в ней поднималось глубокое, заставляющее хрипеть желание. За несколько секунд до этого она шла через атриум министерства, одаривая своих коллег благожелательными улыбками, милая в своем обмане и обманчиво небрежная в своей решимости, неуклонно направляющаяся к человеку, которого ей следовало бы тщательно изучить, к человеку, подозревать которого она получила приказ только что... Но теперь этот пристальный взгляд принадлежал только ему. И все ее подозрение просто плавилось в той безжалостной преданности, которую он расточал ее плоти: никогда еще она не была так уверена в его отношении, не встречала такого открытого обожания к себе. Теперь он стоял рядом, держа ее волосы в своих руках, и направлял голову Гермионы на себя, ища ее взгляд. На его лице сейчас царила серьезность, переходящая в отчаянную решимость. А потом рука его потянулась между ее ног, и торжественное выражение лица на мгновение исчезло, когда он ощутил ту страсть, что пропитывала ее, ту горячую, влажную сладость, которую он так охотно смаковал. Он не мог остановить свои пальцы, потом два, потом три, входящие в нее так глубоко, как только можно, укореняя ощущение ее тела на своей руке. Потом он неохотно вытащил их, прежде чем средний палец внезапно проник в ее задницу с такой остротой, что глаза Гермионы расширились, а дыхание перехватило. Она продолжала извиваться перед ним в своих оковах, а он все сильнее и сильнее вталкивал в нее палец за пальцем. Когда Люциус ввинтил третий, он насладился тихим вздохом болезненной радости, раздавшийся у Гермионы, глаза которой остекленели от внезапного удивления. Ему каким-то образом удалось просунуть два из них обратно в ее мокрое влагалище, в то время как большой палец усердно ласкал ее клитор. Это не заняло много времени. Он еще продолжал крепко сжимать ее волосы. А она по-прежнему была неподвижна, полностью отдавшись ему. — Кончи же, кончи, кончи... — зашептал он, желая видеть и чувствовать ее разрядку так же сильно, как и она сама, зная, что это единственная ясная истина в этом гребаном мире. И вот, с тщетной попыткой вырваться из пут, руки ее судорожно напряглись, а лицо сморщилось. Она пристально посмотрела на него, и выражение лица внезапно сменилось разочарованием — брови нахмурились, глаза прищурились, а рот искривился в том, что могло бы показаться раскаянием. Но Люциус знал Гермиону. Это было не выражение смятения, а отказ от всякой уступчивости, от всякого притворства: она кончала так сильно, что ей пришлось даже открыть рот, чтобы издать вопль, воплощавший ее экстаз. Он смотрел, как губы ее раскрылись, и Гермиона закричала, но не пронзительным криком преувеличенной кульминации, а хриплым придушенным криком. Он своими пальцами почувствовал это, он понимал, что тело ее тает от того, что он делает. И прежде чем она успела успокоиться, он быстро высвободился, поднял ноги Гермионы по обе стороны от бедер и погрузился в нее. Гермиона все еще была подвешена за руки, и беззвучным заклинанием он слегка изменил высоту. Люциусу пришлось крепко держать ее, чтобы обездвижить, но он так прекрасно вписался в эту позу, что некоторое время двигался молча, наслаждаясь тем, насколько они вдвоем совпали друг с другом. — Люциус, любовь моя, крепче, жестче, пожалуйста... Ей не нужно было умолять, он готов был трахать ее именно так, как ей хотелось, именно так, как и было нужно ее телу. Теперь он двигался быстро и глубоко, держа ее ноги вокруг своей талии, продолжая поглаживать ее. Его собственное удовольствие быстро овладевало ею, и как бы он ни старался оттянуть свою разрядку, на этот раз Люциус боялся, что не сможет. Неизбежный оргазм обрушился на него, как скала, и теперь уже к мольбам перешел он сам. — Гермиона, пожалуйста, пожалуйста, поторопись, кончи со мной, милая, кончи же со мной... И она, привязанная к нему, зажатая в его руках и насаженная на его член, никогда не читала на его лице такой жгучей потребности в себе. Именно тогда она все поняла. Ему не нужно было ничего говорить, все было написано на нем с ослепительной ясностью. Она кончила, и тело ее судорожно содрогнулось и сжалось вокруг жесткого члена, погребенного в ней. На этот раз ее радость была озвучена только самым тихим стоном, зато теперь Люциус кричал так громко и долго, что глаза Гермионы вспыхнули от удивления. Выплескивая в нее семя, он схватился за нее с такой силой, что она чувствовала, как его пальцы царапают ее, почти кровоточа от этого. Только когда он наконец отпустил ее, Гермиона поняла, что верхняя часть тела полностью онемела. Люциус успокаивал ее поцелуями, пока она не заснула, окончательно спутавшись с ним руками и ногами. ___________________________________________________________________________________ Они никогда не обсуждали между собой Кресвидьева. Гермиона знала, что Люциус все еще встречается с ним. Время от времени он приходил запыхавшись, на его скулах играл румянец радостного возбуждения, и тогда он брал ее жестче, чем когда-либо, и она всегда с жаждой отдавалась ему. Но подробностями они не обменивались никогда, так что ей не о чем было рассказать Шеклболту, и ее совесть, такая, какой она была сейчас, не была обеспокоена ни капли. Когда они трахались, Гермиона замечала, что его мускулы стали еще более накачанными, руки — более сильными и напряженными, а живот более твердым. Его тело вообще всегда было восхитительным, но в последнее время она не могла отрицать, что оно еще больше напряглось и увеличивалось в размерах. Она подозревала, что знает почему: регулярные занятия темной магией требовали физического напряжения, и она откровенно наслаждалась этим телом внутри себя. Подготовка к чемпионату мира по квиддичу шла полным ходом. Теперь Люциус явно был освобожден от прежней роли культурного консультанта, и сейчас все внимание чиновников сосредотачивалось исключительно на безопасности. Брифинги проводились ежедневно, и Гермиона всегда присутствовала на них. В преддверии чемпионата она обнаружила, что более чем когда-либо способна отделить две эти части своей жизни друг от друга. Слушая текущий список подозрительных волшебников, список, который Люциус всегда возглавлял, она поймала себя на том, что чаще всего думает, например, о том, как он в последний раз прижимал ее к стене, а грудь ее сильно прижималась к нему, и мужские пальцы глубоко погружались в ее задницу, в то время как член входил во влагалище. А потом мысли Гермионы переключались на перечисление ингредиентов для вечерней семейной трапезы. Чувство вины больше не играло никакой роли в ее мыслях, как и тревога. Люциус принадлежал ей, и вся ее жизнь была просто полна им. — Мы считаем, что Кресвидьев больше не был в Великобритании после встречи с Малфоем. Это обнадеживает. И у каждого из списка подозреваемых были заморожены любые переводы на зарубежные счета. Гринготтс оказался очень полезным в этом деле. Ничто не может пройти мимо гоблинов, это уж я гарантирую, — убежденно выдохнул Бруствер. — И, надеюсь, счета Малфоя включительно? — спросил Бернард Андерхилл. — Конечно. — Были ли какие-нибудь доказательства того, что раньше он давал деньги Кресвидьеву? — К сожалению, мы ничего не можем на него повесить, но крупные суммы денег были сняты и помещены на иностранные счета в течение нескольких месяцев. Счета были чистыми и, похоже, принадлежали членам семьи Малфой, которые сейчас живут за границей, но у нас все еще есть сомнения. Все совы Малфоя в последнее время перехватывались: и ни одно из сообщений не содержало ничего хотя бы отдаленно интересного. Он либо слишком осторожничает, либо... — Невиновен? — с надеждой в голосе спросила Гермиона. — Да нет, скорей он умнее, чем мы думали, — министр покровительственно улыбнулся. — Люциус Малфой никогда не будет невиновным, Гермиона. Она опустила голову, скорее сердитая, чем смущенная. Вполне разумно, что они с Люциусом перестали посылать друг другу сов, особенно после его визита в министерство. В последнее время им вообще удавалось общаться — в тех редких случаях, когда это было необходимо между встречами, — лишь с помощью магловской почты. А на следующий день после того, как она отправила Люциусу письмо о предстоящей встрече, в кабинет Гермионы настойчиво постучала Синтия (секретарша министра). — Через полчаса у вас встреча с министром, мисс Грейнджер. Люциуса Малфоя снова вызвали сюда, они думают, что у них что-то есть на него. Во рту у Гермионы сразу же пересохло. И она тяжелыми шагами направилась в комнату для допросов. На этот раз Люциус уже был там. Как и прежде, он ни разу не взглянул на Гермиону, когда та села напротив. Некоторое время Шеклболт молчал, просто глядя на Люциуса с легкой улыбкой. Затем взглянул на что-то, что держал в руке, и заговорил: "Тянутся минуты, тянутся часы. Я знаю, чего ты жаждешь, поскольку сама жажду того тоже. Эта уверенность поражает меня, даруя силы, никогда прежде не охватывающие меня. С тобой я знаю, что могу быть всем, чем должна, и достичь высот подлинного великолепия могу только через тебя. Ты возродил меня. Еще два дня, и все повторится. Каждый раз, когда я рядом с тобой, я чувствую себя более сильной, и каждый раз словно бы перерождаюсь ради тебя. Без тебя я была бы никем. Не смогу прийти раньше среды, прости меня. И дождись, я обязательно приду". Сухость в горле Гермионы стала просто невыносимой. Шеклболт бросил на стол лист магловской почтовой бумаги. Гермиона узнала его сразу же, как только он произнес первую фразу: это было то письмо, что она сама отправила Люциусу прямо накануне. — "Эта уверенность поражает меня, даруя силы, никогда прежде не охватывающие меня" — надо же, какие откровенные слова, не правда ли, Люциус? Малфой ничего не ответил. Не мигая, Гермиона пристально смотрела на стол, и мысли ее отчаянно кружились вокруг возможных последствий всего этого, но она не могла их четко рассортировать. В конце писем она никогда не подписывалась ни своим именем, ни даже инициалами, даже не добавляла, что целует. Да и писала свои послания нарочито наивным почерком, сознательно чуть меняя свой обычный аккуратный почерк отличницы. Казалось, в этих письмах никогда и не было особой нужды, ее чувств и тела всегда было достаточно. Но зачем-то она писала их... — Никакой подписи, Люциус, а почерк явно замаскирован. Как это удобно для тебя. Мы отследили почтовый штемпель. Оно отправлено из центрального Лондона. Гермиона отправила его, когда ездила на Риджент-стрит за покупками. — Ну и что? Это мое личное дело. И мне нет никакой нужды обсуждать это с тобой. Шеклболт встал, с силой хлопнув ладонью по столу. Гермиона никогда не видела его таким — почти животная ярость сочилась из каждой его поры. Он яростно закричал: — Нет, черт возьми, ты сделаешь это, наглый ублюдок! Я имею полное право видеть все, что пожелаю. И если я захочу увидеть гребаные рождественские открытки твоей бабушки, ты даже их мне покажешь! Люциус пристально посмотрел на него, казалось, его спокойное поведение лишь преувеличивает безудержную вспышку гнева Шеклболта. — Это письмо прислано мне одной знакомой. — Ага... и эту знакомую зовут "Иван Кресвидьев"? Люциус тихо хохотнул себе под нос. — Так вот к какому выводу пришли ваши поразительные способности к дедукции? Мда... боюсь, Министерство магии и впрямь погрузилось в какие-то новые глубины некомпетентности. — Доказательства говорят сами за себя, Малфой. Мне кажется, что Кресвидьев просто благодарит тебя за поддержку и договаривается о следующей встрече. Ты явно очень помог ему, а он для тебя — стал просто новым Темным Лордом, еще великолепнее прежнего! Ну, я надеюсь, что ты вдоволь насладился высотами своих дружеских отношений, Малфой, потому что вот-вот отправишься обратно в камеру Азкабана. — Очевидно же, что это не письмо Кресвидьева, дурак ты эдакий. Зачем ему писать в таких интимных выражениях? Слушай, неужели у тебя нет никакого понимания человеческого состояния? Шеклболт ощетинился, и Гермиона на мгновение подумала, что он снова взорвется, но затем тот наклонился вперед, почувствовав, что решимость Малфоя ослабевает. На этот раз в его голосе прозвучала решительная угроза. — Тогда — от кого же оно, Малфой? Если у меня не будет имени, ты никогда больше не увидишь дневного света. Малфой холодно выдержал его взгляд, ноздри его раздувались, грудь быстро вздымалась. Гермиона видела, что он изо всех сил пытается взять себя в руки, но от его следующего заявления у нее перехватило дыхание. — Разве это не очевидно? Оно от любовницы... От шока его разоблачения, сделанного с необычайной легкостью, Гермиону охватила почти физическая боль. — Значит, от любовницы? — лицо Шеклболта побледнело: он не мог скрыть своего разочарования от очевидности такого откровения. — Конечно... И, как ты можешь себе представить, это совсем не то, что я собираюсь обсуждать с тобой дальше. — Допустим, но почему она не подписалась? И не прибавила прощания с поцелуем? — Ей и не нужно этого. Слов вполне достаточно. — Значит, это "она"? — Конечно "она"... — Я не знаю, Малфой. Ты, как говорится, мужик хорошенький, всем можешь понравиться. Наконец Люциус поднялся, его тело было твердым и напряженным, глаза широко раскрыты от ненависти, а стихийная магия словно пульсировала в нем. — Сядьте, вы оба, — Гермиона ощутила, что не может это вынести. — Ваша категоричная беседа ни к чему хорошему не приведет. Малфой и Шеклболт обернулись и посмотрели на нее, почти удивившись, что в комнате есть еще кто-то. Она осмелилась посмотреть прямо в глаза своему возлюбленному. Он тут же расслабился, и жар его ярости чуть стих. Малфой глубоко вздохнул и снова опустился на свое место. — Мне нужно имя, — продолжил Шеклболт. — Нет. — Ты назовешь мне ее имя, Малфой. — Нет. Именно я нахожусь под подозрением, хотя это и нелепо. Ее же ты оставишь в покое. — Ты прекрасно знаешь, какими силой и властью я обладаю, чтобы заставить тебя ответить на мои вопросы, Малфой. Я ее знаю? На щеках Люциуса заиграли желваки. Он должен был бросить министру какую-нибудь кость. — Волшебный мир вообще тесен, Шеклболт, и все друг друга знают... — Значит, она ведьма? Люциус свирепо уставился на разозленного Шеклболта. — А твоя жена знает, что ты ей изменяешь? Малфой фыркнул. — Это никак не связано с моей предполагаемой причастностью или отсутствием таковой к Ивану Кресвидьеву. Если, кроме этого, у вас больше ничего нет, министр, я думаю, что могу быть свободен. Я больше не собираюсь отвечать на ваши назойливые вопросы. — Тогда мне придется поговорить с твоей женой. — Сделайте это, если должны! Она, кстати, знает, что у меня есть любовница. У нее тоже есть любовник. И это соглашение устраивает нас обоих. — Я выясню, кто это, Малфой. Кто знает, может быть, эта твоя таинственная любовница тоже помогает Кресвидьеву. И снова Малфой вспыхнул. Прежде чем кто-то успел остановить его, он встал и тяжело наклонился над столом, вперив в Шеклболта взгляд, от которого кровь застыла в жилах, а его длинный указательный палец пронзил воздух. — Если вы сделаете хоть одно движение, чтобы найти ее, если вы решите допросить или прикоснуться к ней, я не отвечаю за то, что произойдет дальше, и только Мерлин сможет помочь мне, когда буду гнить в Азкабане вечно. Если вы сделаете хоть одно движение, чтобы найти ее, ваша жизнь не будет стоить ни кната, министр, — последнее он произнес с такой свистящей угрозой, что Шеклболт заметно отшатнулся. Гермиона никогда еще не видела Люциуса таким потрясающе, даже великолепно ужасным. И все это ради нее. Но Шеклболту не потребовалось много времени, чтобы прийти в ответную ярость. Он отодвинул свой стул так, что тот с грохотом упал на пол, и вышел, чтобы предстать перед своим противником. — Не смей мне угрожать, Малфой. Только за это я могу посадить тебя в тюрьму, — затем его лицо скривилось, и Гермиона вдруг почувствовала такую сильную неприязнь к Кингсли, что ее даже затошнило. Он подошел к Малфою и внимательно посмотрел на него. — Ну-ну, думаю, мы нашли твое слабое место. Если эта женщина, эта твоя таинственная "великая любовь" действительно существует, она явно проникла тебе под кожу. Тем не менее, скорей всего, она — просто обычная дешевка, раз тратит время на ублажение такого мерзавца, как ты... глупая маленькая шлюха. Кулак Люциуса с силой ударил его по щеке и носу, прежде чем кто-то успел просто осознать, что же происходит. Гермиона сначала ничего не могла поделать. Бернард Андерхилл немедленно вытащил свою палочку и наложил на Люциуса связывающее проклятие. Малфой даже не мог пошевелиться, крепко сцепив за спиной руки. После панического взгляда на Люциуса, который казался странно невозмутимым по сравнению со своими предыдущими действиями, Гермиона пришла в себя и склонилась к Шеклболту, спрашивая, все ли с ним в порядке. Она знала, что должна казаться обеспокоенной, но едва могла заставить себя прикоснуться к министру. Из носа у того уже текла кровь, а сам он морщился от боли. Но ей это было приятно. — Так оно и есть... все в порядке... просто дай мне минутку. Наверное, я просто ждал этого — этот ублюдок заставил меня покраснеть. Ты можешь... подать мне руку? Она рывком подняла его на ноги, с силой вцепившись пальцами в его кисть. — А что нам с ним делать?.. С мистером Малфоем? — переспросила она. — Он может провести ночь в камерах министерства, чтобы успокоиться, но не более того. И еще, Гермиона... давай сделаем это как можно тише, хорошо? То, что я сказал... наверное, лучше всего, чтобы это не прошло куда-то дальше. Ты можешь отвести Малфоя в камеру? Она кивнула. Шеклболт вышел со вместе остальными, прижимая к лицу носовой платок. С ней остался только охранник. — Мистер Малфой, следуйте за мной. Гермиона молча повела его в глубь министерства, и ее шаги эхом отдавались от твердых обсидиановых стен здания, больше не поглощаемые множеством тел в коридорах наверху. Перед входом в камеры сидел человек. Он поднял глаза, на лице его застыло скучающее безразличие — результат того, что большую часть времени ему приходилось сидеть без всякого общения с живыми людьми. Но когда он увидел перед собой этих двух людей, глаза у него заблестели, и охранник выпрямился во весь рост, а его густые усы даже ощетинились под широким носом. — Мисс Грейнджер, не так уж часто доводится видеть вас здесь. — Правда... А теперь мне нужна камера для этого человека. Стражник не смог сдержать легкой, но довольной улыбки, которая медленно расползлась по его губам, когда он перевел взгляд на Люциуса. — Имя? — он точно знал, кто это такой, но хотел усилить неловкость этого момента. — Люциус Малфой, — резко ответила Гермиона, свирепо глядя на охранника. — Для этого есть причина... я хотел сказать, для лишения свободы? — он радостно ухмыльнулся. — Легкие телесные повреждения, — она говорила так бесстрастно, как только могла, хотя при мысли о том, как Люциус отреагировал на оскорбления Шеклболта, ее охватило волнение. Брови охранника поползли вверх в радостном любопытстве. — Неужели? — он переключил свое внимание на то, чтобы нацарапать детали на бланке, лежащем перед ним. — Люциус Малфой... легкие телесные повреждения... ай-яй-яй... надо же, как падают сильные мира сего. — Вашего мнения никто не спрашивал, мистер... Снипплторн, — Гермиона наклонилась, чтобы прочитать имя на его значке. — Это не ваша забота — судить своих пленников. Мистер Малфой останется здесь только на одну ночь, и в его действиях были смягчающие обстоятельства. А я поговорю с вашим начальником о вашем поведении. Лицо Снипплторна вытянулось. — Мне нужна подпись мистера Малфоя. Люциус, не теряя времени, наклонился вперед и сделал это с высокомерной плавностью. Охранник скрестил руки на груди и хмыкнул. — Право... А теперь мне нужны все личные вещи. Гермиона наблюдала, как изящные руки Люциуса извлекли из карманов его большой бумажник, золотые часы-брелок, авторучку и полупустую пачку грушевых леденцов. Она снова улыбнулась. — Палочка? — тупо спросил Снипплторн. — Палочку мистера Малфоя забрали у него в комнате для допросов, сейчас она у меня. В целости и сохранности. Стражник холодно посмотрел на нее, прежде чем перевести взгляд на Люциуса. — Мне придется вас обыскать. Люциус закатил глаза, но позволил охраннику со скучающей терпимостью осмотреть его тело. — Хм. Вот и все. Благодарю вас, мисс Грейнджер. — Я должна убедиться, что провожу мистера Малфоя в камеру. — Это не обычная практика. — Но не сегодня, — настойчиво возразила она. Они добрались до маленькой камеры без окон, отделанной теми же черными плитками, что и все здание. С потолка свисала единственная лампочка. Дальше располагались узкая кровать и туалет, но ничего больше. — Благодарю вас, мистер Снипплторн. Мне нужно кое-что обсудить с мистером Малфоем. Я сейчас же выйду. До свидания, — и она захлопнула дверь прямо перед носом охранника, закрывая себя и Люциуса в камере. А потом она сразу же повернулась к нему и обмякла. — Черт побери! — Ну... это же всего лишь на одну ночь. Как ты прекрасно знаешь, мне приходилось и похуже. Шеклболт заслужил — я ни секунды не жалею об этом. — Я ненавижу, что придется оставить тебя здесь. Он усмехнулся. — Меня это действительно не беспокоит. Пусть это не беспокоит и тебя. — Это будет в "Пророке". — Если так, то причины, окружающие его, будут расследованы, и этот ублюдок не захочет, чтобы это стало известно. Но еще больше меня беспокоит то, что они могут добраться до тебя. — Не понимаю, как они могут это сделать. Мы были очень осторожны. Он шагнул к ней. — Я не вынесу, если тебе будет больно. Если бы они начали допрашивать тебя и... — Тс-с-с... — она посмотрела на него снизу вверх, его лицо было искажено искренней тревогой. Он выглядел моложе, чем она привыкла, и Гермиона вдруг увидела в нем маленького мальчика. Приподнявшись, она обвила его шею руками и притянула его голову к себе. Руки Малфоя скользнули вокруг ее талии, и они нежно поцеловались, чувствуя, как время ускользает от них. Это было все, что им было нужно в тот момент, и было бы глупо пытаться сделать что-то еще. Когда они наконец отстранились, она улыбнулась ему прямо в губы. — Я и не знала, что ты любишь грушевые леденцы. Малфой ухмыльнулся. — Я их почти не ем... просто... они напоминают мне о тебе. Она не смогла удержаться от еще одного поцелуя, на этот раз более страстного, прежде чем приблизиться к его уху. — Не хочу покидать тебя... И не хочу оставлять тебя здесь. — Мы собирались увидеться только завтра. Это был просто бонус. Она хихикнула, уткнувшись головой ему в грудь. — А наши поцелуи сейчас только один из способов выразить это. Гермиона вздохнула. — Мне лучше уйти. Этот чертов охранник наверняка будет гадать, что здесь происходит. С тобой все будет в порядке? Он цинично приподнял бровь. — Жаль... Ну, пока тогда. — Пока, — поддразнила его она. Гермиона в нерешительности отступила назад. — Погоди, — остановил ее он. — Приходи ко мне в среду. Воспользуйся камином. В этом случае они не смогут обнаружить тебя. — А ты уверен? — Конечно, я чертовски уверен! Ладно, а теперь иди. Она поцеловала его еще раз, долго и крепко, потом отстранилась, повернулась и, не оглядываясь, закрыла за собой дверь. Потом, держась прямо и решительно, Гермиона прошла мимо охранника. — Благодарю вас, Снипплторн. Помните, что в будущем нельзя позволять личным предубеждениям влиять на вашу работу. Ее ежедневная работа подошла к концу. С веселой улыбкой, непринужденно беседуя с друзьями и коллегами в атриуме, она направилась в магловский Лондон. И только оказавшись в безопасности от Министерства магии и спрятавшись в толпе туристов и лондонцев на набережной, Гермиона остановилась. Все тело поникло, когда она позволила рыданиям вырваться наружу, слезы катились по ее щекам. На самом деле все так и не становилось легче, не так ли?