Ощущение вкуса

Удовольствие, охватившее ее, омыло Гермиону теплыми волнами и, казалось, привязало к здешней ситуации еще сильнее, чем их сумасшедшие соития в Сент-Джеймс парке, если такое вообще было возможно. После этого Люциус остался стоять на коленях между ее ног, нежно положив голову Гермионе на бедро. Она лежала с закрытыми глазами, все еще одной рукой поглаживая его гладкие волосы. — Шеклболт ничего не отменил. — Ты действительно думала, что он это сделает? — Наверное, нет, но я надеялась, — она открыла отяжелевшие веки и снова обратила внимание на два стакана и окурки от сигарет. — И что теперь? В министерстве фактически запретили мне работать. Я буду находиться под наблюдением, и там проведут расследование моих дел. А чемпионат мира продолжиться, и сотни людей погибнут. И виноват в этом будешь ты. Он никак не прореагировал на ее слова. И единственным ответом стало введение во влагалище двух пальцев, тут же начавших массировать ей точку g, как только они оказались там. А единственной реакцией Гермионы стала ее ответная расслабленность. — Ты уже согрелась, — пробормотал Люциус. Его большой палец решительно погладил ее клитор. И Гермиона крепко сжала его за запястье, удерживая пальцы, чтобы те проникли как можно глубже внутрь нее. — Я сошла с ума. Должно быть... Это ты заставил меня потерять рассудок, — пробормотала она, зажмурившись от всего происходящего, но сумев сосредоточиться только на ощущениях своего тела. — Ты такая красивая, когда кончаешь. Кончи прямо сейчас, — его глаза были устремлены на клитор, в то время как пальцы не переставая двигались. — Твоя плоть темнеет и набухает, как будто вот-вот лопнет прямо у меня на глазах. — Не останавливайся, Люциус... не прекращай... Держи меня. Тебе нужно держать меня, потому что я не могу избегнуть падения. Не могу остановить это безумие. Хочу тебя еще больше. — Я должен наблюдать за тобой. Раздвинь ноги. Раздвинув ноги как можно шире, она соскользнула с дивана. Пальцы его левой руки заполнили мягкую сочность ее тела, в то время как большой продолжал кружить и трепетать над клитором. Ее спина выгнулась дугой, и Гермиона завыла в полу бреду или в полу протесте. — Мало! Боже, мне нужно больше, пожалуйста, Люциус, пожалуйста. Плюнув на указательный палец правой руки, он начал подразнивать сморщенный маленький бутон ее ануса. С помощью ласк и толчков в конце концов тот открылся для него и пропустил втискивающийся внутрь палец. Гермиона глубоко вздохнула, ее тело наконец успокоилось. Люциус вдавил палец еще глубже внутрь, сладко поддразнивая и подталкивая, словно гармонируя с тем, что он уже начал. Все это время он пристально рассматривал Гермиону, словно бы нуждаясь в ее взгляде, как она сама в его прикосновениях. Нахмурив брови, он вставил еще один палец и с удивлением наблюдал, как розовый анус снова расслабился, еще раз пропуская его внутрь. Теперь уже два пальца были поглощены им, два — влагалищем, а большой палец Люциуса вовсю работал и работал над ее клитором. Теперь Гермиона запрокинула голову и вскрикнула, насаживаясь на его пальцы. — Безумие... это все безумие... чертовски волшебное безумие... он приближается, приближается... Я словно разваливаюсь на части... — и безумно затряслась, пока он удерживал ее на своих пальцах, с пустыми глазами, растрепавшимися волосами и невольно раскрытым ртом. Казалось, оргазм просто сокрушает ее. Явно не желая отказываться от взгляда на нее и подаренных ею ощущений, Люциус встал, медленно поднимаясь на ноги. Гермиона пристально посмотрела на него, и ее глаза наконец сфокусировались на высокой фигуре любовника. — Расскажи мне о нем, — довольно четко выговорила она, хотя тело до сих пор и таяло. Но разум Гермионы все равно оставался начеку. — О ком? — О Кресвидьеве, — она не видела смысла притворяться. Потом взглянула на пепельницу. — Похоже, он любит покурить. Люциус почти болезненно втянул сквозь зубы воздух. Он украдкой встал перед столом, на котором лежали окурки, словно пытался спрятать их. — У меня не было другого выбора, кроме как позволить ему прийти сюда. — Ясно. Он сверкнул глазами. — Терпеть не могу, когда ты такая саркастичная. Не говори так, — напряжение между ними снова быстро нарастало. — Почему ты вообще спрашиваешь о нем? — Потому что я здесь, Люциус. С тобой. И хочу тебя. Не спрашивай меня, почему я все еще здесь, но я здесь. По крайней мере, соблюдай приличия и будь честным со мной. — Он очень могущественный волшебник. И гораздо могущественнее, чем думают упрямые, слепые глупцы из министерства. Если я не подчинюсь его требованиям, он может очень осложнить мне жизнь. — Ты же говорил, что он тебя не запугивает. Что он не настолько опасен, как Волдеморт. — Но даже в этом случае его нельзя недооценивать. Я должен быть осторожен. И ты тоже. — А он обо мне знает? — Нет, насколько мне известно, не знает. Я, конечно, очень старался, но теперь ты поставила все под угрозу, придя сюда сегодня вечером. — Я же не знала, что он будет здесь. Твой отец сказал мне, что ты в мэноре с Нарциссой. Люциус громко фыркнул, бросая на нее свирепый и укоризненный взгляд. — Мой отец озлоблен, обманут и, что еще важнее, мертв. Ты знаешь, что лучше не верить фанатичному старому портрету. Гермиона молчала, чувствуя, как ее тело все еще подрагивает от недавнего удовольствия. Она все еще была горячей. И ей очень нравилась эта комната. Даже эта комната... Даже сейчас. И она совсем не хотела уходить. Ссора между ними, несмотря на ее предмет, почему-то казалась странно домашней. — Чего он от тебя хотел? — То, чего и всегда. Денег, лояльности, находчивости... Имен. — Имен? — Да. — Но кого? — Ты же знаешь... — Нет, не знаю. — Черт возьми, Гермиона! Конечно, знаешь. Имен чиновников министерства, бизнесменов, влиятельных британских волшебников. — Потенциальных мишеней для чемпионата мира. — Я никогда об этом не думал. — А почему? Он наклонился к ней, сердито выплевывая слова. — Потому что будет чертовски мучительно, если я это сделаю! — Так ли? Он отступил назад, в отчаянии закрыв глаза. Теперь в ней быстро шевельнулось беспокойство. — Ты назвал ему имя моего мужа? Люциус молчал, отвернувшись от нее и снова запустив руки в волосы. — А ты как думаешь? — Да. И ей вдруг стало так же больно, как тогда, когда Беллатрикс осыпала ее проклятиями. В этой же комнате. Но только в состоянии агонии. Притворство домашней фамильярности испарилось, а вместе с этим и всякая затянувшаяся эротическая апатия, и Гермиона быстро встала, подтягивая одежду. Она пошатнулась и ощутила, как ее неожиданно охватила тошнота. А еще безумие. И ощущение какой-то надвигающейся катастрофы. Гермиона вдруг потеряла всякую способность мыслить здраво. Она повернулась к двери и, спотыкаясь, направилась к ней. — Гермиона. Она не остановилась. — Прошу тебя, остановись. Ее пальцы легли на ручку двери. — Гермиона, я пытался остановить его. Я пробовал. Сказал ему, что это невозможно. Что чья-то смерть — это не путь к обретению власти. Что охрана будет слишком строгой и он будет рисковать собой. Я сказал ему, что теперь люди не думают так, как они думали, когда Темный Лорд впервые пришел к власти. Поверь, я перепробовал все... Она обернулась. — Не сработало? Он покачал головой, и этот короткий жест передал его смущение и стыд. — К чему беспокоиться? Слишком поздно, Люциус, слишком поздно. Он слабо пожал плечами, уставившись в пол. — Я пытался. — И что же ты собираешься делать теперь? Он поднял на нее глаза, молчаливые, безнадежные и бессильные. Гермиона оглядела его, и осознание злорадно, но как-то очень остро пронзило ее. Она не смогла не озвучить свои мысли. — Ты действительно жалок, не так ли? Ты так же жалок, как и всегда. За что я люблю тебя? Почему? Я не знаю. И не понимаю этого. А теперь мне пора идти. Я должна уйти, пока моя жизнь не развалилась окончательно. — Я хочу, чтобы ты осталась на ночь, — голос Малфоя сорвался. — Нет, обещала приготовить детям спагетти болоньез. В последний раз Рон приготовил ее просто ужасно. Он добавил слишком много лука. Да и они, должно быть, уже гадают, куда я пропала, — голос Гермионы был совершенно лишен какого-то душевного смятения. Люциус бросился к ней, захлопнул дверь у нее перед носом и обхватил голову ладонями. Его глаза были совершенно безумными, а лицо исказилось от сожаления. — Я люблю тебя. Гермиона, люблю. Останься со мной, пожалуйста... Ты нужна мне. Она посмотрела на него горящими глазами. — Я тоже люблю тебя. Но не останусь здесь. Ты сказал, что пытался, Люциус. Я тоже должна попытаться. Должна попытаться, прежде чем все испорчу... Она распахнула дверь и вырвалась из его объятий. — Ты погубила меня! Разрушила все, что у меня есть! — голос Люциуса эхом раздавался за ней, когда Гермиона бежала по коридору, выскочила за дверь и наконец аппарировала из поместья Малфоев прочь. ______________________________________________________________________________ Люциус поднялся на ноги. Душа его щемила, а пустота дома лишь усиливала одиночество. Он попытался взять себя в руки. И понял, что ненавидет Кресвидьева не меньше, чем Гермиону. Но в целом, он казался напуганным. Испуганным и сбитым с толку. Как бы ни пытался он отрицать сей факт, этот человек действительно пугал его. Люциус хорошо знал это чувство, а теперь оно нахлынуло снова. Замешательство привело к этому, замешательство по поводу цельности его личности, его персонального самоуважения. Поначалу он даже хотел остановить все это. Когда-то Люциус поклялся, что никогда больше не опустится до того, что будет чувствовать себя таким выхолощенным. Но в попытке вернуть себе хоть какой-то контроль и уверенность в собственной жизни он преуспел лишь в том, что снова навлек на себя эти неудачи. И на нее, кстати, тоже. Нет, он пытался убедить этого человека положить всему конец. Он даже пытался. Было слишком поздно... А теперь он хотел только одного — чтобы Гермиона вернулась. Ему хотелось просыпаться здесь, в своей постели, рядом с ней. Изо дня в день. Слышать ее смех, звенящий в этом старом поместье. Да и ее дети могли бы жить здесь. Им бы здесь понравилось — просторы, парки, потайные ходы. Обычно усадьба нравилась детям. А сам Люциус всегда хотел больше одного ребенка. Он бросил взгляд на диван, вспоминая, как ее темные волосы роскошно ниспадали на темно-зеленую ткань, как крики ее удовольствия, казалось, просто впитывались в обивку. Казалось, Гермиона и сейчас была здесь. Нарцисса не появлялась в доме вот уже несколько недель. Он смутно сознавал, что она с любовником сейчас на Карибах, вероятно, с тем самым, молодым, который недавно был на вечеринке. Но теперь это не имело никакого значения. Воспоминание о ее присутствии вызывало у него лишь отвращение. Нарцисса была не тем человеком, который теперь был нужен ему. Он подошел к графину и дрожащими руками налил себе большую порцию бренди. Бокал дрожал, когда он быстро выпил из него. На этот раз жжение алкоголя в пустом желудке не принесло никакого облегчения. Он тяжело оперся на буфет, пытаясь удержаться от вихря темной пустоты, бушевавшей в голове. За дверью послышался шум. Он обернулся. "Это, должно быть, она... Гермиона! Не уходи больше. Пожалуйста, не надо..." Люциус подбежал к двери и распахнул ее. Его встретили только темные печальные глаза Кассиуса, его волкодава. Пес ткнулся носом в руку хозяина. Колени Люциуса подогнулись, и он рухнул на пол, положив руку на большую спину животного. — Только ты, мальчик, только ты... — прислонившись головой к дверному косяку, Люциус позволил своему безутешному горю выплеснуться из него громкими рыданиями, в то время как пес мягко положил свою крупную голову ему на колени. ______________________________________________________________________________ — Где тебя черти носили? Толкнув тяжеленную входную дверь, Гермиона едва ответила на обиженный вопрос Рона. Дети тут же бросились к ней, и она крепко сжала их в объятиях, так, что даже испугалась, как бы они не задохнулись. Было уже больше десяти часов. Они давно должны были спать. — Мама, — послышался жалобный голос Роуз, — почему ты так долго? Ты сказала, что приготовишь нам спагетти. А вместо этого папа поджарил нам бобы на тосте. Я все еще голодная. — Ладно, ладно. Прости, что опоздала, милая, просто кое-что случилось на работе. Иди подожди меня в детской, а я приготовлю быстренько что-нибудь. Роза, как и было ей велено, бросилась в комнату к Хьюго. Гермиона встала с колен и медленно стянула пальто с усталых плеч. — Где ты пропадала? — послышался голос Рона. — Так... Занята была. — Я тебе звонил. Много раз. — Мой телефон был выключен. — Здесь был Гарри. Гермиона наконец взглянула на мужа. — А зачем он приходил? — Ты знаешь зачем. Гермиона повесила пальто, едва взглянув на него. — Они велели мне взять отпуск. — Отпуск? Да тебя, блядь, почти отстранили! Ты под следствием, Гермиона! Тебе нельзя подходить к министерству ближе чем на милю. Держи, это пришло пару часов назад, — он протянул ей пергамент. Гермиона неохотно взяла тот. Содержимое, конечно, не удивляло, но думать ни о чем не хотелось. Она заставила себя взглянуть на документ. "Дорогая миссис Уизли, В дополнение к нашей сегодняшней встрече, настоящим вы временно отстраняетесь от работы в Министерстве магии. Это приостановление будет продолжаться до тех пор, пока расследование вашего поведения не придет к удовлетворительному заключению. Если министерство не будет удовлетворено результатом, ваш контракт придется официально прекратить. Во время вашего отстранения от должности вам не разрешается находиться на территории министерства или вблизи нее, а также обсуждать вопросы деятельности министерства с кем бы то ни было, включая близких родственников. Также вы не должны посещать какие-то мероприятия, одобренные министерством. Если будет установлено, что вы злоупотребили этим, ваши санкции будут усилены. Мы надеемся, что вам с удовольствием проведете период вашего отсутствия. Мы свяжемся с вами, чтобы сообщить вам дату дисциплинарного слушания. Искренне ваш, министр магии Кингсли Шеклболт". — Я понятия не имел, Миона. Ни хрена себе... — Рон стоял, тупо уставившись на нее, и в полном замешательстве качал головой. Она только вздохнула, беспомощно пожав плечами. — Они дураки. Полные дураки. Что сказал Гарри? — Гермиона небрежно бросила пергамент на стол в прихожей, едва взглянув на него. — Он просто ввел меня в курс дела. Не могу в это поверить, Гермиона. Почему ты раньше об этом не упоминала? — Не могла, — она ненавидела его расспросы. — Как Гарри? — Чертовски расстроен, конечно. В основном, хотел знать, как тут ты. А я ничего не мог ему сказать. Потому что и понятия не имел, где ты, черт возьми. — Я просто хотела прогуляться. — Всю ночь? Ты уже делала это раньше. — В конце концов я оказалась у подруги-маглы. И не хотела думать о магии. — Это правильно... — и Гермиона услышала явную нотку сомнения в его голосе. Она попыталась пройти мимо, чтобы попасть на кухню. Он выпростал руку, чтобы схватить ее, резко останавливая. — Ты спишь с кем-то? Тошнота захлестнула ее еще сильнее, чем раньше в поместье. — Что? — Ты трахаешься с кем-то еще, Гермиона? — Рон... Я практически потеряла работу, меня обвинили в связях с темным магом, я подняла вопрос о возможности нападения на чемпионат мира... а ты спрашиваешь меня о какой-то хрени? — Отвечай на мой вопрос. И она солгала. Сразу же. Инстинктивно и защищаясь. — Нет. — У нас уже несколько недель не было секса. — Я была очень занята. И ты тоже. — Ты помогаешь Кресвидьеву? — О, ради бога, только не ты, — она снова попыталась пройти мимо него. И снова он остановил ее. Гермиона сверкнула глазами. — Конечно, черт возьми, нет. Я имею в виду, как ты смеешь спрашивать меня об этом? — Так откуда же ты так много о нем знаешь? — Я не могу тебе этого сказать. — Я твой муж, Гермиона, — его голос даже чуть сменился от какой-то боли. С замиранием сердца та пробормотала какие-то жалкие объяснения. — У меня есть источник, близкий к нему. Женщина, которая помогает ему с финансами. Если я открою ее имя, это поставит под угрозу мою и ее семью. У нее есть дети. Он угрожал ей. Лицо Рона сморщилось от смущения. — Ты не упоминала об этой женщине в министерстве. Какого хрена ты им не рассказала про нее? — Я вышла замуж не за министерство магии. Я вообще не доверяю им. Отпусти мою руку, Рон. Мне нужно срочно приготовить для детей еду. — Почему ты так долго отсутствовала? — Я была смущена и расстроена, я же тебе говорила. Хватка на ее руке усилилась, а вместе с хваткой усилился и его голос, в котором теперь слышалось скорее отчаяние, чем гнев, исходивший от Рона. — Если ты трахалась с кем-то еще, я не знаю, что сделаю, Гермиона. Черт возьми, я просто не знаю, что сделаю. Пожалуйста... пожалуйста... Во второй раз за эту ночь мужчина умолял ее о чем-то. Она была единственной, чья работа была поставлена на карту, она была единственной, кто был обременен сознанием того, что сотни людей вот-вот умрут. Выдернув руку из хватки Рона, она поспешила на кухню, отчаянно нуждаясь в отдыхе от жаждущих ее мужчин. Хьюго и Роуз просияли и дико зааплодировали, когда она появилась перед ними. Внезапно нужда в ней истосковавшихся по материнской ласки детей перестала вдруг казаться такой уж ужасной. После поздних и быстро приготовленных спагетти она уложила усталых, но довольных Роуз и Хьюго, прежде чем, измученной, лечь спать и самой. Рон уже находился в спальне, лежал без сна и ждал ее. И его вид наполнил Гермиону каким-то ужасом. Она забралась в постель, сразу же притворившись, что засыпает. Какое-то время Гермиона лежала, отвернувшись от мужа. — Ты действительно думаешь, что на чемпионате мира может произойти настоящий теракт? — немедленно и холодно спросил он. — Да. — Я хотел бы, чтобы дети пошли со мной. — Они никуда не пойдут. — Да ладно тебе, — простонал он. — Ничего там не случится. На открытии будет куча других детей. И я хочу, чтобы мои дети тоже были там. — Они не пойдут на открытие, и я тоже, не то чтобы мне разрешили, кстати. И ты тоже. — Я один из тренеров национальной сборной, Герм. Конечно же, я пойду. Конечно, я, черт возьми, пойду. Она повернула к нему голову. — Мы должны попытаться остановить это, Рон, разве ты не понимаешь? Мы все еще должны остановить его. И ты должен что-то сделать. Если сборная Англии и все остальные страны пробойкотируют чемпионат, то он так и не начнется. Вот что ты должен сделать. Скажи им об этом прямо сейчас. Ты же можешь послать Шеклболту сову. Рон громко вздохнул, его разочарование ощущалось слишком явно, но все же он попытался мягко успокоить ее. — Гермиона ... любимая... это просто какое-то безумие, ты все выдумываешь. Безопасность самая строгая, какой она не была никогда. Прорваться будет невозможно. Каждый человек из списка гостей проверен и перепроверен, их прошлое изучено, и все это — заняло целые месяцы планирования. Целый этаж министерства был отведен для решения этой проблемы. Национальный Квиддичный стадион в этот день станет самым безопасным местом в стране. — Он найдет способ. Рон устроился поудобнее, прижавшись всем телом к ее спине, и осторожно провел пальцами по ее руке, вызвав у Гермионы желание отстраниться. — Ты больше никогда и ни о чем со мной не разговариваешь. Я даже не знал, что именно происходит. И не знал, что ты так замешана в этом деле. — Это было совершенно секретно, ты же видишь. — Да, но ты даже не поделилась со мной своим стрессом. Герм... я все сделаю ради тебя, ты же знаешь. Она закрыла глаза, не желая слышать его слова, а желая, чтобы его забота куда-нибудь провалилась. Чувство вины казалось невыносимым. Пальцы Рона уже шарили по ее груди, пощипывая соски. Но вместо того, чтобы пробудить в ней мгновенное желание, как удавалось Люциусу, она вдруг вспомнила голодный рот Хьюго, мучительно дергающий ее соски, когда она кормила его грудью. Кормление давалось ей мучительно. И Гермионе всегда хотелось, чтобы оно поскорей закончилось. А теперь она чувствовала, как влажная, твердая головка эрегированного пениса мужа упирается ей в ягодицы, ища входа. Гермиона чуть не заплакала... Его рука оторвалась от ее груди только для того, чтобы поднять ногу Гермионы, давая ему доступ. Она крепко зажмурилась, так крепко, что за веками даже вспыхнул красный свет. — Герм... Я хочу тебя... Впусти меня, прошу... И она не могла остановить его. Рон втиснулся в обмякшее тело, толкаясь глубоко внутрь с тем низким, почти поросячим похрюкиванием, которое Гермиона так ненавидела в нем. Но так было не всегда. Поначалу оно даже казалось ей довольно милым. Правда, это было много лет назад. Теперь же ее тело сопротивлялось его вторжению, сопротивлялось насилию этой длинной, жесткой и требующей плоти. Но ей удалось лежать совершенно неподвижно, пока он двигался сзади. Это была одна из их любимых позиций, и сейчас Рон совсем не выглядел каким-то неопытным любовником. Она почувствовала, как кончик его члена довольно сладко толкается в ее точку g, а его рука тянется клитору. Она поняла, что должна покончить с этим быстрей. Еще никогда ей настолько не хотелось ни мужа, ни его толчков, ни его пота, ни его стонов и кряхтений. — Кончай, Рон. Я хочу, чтобы ты кончил сейчас же. — Черт, я так соскучился по тебе, Гермиона. Так соскучился по твоему идеальному и гостеприимному лону. Она видела, что он не собирается кончать. Рон готов был сдерживаться еще и еще, ожидая, пока не кончит она. В этом случае он будет продолжать толкаться и толкаться в нее чуть ли не до Рождества. И поэтому, как и в последнее время, в тех редких случаях, когда они с мужем занимались сексом, Гермиона, как обычно, притворилась. Не в силах заставить себя повернуться к нему, она все же смогла добиться убедительного стона, якобы от оргазма, крепко сжимая вокруг члена мышцы своего влагалища. Это, казалось, сработало, так как через несколько мгновений у Рона перехватило дыхание, и он издал последнее хрюканье, вдавившись ей в шею и задергав бедрами. Гермиона едва дождалась, когда он откатится, прежде чем закрылась в ванной и поспешно смыла с себя его липкую сперму. Она посмотрелась в зеркало и увидела залитое слезами лицо. Женщина перед ней была похожа на нее, на Гермиону, но в ее глазах был такой упрек, такое отчаяние. Неужели это действительно она? Это то, что видел Люциус? Неужели это то, что любил Люцус? Где он теперь? Возможно, он смотрел в свое собственное зеркало, едва узнавая того человека, который смотрел назад. Возможно, они стали слишком похожи, поглощенные взаимным безумным вожделением, или похотливым безумием, она не была уверена, чем именно. Продолжая пристально смотреть на себя, она почти вообразила, как темно-карие глаза становятся серыми, а губы сжимаются и кривятся, как у него. Это выглядел почти комично. Возможно, они трахались так часто, что их тела соединялись так отчаянно, и они действительно стали неким единым целым, связанные так неразрывно, что могли бы поглотить друг друга. Она громко рассмеялась — это была самая настоящая истерика. Безумие. А церемония открытия чемпионата мира по квиддичу должна была состояться через три дня. "Если ты все еще там, дай мне знать. Я просто чувствую, что все это становится очень опасным..."