Верни мне мою любовь

— Просыпайтесь, Николай. Чей-то голос неожиданно ворвался в сознание Гоголя и прошелся по всему телу мощным импульсом. Николай Васильевич узнал этот голос и открыл глаза. — Который час? — даже не поздоровавшись, спросил он. — Уже одиннадцать. — Боже… Последнее слово было больше похоже на стон. — Это нормально, что вы много спите. Вашему организму требуется много сил на восстановление. Покажите ваши раны. Гоголь послушно встал и повернулся к врачу спиной, чтобы тот в первую очередь осмотрел раны на затылке. — Что же, это уже лучше, чем раньше. Ой, как же я мог забыть, я ведь вам кое-что принес! Николай с интересом смотрел на врача, пока тот что-то доставал из своей сумки. — Вот, возьмите. — Легенды и мифы древних славян? — С чтением у вас отлично. В глазах не плывет? — Нет. — Вот и здорово. Кое-кто очень печется о вашем здоровье. Гоголь усмехнулся. — Это тот, кто пробил мне голову в переулке? — Возможно. Больше Николай вопросов не задавал. Да и не хотелось особо. Он стал размышлять более ясно, из головы будто ушел туман. Силы понемногу восстанавливались, и все бы хорошо, если бы он постоянно не сидел в одной комнате без возможности что-либо делать. Ни писать, ни читать, ни переводить — ничего. В скором времени доктор ушел, сказав напоследок Николаю побольше отдыхать и хорошо питаться. Но Гоголь, почему-то, вместо этого решил еще раз осмотреть комнату. Не считая кровати, стола, стула, умывальника и зеркала, тут еще стоял шкаф, который Гоголь ни разу не открывал и вообще раньше не обращал на него никакого внимания. Интерес переборол неуверенность, и писатель подошел к шкафу. Однако как только Николай притронулся к ручке, перед глазами началось новое видение. Яков Петрович. Он стоит в этой самой комнате, перед этим самым шкафом. С ним еще кто-то. Кто-то, кого Гоголь не знает и никогда раньше не видел. — Вы знаете правила. Я не собираюсь нарушать их из-за вашей банальной неуверенности. Решайтесь, — сказал Гуро неизвестному и открыл шкаф. Внутри лежал связанный юноша. Его глаза были красными от слез. Руки, как и ноги, до крови передавлены веревками. Рот перевязан, он мог только что-то невнятно мычать. На нем была изорванная одежда и не было обуви. Весь его вид был жалок, глаза переполнены страхом и ужасом. Яков Петрович подошел ближе и одернул правый рукав мальчонки. — Видишь? — на руке юноши красовалась метка, — покажи свою. Незнакомец молча закатил рукав. — Уверен на все сто процентов, что на твоей руке изображен его дом. А вот на твоей, — обратился Гуро к мальчику, — а вот на твоей нарисован его дом, — следователь указал на неизвестного. — Но он же еще ребенок! Он… — Ребенок или нет, — резко перебил Яков, — но правила есть правила. Ни у кого из нас не должно быть родственных душ. Таково условие для вступления в братство, и ты прекрасно об этом знал. И ты знал, что, когда наступит время, тебе придется убить своего человека! — последние слова Гуро уже прокричал. Незнакомец молчал. — Даю тебе двадцать четыре часа. А иначе я сделаю это сам, — Гуро развернулся и ушел, а эхо от его шагов разнеслось по всей комнате. — Прости, милый, — незнакомец неожиданно заплакал и достал нож. Мальчик задергался, слезы снова хлынули из его и так покрасневших глаз. Он что-то мычал и судорожно пытался освободиться. — Прости… Нож был вонзен юноше в горло, и кровь залила все: шкаф, пол, ковер… В комнату забежали двое. Врач и мужчина, что приносил ужин. — Положи его на бок! — скомандовал доктор, ошибочно предположив, что у Гоголя приступ эпилепсии. Мужчина выполнил приказ. — Нормально, все нормально, — прошептал Николай, — я просто неудачно стал на ногу и упал. — Но я видел, как у вас закатились глаза. — Это от боли. — Вы в порядке? — В полном. Мужчина помог Николаю подняться и тот смог даже улыбнуться, хотя вышло это несколько криво. — Я принесу воды, — сказал охранник и вышел из комнаты. Как только он скрылся, врач серьезно сказал: — Вы можете лгать ему, но не мне. Я видел приступ. Что это было? — Головная боль. Просто приступ головной боли, — Гоголь импровизировал находу. — В вашем случае это уже называется мигрень. Приступы случаются часто? — Когда как. — Вы настолько несерьезны к своему здоровью. — Мне не о нем сейчас надо думать. — А о чем же? Гоголь промолчал, но ему так хотелось закричать: — О том, как сбежать отсюда! — Горе мне с вами… — прошептал врач. Он вздохнул, — может, вам обезболивающее принести? — Нет, не стоит, мне и так нормально. Спасибо. В этот момент вернулся охранник со стаканом воды. — Что это было? — Мигрень. Они оба вышли из комнаты, оставив Николая одного. Пользуясь случаем, Гоголь решил еще раз открыть шкаф. В этот раз ему пришлось это сделать сквозь рукав, дабы не заработать очередное видение. С замирающим сердцем писатель отворил дверь и… ничего. Шкаф был абсолютно пуст. Гоголь облегченно вздохнул. Ему меньше всего хотелось обнаружить внутри пятна крови и следы от ногтей. Больше с радостью, нежели с разочарованием он закрыл шкаф.

***

— Александр Сергеевич, о чем вы говорили с Гуро? Лермонтов бесцеремонно и нагло ворвался в кабинет поэта. Его даже не смутило то, что Пушкин был темнее тучи. Намного темнее… — Я же видел, как вы ушли вдвоем! О чем вы говорили?! Александр впервые слышал, как его помощник кричит. — Вы знаете что-то о том, где находится Николай Васильевич?! -Поражаюсь вашей настойчивости и сообразительности! — поэт не знал, что отвечать Михаилу, — хотя вы даже не догадались просто подслушать тот разговор! Мужчины говорили на повышенных тонах. На крики сбежались слуги. — Александр Сергеевич, все в порядке? Мы слышали шум. — Да, все нормально, — ответил поэт как ни в чем не бывало, — лучше принесите чаю. — Будет сделано. Пушкин откинулся в кресле и вздохнул. — Гоголь у него, — не смотря Михаилу в глаза, начал он, — они хотят сделать обмен. — Но на что? — Лермонтов говорил абсолютно спокойно, из глаз исчезла былая ярость. Мысленно Пушкин похвалил его за это. — Они думают, что мы знаем секрет бессмертия. — А мы его знаем? — Нет, конечно, его не существует! Михаил обдумывал услышанное, а Пушкин барабанил пальцами по столу. Метка на руке пекла и приносила боль, которая сильно отвлекала. — И что мы будем… — Я пока не знаю. Дальше спрашивать о чем-либо не было смысла. — Мы что-нибудь придумаем. — Обязательно. В комнату вошел слуга с подносом. — Мы тут утром ватрушек напекли. Не желаете попробовать? — Оставь. Попробуем. Слуга с улыбкой откланялся и ушел. — Александр Сергеевич, у вас есть план? — Нет. Михаил больше не задавал вопросов. Он молча взял чашку со стола, взял ватрушку и принялся обедать в кресле. Его взгляд уперся в одну точку, мгновенно опустел. Последовав его примеру, Пушкин тоже взял чай. Они сидели в полной тишине еще десять минут. Но вдруг, не выдержав, поэт выкрикнул: — Михаил, хватит! — юноша перевел на него удивленный взгляд, — хватит думать о Николае! — С чего вы взяли, что я о нем думаю? Александр вздохнул и снова неосознанно прикоснулся к запястью. Этот жест не ускользнул от Лермонтова. — Покажите мне руку. Пушкин протянул левую руку, даже не возразив. — Нет, не левую, а правую! Сопротивляться было бесполезно, Михаил уже обо всем догадался. Поэт протянул правую руку, слегка закатив рукав. Юноша подбежал и, одернув рукав окончательно, посмотрел на метку. — Это… то самое озеро… — Да, то самое. — Почему вы молчали? Пушкину было нечего сказать в ответ.