Верни мне мою любовь

Николай погряз в собственных мыслях. Темных, мучительных. Они обволакивали, тащили куда-то вниз, в непроглядную тьму. В мозг будто въелась инфекция, которая, словно грибковые споры, разрослась и опутала все мысли, очернила их. Гоголь не сопротивлялся. Он тонул в этих мыслях, погружался все сильнее и сильнее, не пытаясь вынырнуть. Он не боялся захлебнуться, не боялся умереть. Он знал, что все это лишь его ощущения, но не более. Он не спит, надо лишь пересилить себя и увидеть солнце. Гоголь приоткрыл глаза и увидел зашторенное окно. Карета. Пейзаж за окном не менялся. Настало время приводить в действие уже давно созревший план. Все еще делая вид, что спит, Николай стал постепенно сползать по подушкам вниз. Его спутник не нашел в этом ничего особенного. Карета была постоянно в движении, и спящий Гоголь сползал под действием обычных законов физики. Охранник не подозревал, что Николай сам все контролирует. Лежа на диванчиках было легче дотянуться до ручки, чтобы открыть карету. Именно это он сделать и хотел. Надо лишь еще немного пододвинуться. Карета неожиданно въехала в яму, при этом знатно протрусив пассажиров. Благодаря этому Гоголь мигом оказался головой около двери, даже сам того не желая. Охранник посмотрел на «спящего» писателя и, подумав, что тот пока что не падает, не стал его трогать. Николай обрадовался такому ходу событий. Он понимал, что с его планом лучше не затягивать, и поэтому как только его спутник повернулся к окну, юный писатель открыл дверь и побежал, что есть силы, вперед. Вот он, этот волшебный миг. Его заветное желание… оно исполнено! Он бежит, куда глаза глядят, что есть силы стараясь не упасть и не споткнуться. Трава щекочет босые ноги, от земли идет приятный холодок. — Добежать… Лишь бы добежать, хоть куда-нибудь… Дыхание сбилось, легкие были наполнены жаром и холодным воздухом. Он бежит, бежит… Даже не ведая, куда. Но охранник оказался не менее внимательным и быстрым. Он в считанные минуты догнал Гоголя и со всей силы подбил его, ударив по правой ноге. Николай упал, чувствуя адскую боль где-то в районе стопы. Это конец… Но откуда-то тут же прогремел выстрел и охранник упал, будучи уже без головы. Кровь обильным потоком хлынула прямо на Николая. Молодой человек еле сдержал тот вопль ужаса, что подкатил к горлу. Он взглядом отыскал стрелка, но уже давно было ясно, что им был Гуро. Только старший следователь мог выстрелить с подобной точностью. Гоголь увидел вторую карету, которая все это время ехала следом. Значит, его план был обречен на провал с самого начала. Гуро выпрыгнул из своей кареты и, спрятав ружье, стал приближаться к Николаю. На его лице читалась ярость. Жуткая, пугающая ярость, к которой прибавлялись еще и хладнокровность с расчетливостью. Его лицо стало будто фарфоровым. Оно замерло в теплых лучах солнца, но несло совсем не теплые ощущения. Эта злость. Животная злость наступала, пугала, хватала и будто подбрасывала душу куда-то вверх. В какой-то момент Николаю показалось, что Гуро завладел его собственной душой, будто он был тем самым чертом из преисподней, которого так боятся все христиане. Гоголя это пугало. Эта жуткая аура, эта жуткая злость. Она будто напирала на него, приближаясь с каждой минутой. Николай попытался встать, но нога болела так, словно ее проткнули ножом сразу в трех местах. Он просто пятился назад, не разбирая дороги, но Гуро был в разы быстрее. Буквально в считанные секунды он уже стоял перед писарем. — Чуть что, сразу душа в пятки? — своим обычным, как всегда ни к месту язвительным голосом спросил он. Солнце ярко осветило лицо следователя, и в тот же момент его выражение лица изменилось. Николаю показалось, что никакой злости до этого вообще не было. Перед ним стоял обычный Яков Петрович. Но лежащее рядом тело говорило об обратном. Гоголь силился сказать что-либо, но слова застревали в его горле. Будто невышедший вопль заглушал остальные слова. Осмотрев дрожащего Николая, Гуро остановил взгляд на его ноге. — Сломана, — констатировал он невооруженным взглядом, ощущая боль в правой стопе. Он немного помедлил, снова переведя взгляд на тело убитого охранника. Даже с такого расстояния он смог идеально попасть строптивому охраннику в голову, да так, что она слетела с плеч долой. Маска испуга застыла на его уже остывшем лице, кровь все еще капала из остатков того места, что раньше называлось шеей. Премерзкий вид. Такой кончины и врагу не пожелаешь. Николай не мог отвести испуганных глаз от окровавленной головы, при этом он продолжал попытки отползти от Гуро куда подальше. Сейчас этот мужчина пугал его больше, чем труп. Убийца. Он убийца. И он убьет его. Яков Петрович не догадывался, отчего Гоголь так испуган. Казалось, что вообще может пугать писателя после происшествий в Диканьке? Гуро не понимал, что он сам — причина страха Николая. — Убьет. — Убьет меня. — Он убьет меня! Гуро сделал еще шаг к медленно отползающему Гоголю. Если бы тот мог побежать — уже побежал бы, но писатель не мог встать без посторонней помощи. Было ли это из-за животного страха, парализовавшее все тело Николая, или же из-за сломанной ноги — непонятно. Но Гоголь не мог вымолвить ни слова, а в голове крутились самые дикие, пугающие мысли. Гуро подхватил Гоголя на руки и почувствовал, что тот весь трясется, как в лихорадке. Лицо юного писателя было чересчур бледным и болезненным. — Отпустите меня. Я сам, — голос Гоголя, на удивление, совсем не дрожал и был тверд. — Не сможете, голубчик. Этот идиот сломал вам ногу, — холодно парировал Гуро, впервые в его голосе отчетливо слышался гнев и безразличие одновременно. — Мне все равно. Опустите меня на землю, — в тот момент Гоголь ничем не руководствовался. Он просто говорил то, что первым приходило в голову. Боль в стопе даже не чувствовалась, но было видно, что она уже опухла из-за полученной травмы. Гуро игнорировал все дальнейшие слова Николая, продолжая нести его обратно в карету. Надо продолжать путь, а иначе они не успеют приехать вовремя. Яков положил Гоголя на диванчик в своей карете, а сам тихо сказал кучеру забрать тело и отвезти на ближайшее кладбище, похоронив под безымянным крестом. Вместе с этим он дал ему мешочек с золотыми монетами, который держал как раз на подобные случаи. Кучер откланялся и пошел выполнять поручение, Гуро же, запрыгнув в карету к Николаю, приказал второму кучеру ехать дальше. Тихо скрипнув, карета поехала дальше по дороге, оставляя жуткое место позади. Николай лежал закрыв глаза, стараясь подавлять рвотные позывы, которые как нельзя вовремя дали о себе знать. Его жутко укачивало, вместе с этим хотелось спать. — Вы совсем бледный, Николай Васильевич. Но не волнуйтесь, я обеспечу вам доктора как только мы приедем. — И долго нам еще ехать? — пересиливая себя, спросил Гоголь, приподнимаясь. — Около часа. Николай со странным вздохом рухнул обратно на диванчик. Им постепенно овладевало отчаяние и тоска, а тошнота и сонливость лишь усиливали эти ощущения. Уже не так радовало ласковое солнце за окном. Пейзаж будто помрачнел, теперь он казался однотонным и скучным, совсем не приносил радости. Подавляя внутри себя все, что только можно было, Николай закрыл глаза и постарался расслабиться. — Сон — одна из важнейших составляющих здоровья, — услышал он голос Гуро. С иронией Гоголь подумал о том, что то же самое Яков говорит и о завтраке, обеде и ужине. Ладно, пусть будет так. Сейчас уже все равно. Гуро не убил его, и даже не избил за попытку побега (а ведь Николай ожидал именно этого). — Все сложилось лучше, чем могло быть, — стараясь себя подбодрить, подумал писатель. Гоголь подумал о том, что все в этом мире происходит не просто так. И даже то, что происходит сейчас — Его воля. И если Господу будет угодна смерть Николая — он умрет. Если же нет — выживет и вернется к господину Пушкину. Ничего уже от него не зависит. Все в воле Всевышнего…