Верни мне мою любовь

Ржание лошадей и топот копыт пронзили недавно устоявшуюся тишину. Карета резко остановилась, и Николай чуть не слетел с диванчика. На удивление, ему все же удалось немного поспать. Голова не так сильно болела, тошнота отпустила, и лишь опухшая нога продолжала болезненно давать о себе знать, постоянно пульсируя. Еще до того, как Гоголь успел окончательно проснуться и понять суть дела, Гуро уже выскочил из кареты, дабы узнать причину остановки у кучера. Тот в ответ лишь беспомощно пожал плечами, указывая на приближающегося полицейского. — Добрый день, полиция Петербурга. — Добрый, — со свойственной только ему манерой, прервал его Гуро, — назовите причину остановки. — Согласно новому постановлению, на все въезды и выезды Петербурга поставлены пункты пропуска. Предъявите, пожалуйста, документы. Гуро поднял бровь, удивляясь такой наглости. Он вытащил из внутреннего кармана какую-то бумагу и протянул ее полицейскому. Посмотрев на нее, страж закона сразу изменился в лице. — Яков Петрович, простите, не признал. Проезжайте, пожалуйста, — тут же затараторил он. — С этого и следовало начинать, милейший, — хмыкнул Гуро и вернулся в карету. Она тут же тронулась с места и беспрепятственно поехала дальше. Николай слышал разговор между полицейским и Гуро, и, почему-то, он ни капли не удивился произошедшему. — Интересно, я уже объявлен в розыск? Странная мысль, ведь учитывая известность его персоны, можно было смело сказать, что уже вся Россия разыскивает Николая Васильевича Гоголя, а во главе первого поискового отряда стоит сам Александр Сергеевич Пушкин. — Мы едем в Петербург, — снова то ли от скуки, то ли от безысходности стал размышлять Николай Васильевич, — до этого мы были где-то за его пределами. А ведь, возможно, это означает, что теперь у меня больше шансов. Больше шансов на что.? Самые разные мысли и вопросы продолжали донимать Гоголя, пока он всеми силами старался не смотреть на Гуро. Сейчас этот человек был противен ему, даже несмотря на более или менее человеческое отношение (Николай, все же, был пленником, но обращались с ним вовсе не так). Несмотря на это, Гоголя сильно пугало то, с каким хладнокровием Яков Петрович отстрелил голову тому бедняге. Он, конечно, и ранее подозревал следователя в подобном, но чтобы вот так… Фонтан крови из шеи охранника снова появился перед глазами Николая, но тут же исчез, будто жуткое секундное наваждение. За окном только-только стал виднеться Петербург, только появились первые очертания высоких домов с еще не ушедшей ноткой старины, но Яков Петрович тут же взял какую-то черную ткань и завязал Гоголю глаза. — Вы не серчайте, Николай Васильевич, это так, мера предосторожности. — Зная, как вы любите побегать… — между тем, добавил про себя он. Гоголь не видел, как карета плавно въехала в город, меняя пыльную дорогу на хорошо выложенную ровную мостовую. Не видел он с какой стороны Петербурга они въехали, не видел улицы или хотя бы какого-то дома. Ничего не видел. Когда карета, наконец, остановилась, прошло не менее получаса. — Куда мы успели доехать.? Николай с грустью подумал о том, что не мешало бы подтянуть знания по математике, ведь обладая несколькими особыми элементами, можно было хотя бы приблизительно понять, сколько они проехали, и где приблизительно остановились. Хотя как можно было понять, что это за улица, если Николай не знал даже с какой стороны Петербурга они въехали. Ко всему прочему, в момент похищения Гоголь был без сознания и поэтому не знает дороги из города, по которой его вывезли в первый раз. Раскладывая все это по полочкам у себя в голове, Николай старался как можно сильнее подавить внутри себя чувство беспомощности и отчаяния. Его томило и пугало то, что будущее было таким же беспросветным и мрачным, как и его знания о своей темной стороне. А что может быть хуже, чем невозможность распланировать свое же собственное будущее? Все люди уже давно привыкли жить с осознанием одной простой вещи: завтра — будет. Оно наступит вне зависимости от того, хотим мы этого или нет. И самое интересное: мы настолько привыкли к этой мысли, что нас пугает неведение. Оно пугает до дрожи в коленках и скрежета зубов, оно ненавистно нам и, зачастую, чуждо. Часто ли кто-то из нас думает о том, что он будет делать в той или иной ситуации? Конечно, все мы можем предугадать свой распорядок дня или же составить планы на вечер, но разве способен кто-либо предугадать попадание в плен? Гуро схватил Николая под руку и первым вышел из кареты. — Ступенька! — только и успел выкрикнуть он, но Гоголь, забывшись, сделал шаг вперед сломанной ногой и тут же потерял равновесие. Яков Петрович в последний момент подхватил его и спас от падения. — Когда я говорил, что писатель должен страдать, я немного не это имел ввиду, Николай Васильевич. Гоголь лишь мысленно фыркнул, оправдывая себя завязанными глазами и поврежденной ногой. Он никак не хотел верить, что она сломана. Гуро снова провел его куда-то в помещение, где было намного теплее, чем на улице. Потом ему развязали глаза и снова втолкнули в комнату, которая была очень схожа с предыдущей. Удивлялся ли Николай происходящему? Нисколько. Последнее видение было подсказкой к предстоящим событиям, но Гоголю еще оставалось правильно расшифровать все. Увиденное волновало его, каждый раз отзываясь страхом где-то в области солнечного сплетения, путаясь между ребрами и легкими. Подвал, связанные руки, кровь… Возможно ли, что это и есть конец? Что он умрет от пыток в жуткой темной камере для истязаний? Да, Николай уже не надеялся на спасение. Его не будет, в этом он был уверен и даже самые далекие надежды и мечты были усердно растоптаны самим же писателем. Его мучил лишь один простой вопрос: зачем? Зачем все это нужно Гуро? Зачем такие сложности? Зачем похищать, а потом перевозить? Зачем присылать доктора и заботиться о пленнике? Удивительно много вопросов и ни одного ответа. Бессмысленно… Уже через час пришел врач, но это был не тот добрый и улыбчивый человек из предыдущего особняка. В этот раз Гуро подослал нового, он был более холоден и сдержан. С беспристрастным взглядом он подошел к Николаю и тут же схватил его за голову, концентрируя внимание писателя на собственной персоне. Легким движением руки врач из ниоткуда достал нечто, похожее на тоненький сверток и поводил им то вправо, то влево прямо перед глазами писателя. Николай глазами четко следил за предметом, будто заколдованный, но осознав всю степень наглости пришедшего, оторопел. К тому моменту врач уже отпустил его и убрал сверток. Его действия были быстрыми и четкими — уже в следующий миг мужчина держал правую ногу Николая, ощупывая возможный перелом. — У вас сломана нога, — наконец, констатировал он. Мысленно Гоголь «похвалил» его за такую догадливость. — Я вправлю вам кость, перелом не серьезный, но будет больно. И, не дав сказать Николаю и слова, врач резко нанес удар по стопе, другой рукой в это же время создавая сопротивление. Это было больно и неожиданно. Гоголю пришлось изо всех сил сцепить зубы, чтобы не вскрикнуть. — Вот и все, осталось только зафиксировать, — уже более добродушно сказал доктор, но при этом не снимая с лица непроницаемой маски. На дальнейшие его действия Николай уже не смотрел. Ощущая ноющую боль в стопе, он не мог и не хотел ни о чем думать. — Старайтесь не нагружать ногу, так она срастется быстрее. Гоголь сдержанно кивнул в ответ. Глядя на побледневшее лицо своего пациента, врач невольно усмехнулся. — И не такое выдержит, — почему-то, пронеслось у него в голове. Он хотел уже уходить, но резко остановился, вспомнив, что ему надо еще кое-что сделать. — Вам просили передать, — врач достал из сумки книгу и протянул ее Гоголю. Тот посмотрел на переплет и прочел вслух: А.С. Пушкин. Сборник стихотворений Писатель глубоко вздохнул и отбросил книгу куда-то в сторону. Он откинулся на кровать, и его мысли тут же потекли невидимым потоком по его голове. Гоголь думал о том, что иногда невозможно понять, зачем человеку даны те или иные испытания. Он верил, что это понятно одному только Богу, а человеку надо лишь дальше идти по жизни и не сдаваться. Возможно, именно подобные мысли помогли ему до сих пор не сойти с ума во всей этой суматохе, которая чем-то, откровенно говоря, напоминала сказ о психически больных людях. В такие моменты Гоголь особенно сильно понимал, что все это случилось не просто так. С другой стороны, все могло быть гораздо, гораздо хуже…