Если бы тишину можно было потрогать, то Николай Васильевич непременно притронулся бы к ней из чистого любопытства и желания познавать все новое. Но так как это невозможно сделать, по вполне понятным причинам, то писателю оставалось только представить, как это было бы. Почему-то в его голове тишина выглядела как бусы, которые состояли из тысячи маленьких осколков хрусталя. Эти бусы свисали с потолка и волочились по полу. Если кто-либо попытается найти край этой самой «тишины» то априори не сумеет, как бы ни старался. Потому что у тишины нет конца и нет начала, но при этом ее так легко разрушить малейшим неосторожным движением.
Размышления Гоголя были прерваны шумом. Он все нарастал и нарастал, становился громче. Прислушавшись, писатель понял, что звуки доносятся прямо из гостиной этого огромного дома. Скорее всего, ведьмы начали свою черную деятельность. Других объяснений быть не могло: слышались странные бормотания, отрывки фраз на непонятных языках.
— Они там самого дьявола вызывают, не меньше, — буркнул Гуро, который был явно недоволен тем, что его вырвали из собственных размышлений, которые, в данный момент, по странности и нелогичности были приближены к размышлениям Николая.
— Это как-то связано с днем Самайна?
Яков Петрович глянул в окно и нахмурился. На улице было совсем темно. За разговорами время пролетело незаметно, а за собственными мыслями оно вообще бежало, даже не оглядываясь.
— Вероятно, да, связано. Я думаю, у них осталось меньше трех часов.
— Но для чего? Для чего меньше трех часов?
— А вот это мы скоро и узнаем, душа моя.
Гуро наконец принял себя, принял реальность, принял Николая. В знак этого он постоянно называл писателя «душа моя», как бы убеждая его в этом, а вместе с этим самого себя. Что насчет Николая, то он все еще сомневался.
Сомневался в том, что выживет.
Тишину нарушил звук проворачивающегося ключа. Дверь открылась, на пороге стояла София. Девушка некоторое время смотрела на своих пленников, а затем сделала шаг вперед. Гуро тут же встал перед Николаем, загораживая его. Ведьма улыбнулась. Этого она и ожидала. Ничего не сказав, София вновь хотела покинуть комнату, но Николая такой расклад явно не устраивал.
— Стой! — он выбежал из-за спины следователя и кинуться к двери, но та была уже закрыта, —
стой, София! — что есть силы орал писатель, —
стой!
В этот момент металлическая ручка в руках Николая покраснела и расплавилась, будто находилась в печи. Гоголь отпрянул, брови Гуро сами собой поползли вверх, а в комнату вернулась удивленная (если не сказать по-другому) София. Ручка с наружной стороны тоже была расплавлена.
— Темный… — прошептала она, но снова без всяких объяснений закрыла дверь с помощью заклятия.
— А вы, Николай Васильевич, потихоньку берете уроки колдовства? — стараясь подавить удивленность (как бы снова не сказать по-другому), спросил Яков. Гоголь бросил на него рассеянный взгляд, полный непонимания.
Следователь подошел к расплавленному металлу, который растекся горячей лужей по полу и прожег его до деревянного основания. Прикасаться к этому Яков не рискнул.
— Душа моя, да вы полны сюрпризов! — с веселой улыбкой Гуро обратился к Николаю, но тот его комплимент явно не оценил.
Что это было? Мужчины не имели ни малейшего понятия.
А вот София, напротив, была о многом осведомлена, поэтому, не медля, побежала к сестрам.
— Темный набирает силу! Час уже близок!
— А я же говорила, сестра! Там, в подвале, что-то было! — тут же завопила Анна.
— Да, мне тоже так показалось, — более сдержанно кивнула Алена.
— Рассказывайте все, что там произошло.
— В общем, когда она, — Алена пренебрежительно мотнула головой в сторону сестры, — чуть не удушила того следователя…
— В тот момент Темный стал кричать и этим как будто сбил мое заклинание с того старика! — не дала договорить Анна. Алена снова лишь кивнула.
На лице Софии вновь не было эмоций, она обдумывала все у себя в голове, ничего не показывая снаружи.
— Ритуал надо начинать раньше. Чтобы Темный был на пике сил. Они ему понадобятся. Начинайте подготовку!
Алена и Анна кивнули, а старшая из всех ведьм уже через минуту исчезла, оставив после себя лишь распахнутую дверь.
Маленькая лужица металла постепенно застывала на полу. Яков смотрел на нее и все еще не желал притрагиваться. Пусть остается. Пусть остается как напоминание обо всем, что здесь происходит. Пусть остается как шрам на доме, как глубокая рана. Пусть остается как символ чего-то необъяснимо-болезненного.
Николай уже давно сидел на кровати, оставив одну ногу на полу, а другую, травмированную, протянув вдоль кровати. Из гостиной больше не доносился шум, постоянный поток ведьминских заклинаний прекратился. Стало тише и даже как-то легче.
Писатель перевел взгляд на Гуро, который неотрывно смотрел на то, что когда-то было дверной ручкой.
— Яков Петрович?
— Да, душа моя.
— Зачем вы похитили меня?
Следователь сначала обернулся, но тут же устремил задумчивый взгляд в пол. Он подбирал слова, фразы. В его голове крутилось слишком много всего того, что требовало упорядочивания и сосредоточения. Вопрос Николая его озадачил.
— Вы сильно хотите знать? — твердо, но несколько умоляюще переспросил Гуро.
— Да, хочу, — Гоголь был настойчив, как никогда.
Следователь вздохнул и поднялся с пола. В нерешительности он подошел к окну и некоторое время смотрел на толстую металлическую решетку, что мешала им сбежать из этого адского места.
— Нам запрещено иметь родственные души. Это правило, это закон, никто не смеет его нарушать, — Гуро говорил, словно солдат, слова выходили четкими, а согласные буквы необычайно звонкими. Так бывает, когда говоришь через силу. Николай не перебивал, лишь терпеливо ждал продолжения.
— Когда я сказал нам, я имел в виду всем, кто вступил в тайное общество графа Бенкендорфа. Таково правило, многие его принимают. Приходят совсем еще юнцы, которые не понимают, что теряют. Таким был и я…
Яков снова запнулся. Его глаза опустели, стали стеклянными. Мужчина унесся в собственные воспоминания о том самом дне, когда он впервые встретил графа Бенкендорфа.
***
— Значит, ты будущий страж закона? — мягкий баритон разливался по комнате, словно мелодия. Почему-то эта мелодия внушала страх с первых же нот.
— Да, — юный Яков старался держаться и не поддаваться волнению, что подступало к горлу.
— Сколько тебе лет?
— Семнадцать.
— И ты хочешь быть верным своей стране и ее законам?
— Да.
— Ты знаешь, кто рекомендовал тебя мне?
— Нет.
— Хорошо. Пойди с Андреем, он тебе все тут покажет и расскажет, что тебя ожидает.
— Да, сэр.
Бенкендорф подписал бумагу, что лежала перед ним. Для Якова дороги назад уже не было.
***
— Яков Петрович? — голос Николая прозвучал неожиданно, словно гром с небес.
— На чем я остановился? На обществе, точно. Вступая в него, ты соглашаешься на то, что в нужный момент убьешь того, кого тебе пришлет судьба — свою родственную душу. Об этом предупреждает Андрей, слуга графа Бенкендорфа.
***
— Ты будешь продолжать обучение в академии, — высокий, подтянутый мужчина в черном костюме говорил очень быстро, — но при этом граф Бенкендорф обеспечит тебе дополнительное обучение. Тебе и еще нескольким твоим сверстникам. Главное условие твоего здесь обучения — молчание. И поверь, граф сразу узнает, если ты проболтаешься. Все понятно?
— Да.
— Хорошо. Слушай дальше. Вот твоя комната, — мужчина отворил перед Яковом дверь, коих здесь было не менее тридцати, — тут ты будешь ночевать и жить.
— Что насчет родителей?
— Об этом позаботится граф.
— Когда я смогу видеть их?
— Никогда, мой мальчик.
На лице юного Якова залегла тень.
— Есть еще кое-что, — понизив голос, продолжил Андрей. Гуро вопросительно на него посмотрел.
— Ты уже нашел свою родственную душу?
Подобного вопроса совсем еще юный Яков точно не ожидал.
— Нет.
— Вот и хорошо. Ты должен будешь
убить свою родственную душу. Таковы правила. На это у тебя будет двадцать четыре часа. Все еще хочешь продолжить? Если войдешь в эту комнату, обратной дороги уже не будет, — Андрей сказал так, хотя на самом деле прекрасно знал, что граф Бенкендорф уже давно сделал свой выбор.И выбор этот оспорить нельзя.
Юноша замер. Однако не прошло и минуты, как он сделал шаг вперед и дверь за ним закрылась. Все. Он сделал свой выбор.
***
Легкое прикосновение руки вывело Гуро из его собственных кошмарных воспоминаний. Николай внимательно смотрел на него, а в глазах его плескался легкий испуг и непонимание.
— Убить… убить свою родственную душу… — тихо, но будто не писателю прошептал Яков, — вот, почему я предпочел похищение. Я не мог убить вас, — сказал он уже более громко. Но в голове Гоголя из-за этих объяснений появлялось только больше вопросов.
— Зачем было устраивать драку? Зачем вы караулили меня ночью? Почему просто не пришли ко мне?
— А вы бы пустили меня в дом? Уверен, что я скорее схлопотал бы пулю в лоб.
— Может быть не сразу, но я бы впустил вас. И уж точно не стал бы стрелять.
— Заявиться к вам на порог было опасно и очень глупо. Бенкендорф сразу бы все понял. Он умен, он знает всех нас, знает наши привычки и повадки. Ведь он сам отобрал нас, — в голосе следователя на миг проскользнула нота сожаления. Сожаления о прошлом, о содеянном, о настоящем.
— Граф сразу же послал бы за вами. И без колебаний…. — Гуро запнулся, что-то переосмыслил, но все же продолжил, — чтобы этого не произошло, мне нужен был повод, чтобы забрать вас. И я его нашел.
Николай даже не хотел спрашивать, что это был за повод. Разве сейчас это имеет смысл?
После услышанного, что-то внутри писателя вновь перевернулось. Будто рационализм в его голове боролся с магией родственных душ, причем боролся яро и дико. Поэтому в Николае то просыпалась нежность, смешанная с усталостью, то ненависть, разжигаемая будто по щелчку.
Вот и сейчас что-то темное, мрачное вновь вернулось к Николаю. Он хорошо знал это чувство, оно сопровождало его на протяжении всей его жизни. Иногда писатель думал, что это его темная сторона скребется внутри, в отчаянии пытаясь вырваться наружу.
Однако спустя многие годы он свыкся с этим явлением. Это черное, губительное чувство буквально выжигало душу. Оно было липким и вязким, окутывало каждый сантиметр сердца. Оно забирало душу по кускам, но давало кое-что взамен. И этим «подарком» Гоголь так и не научился пользоваться.
Мысли, которые бушевали, словно только что разразившийся ураган, не давали Гоголю и минуты спокойствия. Он хотел думать о чем угодно, но только не о ведьмах, Гуро и графе Бенкендорфе. Нет, только не о них.
— Интересно, что сейчас делает Александр Сергеевич?
