Гавриил успел только перейти дорогу, как ливень усилился, и если серьёзно, тот только сейчас осознал, что даже не взял никаких вещей и решил вернуться в университет: и сухо, и тепло. Он зашёл за угол, щёлкнул пальцами и оказался у себя в аудитории, стряхивая с волос крупные капли. Глашатай поднял глаза, понимая, что в кабинете не один.
— Ты что тут делаешь до сих пор?.. — неловко спросил архангел застывшего Сэма.
— Ну, вы сами сказали здесь ждать…
— Ты мог свалить домой уже триста раз, так какого хрена? — глашатай отыскал свои вещи, и метнулся за пиджаком. Благо хоть он оставался сухим.
— Я… Дело в том, что привёз меня сюда Михаил, и я при всём желании понятия не имею как добраться до отеля, в котором мы с братом остановились.
— Как же всё это не вовремя, не вовремя, не вовремя! — Гавриил сел на ступени, роняя лицо в ладони. — Я просто не могу больше!
Конечно, ведь в его голове уже завтрашний день виделся сущим адом, скандирующим: долой преподавателя, нарушающего сам порядок вещей, конечно, тем, что у него не девушка, а парень.
Но самое жуткое, что об этом узнает Михаил.
Архангел резко встал, с новым приливом бодрости:
— Оставим завтрашнее заботы, завтрашнему мне, — он подошёл к Сэму. — Адрес знаешь?
Парень вынул бумажку, на которой раскосым почерком были выведены улица и номер.
— Ладно, машины у меня теперь нет, так что поедем на метро, — он подмигнул, выходя из кабинета и подозвал за собой нового студента.
Они стояли около платформы, поджидая поезд, и на Гавриила невольно нахлынывали воспоминания. В самом начале, в одну из первых их встреч, он с Бальтом тоже был в метро.
Только тогда, этот очаровательный француз спасал его задницу от толпы душ, которых никак не смог упокоить глашатай. Они неслись по подземным туннелям и раздался пронзительный гудок и вспыхнул свет… на станцию прибывал поезд.
— Гейб, бежим! — Бальт подбежал к глашатаю.
Но мужчина не шелохнулся. Он сидел на корточках, уткнув лицо в колени, и горько, безутешно ронял горячие слёзы.
— Как я мог… что я наделал!
Даже не тратя времени на уговоры, ангел сгрёб Гавриила в охапку и с ошарашенным глашатаем на руках ввалился в вагон. Раздался гудок, и поезд двинулся во мглу тоннеля. Последнее, что они видели, — яркий свет галогенных ламп, освещавший рвущих друг друга неупокоинных душ.
Тогда Гавриил по настоящему плакал. Хотелось просто умереть, где его будут ждать как раз таки те самые души, которым он не смог помочь:
— Что же я наделал? — то ли жалобно, то ли зло бормотал архангел сквозь слёзы. — Я ведь должен был… Господи, хоть в зеркало не смотрись, хочется самому в себя плюнуть!
— Здесь нет зеркала, — ответил тихий голос, и всхлипывающий Гейб поднял голову.
Лицо Бальтазара было близко-близко, совсем рядом, так что он отчётливо были видны крупицы пепла на слегка смугловатой коже, слипшиеся длинные ресницы, запёкшаяся кровь в уголке губ и его глаза с их сумасшедшей переменностью и глубиной.
— Я у тебя в глазах отражаюсь… — завороженно говорил глашатай, разглядывая крохотного себя — будто неведомая сила вдруг взяла и спрятала его внутрь Бальта, где никакая беда не найдёт.
— Надеюсь, топиться в них ты не надумаешь, — очень серьёзно попросил ангел.
Смешок невольно вырвался у Гейба сквозь сдавленное рыданиями горло. Прохладные пальцы коснулись его щёк, и Бальтазар вытер одну из слезинок:
— У тебя такие горячие слёзы, — прошептал он.
— А почему не говоришь, чтобы я успокоился? — глашатай достал носовой платок, но неуверенно поморщился. Угвазданный сажей и обляпанный кровью так, что даже первоначальный цвет едва угадывался.
— А ты успокоишься, если я так скажу? — француз зарылся в карман. — Сейчас… — он вынул пакетик одноразовых платочков, отчего-то тоже дрожащими руками.
Теперешний Гейб негромко хмыкнул, припоминая, как уже тогда удивился пристрастию ангела к таким вот милым человеческим вещам, но если раньше это вызывало ещё большую симпатию, то сейчас же — тяжёлую грусть, заставляя не до конца выныривать из воспоминаний.
Тогда Гавриил вынул одну салфетку вытирая ею опухшие глаза и подтекающий нос. Надо было высморкаться, но… при нём?
— Да Господи, вот ещё! — Бальт отобрал у него салфетку и решительно ухватил архангела за нос. И строго распорядился: — Сморкайся!
Гейб замер — вся физиономия в белых складках салфетки, только глаза торчат — большие-пребольшие, горящие изнутри ярким медовым цветом и зарёванные.
— Ты чего распоряжаешься? Я тебе что — маленький? — он отобрал салфетку, отвернулся и всё-таки высморкался.
— От того, что ты не смог совладать с теми душами, у тебя будут проблемы? — негромко спросил Бальт.
— А когда стыдно так, что повеситься хочется, хоть и не получится, — это не проблемы?
Было так стыдно, что аж внутренности выворачивало. Вот как подлецы разные живут, если после каждой пакости так плохо? Или у них иммунитет?
— Вешаться тебе нельзя, даже если получилось бы, — снова стал серьёзным Бальтазар. — А то станешь ещё одной такой неупокоенной душой.
Ну что же это за человек такой? То есть ангел. Гейб гневно выпрямился… Разогнавшийся поезд дёрнуло, а самого глашатая отбросило французу на грудь, и он вцепился ему в плечи. Руки ангела обхватывали его спину, и они замерли — глаза в глаза, его губы были так близко.
И от Бальта пахло как всегда… дорогим слишком сладким парфюмом, вперемешку со вкусным ароматом какого-то алкоголя, табачного дыма, а ещё золой и кровью.
В вагоне вдруг погас свет… Гейб почувствовал, как ангел прижимает его к себе крепче — сильно, почти до боли, сжимая пальцы на его плечах. Тук-тук, тук-тук — стучали колёса вагона, и тук-тук, тук-тук — отчаянно колотилось, готовое выпрыгнуть сердце архангела.
Свет снова вспыхнул, и глашатай резко отвернулся:
— А где это я, собственно, сижу? — стараясь не смотреть французу в лицо, выпалил Гавриил.
— У меня на коленях, — любезно ответил ему Бальтазар.
Нет, не то, что бы он раньше не замечал, где именно он сидит, просто дальше делать вид, что не замечает, было невозможно. Гейб смущённо поёрзал, пытаясь сползти с его колен…
— Мне, вообще-то, не тяжело, — с лёгкой отстранённостью бросил француз.
— Нет, как-то нехорошо… — глашатай принялся барахтаться энергичнее, однако, сползти с колен ангела оказалось невероятно сложно.
— Тут ведь никого нет, — насмешливо напомнил Бальт.
— Вот именно… — процедил архангел, старательно пряча глаза.
Рука Бальтазара крепко обнимала плечи Гавриила и притянула к себе. Тот замер. И с громким вздохом уткнулся ему в шею носом. И пусть нехорошо, и пусть неприлично, и пусть неправильно. Он… Он живой, и кожа у него тёплая, слегка шершавая, и кольцо его рук — единственная защита от подступающего к нему лютого холода.
— Эй, Гавриил? — голос Сэма окончательно вынул архангела из воспоминаний, и тот поспешил вытереть подступившие слёзы.
— Да?
— Мы уже третий поезд пропустили, что-то не так?
— А? Ой, нет-нет, — замотал руками глашатай, затягивая студента за собой в вагон. — Задумался просто.
Он сел на свободное место, его окружали незнакомцы, притрагиваясь грязными руками к его телу, а Сэм всё ещё задавался вопросом вслух, что же случилось с преподавателем?
— Всё хорошо, — с ослепительной улыбкой ответил Гейб, чувствуя, что его затрясло, словно маска свалилась с его лица. Мир потерял запах, цвет и вкус, и перестал двигаться. Холод-холод-холод, и только мгла вокруг, и благодать не приходит, и он сидит-сидит-сидит и смотрит во тьму перед собой, и тоска-тоска-тоска, она везде!
Казалось, весь путь архангел проделал на автомате, не обронив больше ни одного слова. Сэм ещё пытался расспросить преподавателя о астрофизике, но получив пару кивков смирился, неловко опуская глаза в пол. Они вошли в здание отеля, вдруг в холле заставая того самого брата студента.
— Мистер Спейт, — обратился Сэм, — знакомьтесь — это мой брат Дин. Дин, — это мой куратор Гавриил.
Сегодня, старший Винчестер был одет как-то по особому. Конечно, его братец не раз мог созерцать на нём строгие костюмы ФБР, но сейчас — это переходило все границы, ведь такой строгой классической одежды на нём не было ещё никогда. Охотник протянул широкую тёплую ладонь новому знакомому:
— Как я рад, правда же — наслышан. Сэмми без умолку твердил, какой профессионал своего дела будет обучать его этому предмету, — он понизил голос. — Если честно, мы в такую даль припёрлись только из-за Вас.
— Не позорь меня, — одними губами «показал» Сэм, неловко улыбнувшись преподавателю.
— Право же, — откашлялся Гейб, растягиваясь в улыбке, — очень приятно слышать. Надеюсь, не разрушу ваших надежд.
— Вас подвезти? — Дин обратился к глашатаю, предварительно отправив братишку в номер. — Или Вы на машине?
— Ох, — брови архангела удивлённо поползли наверх. — На самом деле, я мог бы и на метро, но там такой жуткий ливень… Вам куда?
— Мне? — охотник неловко поправил бабочку, словно та его душила. — Собирался с подружкой в филармонию, но концерт перенесли, а она редкостная блядь, простите мне мой французский.
После этих слов старшего Винчестера что-то неприятно кольнуло в груди Гавриила, но тот уже взял себя в руки:
— Можете не извиняться, рад, что не придётся себя сдерживать и что вы приемлемо относитесь к высказываниям подобного рода. Мне туда же.
Они неторопливо двигались к машине: тёмной красавице Импале. Примерно такие автомобили и нравились Бальтазару…
— Может к чёрту эти формальности? — прервал его мысли Дин.
— Боже, ну наконец-то, — усмехнулся Гейб, плюхаясь на переднее сидение.
***
Бальтазар одиноко сидел в репетиционном зале, в тысячный раз проигрывая одну и ту же мелодию. Это была их с Гавриилом песня, однако, ангел сейчас не мог сыграть её до конца, всё время сбиваясь на одном моменте. Он никак не мог понять, что творится и с песней и с их отношениями, это всё так пугало.
Его заледеневшие пальцы соскальзывали с клавиш, заставляя бесконечно фальшивить и француз уронил лицо в ладони. Он не считал минут, понимая, что уже довольно долгое время просто сидит и смотрит в перевёрнутые вверх ногами ноты сегодняшнего концерта, не в силах избавится от одной единственной мысли.
Навязчивое воспоминание шкряболось в памяти, вызывая невыносимый зуд.
Когда-то, вот так перед концертом, ещё не совсем его Гавриил заскочил в репетиционный зал, весь взбаламученный и на взводе, усаживаясь на крышку изящно вытесанного инструмента:
— Прости меня, пожалуйста, — тихо прошептал Гейб, в сердцах сжимая едва тёплую ладонь ангела.
И Бальт тогда замер, как мышонок в кулаке. Это было так… так… О-ох! И слов не было как! Счастье ма-аленькое пока, скромненькое, пушистенькое свернулось клубочком в груди и тихо грело изнутри.
«Спокойно, » — сам себе сказал француз, на всякий случай робко дотронувшись свободной рукой до плеча Гейба, словно проверяя: а правда ли всё это?
Гавриил тогда удивлённо приподнял брови… и вдруг прижался щекой к его руке. А ангел сидел будто в ступоре, даже не зная, что и делать. Но явно стоило включать рассудок, не предаваясь взгляду этих невозможных коньячных глаз.
Значит, нужно узнать, за что он извиняется, хотя ещё лучше, сначала расспросить, откуда он вообще свалился:
— Ты ведь собирался только на концерт прийти?
Бальтазар совершенно не был тогда уверен, что тот собирался выполнить обещание. Вот сам лично архангел Гавриил, управляющий Эдемом, владелец целых шести крыльев, глашатай, сам покровитель его музыкального дара, посланник и прочее и прочее, снизойдёт к концерту какого-то ангела! Или правильно снизлетит? Это как ждать английскую королеву: даже если дано обещание, не значит, что придёт. А королева хотя бы человек!
— Мне уйти? — голосом холодным, как Северный Ледовитый океан, ответил неожиданно глашатай.
Кажется, начало выходило неудачным.
— Нет, что ты! — замотал головой француз. — Я очень рад!
И сам Бальт вдруг понял как фальшиво тогда звучала эта фраза, будто вообще не рад, и только и мечтает как его выпроводить. А он был действительно рад, былое волнение уносилось без следа! Так рад, что хотелось бегать по потолку репетиционного зала и визжать от счастья, как щенок!
А сидел тогда как полный дурак, не знал что сказать, как себя вести… Ну почему тогда на них никто не напал, как в лучших фильмах?
— Просто ты говорил, что у тебя дела.
— Эти дела уже, скажем так, все переделал, — сообщил архангел.
— По-раньше освободился и сразу ко мне? — деловито уточнил Бальтазар, и сердце его замерло. Если он только скажет «да», если он только скажет, что бросил все дела и примчался к нему, просто, чтобы увидится, чтобы быть рядом… Это самое сердце просто выскочит от счастья! А ещё, он узнает, что всё это
ложь.
Гавриил заметно смутился:
— Понимаешь, Бальт, тут такое дело… Но на Небесах большие проблемы… Но это совсем не значит, что я не хотел прилететь к тебе!
— Значит, — сосредоточенно нахмурился француз, — случилось что-то, из-за чего тебе надо было на землю?
— Да! — выпалил он, и выражение лица у него стало такое, словно его сейчас станут бить.
— Ну так в чём дело? — улыбнулся Бальтазар.
— Ты не сердишься, что я не только на твой концерт? — опасливо поинтересовался глашатай.
— Ты каких фильмов насмотрелся? — он приподнял Гавриила, усаживая его себе на колени, сильно-сильно заключая его в свои объятья. Каким же всё-таки наивным может быть этот Сладкоежка! — Послушай, я прекрасно понимаю, ты — один из четырёх архангелов, и у тебя полно дел и обязанностей. Мне это даже нравится — приятно, когда твой парень крут!
Гейб завороженно замер, вдруг оборачиваясь настолько, чтобы смотреть французу в глаза. И наконец осторожно уточнил:
— А я точно твой парень? Никого другого… нет?
— Тут скорее я должен волноваться — вдруг ты себе кого на Небесах нашёл?
— Ты что? — Гавриил уткнулся носом в грудь ангела, пряча глаза. — Там, на Небесах, на самом деле совсем всё сложно… с такими делами! — прошептал он французу в самое ухо. — Вот ты как раз мог кого угодно охамутать!
— Так великих архангелов всего четверо, и лишь один из них такой чудесный…
— То есть, был бы выбор побольше, ты бы на меня и внимания не обратил? Что же так определился быстро, полетал бы, кого по-лучше себе нашёл, принца какого-нибудь…
— У принцев есть лишь одно достоинство. Их, в случае чего, очень легко победить, а архангелы слишком крупная рыба, но если хорошенько постараться… — над ухом Гейба звучно клацнул зубами Бальтазар.
— Не делай мне больно, злюка! — архангел сорвался с места и с хохотом и визгом рванул по залу.
Француз с рыком погнался за ним:
— Я тебя в плен схвачу, на зиму запасу! Поймаю, затащу к себе домой, прикую — на цепь посажу!
Они промчались между инструментов, Гавриил увернулся от рук Бальтазара, перепрыгнул контрабас. Наконец ангел загнал глашатая в угол к фортепиано, перекрыв все пути отступления и прижал спиной к крышке инструмента.
— Прикуёшь, — начал Гейб, — и что делать будешь, м? — заглянул ему в лицо тот.
— Придумаем что-нибудь… — прошептал Бальт в ответ, наклоняясь к его губам. — Но думаю, будет интересно…
Тогда у Бальтазара всё-таки вышло затащить архангела к себе, вот только когда всё стало так сложно?
Ангел вынырнул из воспоминаний, тупо глядя на тот самый инструмент, поблёскивающий лакированной крышкой. Вот только здесь больше не было того самого, кто вдохнул жизнь даже в такое педантичное место.
***
Зрительный зал был заполнен до предела, и Бальтазар в самом центре сцены пронёс руки над чёрно-белыми клавишами. Стёртые подушечки пальцев оставляли алые разводы на слоновой кости, ведь все его пальцы были покрыты самыми противными и долго заживающими ранками, но ангел почти их не чувствовал.
Не замечал, как кровь стекает по инструменту.
Но слёзы всё равно застилали глаза, точно так же капая на клавиши.
И наконец он занёс руки над фортепиано, вдавливая первые клавиши звучным аккордом. Пускай его руки не могли уже так живо скользить по чёрно-белой россыпи, а из-за слёз ему было не по силам хоть что-то разглядеть, но Бальтазар играл сердцем, теша себя надеждой, что
он всё-таки пришёл.
