Желание

      Шло время, Ивар рос.       Волчица остро чувствовала изменения, которые происходили в ещё недавно бывшей глазастой гусенице. Ивар слишком быстро рос, ещё раньше он научился говорить, окружённый тёмными стенами своей клетки. Ребёнку было интересно всё вокруг. Он без конца лепетал что-то, а Аслауг вторила ему.       Она боялась его. И поэтому пыталась искупить свою вину недюжинной любовью и заботой. Но это было опрометчиво — у неё росло ещё три сына.       Ивара тайно ненавидели дети Рагнара. Я видела это в их скрытых взглядах, полных непонимания. Но со временем это отношение сменилось тонким страхом. Уббе, как старший, боялся поранить младшего брата. Хвитсерк боялся нараставших с каждым днём амбиций. Сигурд же боялся уступить калеке.       Я же боялась, что совсем скоро настанет неотвратимое. Ему будет больно. И эта боль приблизит его к Одину.       Каждый день дети игрались во дворе, пока за ними приглядывали служанки. Но маленькие, отнюдь, не всегда самые добрые. Я не успела этого предупредить, но когда топор с глухим звуком распорол детскую грудь, меня охватила волна восторга. Это было похоже на то, когда служанки на кухне резали яблоки.       Я не знала, каким образом оружие оказалось в сонях Ивара, но в тот момент он неожиданно вырос. Он был напуган, слёзы тихо стекали по его красным щекам, когда Аслауг прижала его к сердцу и унесла. Я осталась рядом с санями, шокировано смотря на мёртвое тело ребёнка и мать, чей крик был полон отчаяния и ненависти. Глаза мальчика так и остались открытыми: в них не было страха, лишь презрение.       Внезапно женщина от горя кинула в мою сторону камень, когда я подошла ближе. Волчица успела увернуться. Сердце дико застучало в груди, и человек внутри скрутился в обиде.       Этот ребёнок отбирал у Ивара игрушки, не давал ему играть вместе со всеми, обзывал калекой. И Ивар его уничтожил, как поступают всякие викинги со своими врагами. Таковы правила жестокого мира. Это убийство послужило отправной точкой невозврата.       Губа мальчика посинели от холода и замёрзших слёз матери на его детских щеках. Где-то в небесах гаркнул ворон, и я поспешила скрыться в тёплом доме.

***

      Мы с Иваром сидели на каменной скале и смотрели на отбывающие линии кораблей. Рагнар отправился в ещё один поход, но он не станет последним, нет. Волчица подсказывала, что нужно уходить — скоро будет гроза. Тревога легко крутилась в груди. Однако, умиротворённый вид мальчика меня успокаивал. Пальцами он теребил рукав длинной рубахи, и мне хотелось быть ею. Он переживал, душа его рвалась к отцу, но он уже начинал понимать своё положение. Слово «калека» из его уст не звучало оскорбительно. У него был цвет золота.       Наконец, ребёнок безмолвно повернулся ко мне и протянул руки. Вместе с Иваром росла и я, и теперь он мог с лёгкостью залезать на мою широкую спину. Я чувствовала его тепло и близость. Всё казалось таким правильным. Пока что.       Крупный ворон наблюдал за нами одним глазом.       Я слышала из песен влажного ветра о вестях других краёв. Хоть они и были ещё маленькими, сыновья Рагнара уже были известны по всему свету. Как разлеталась слава Лотброка, так сеялись и семена грядущего величия его сынов. Мир утаивал что-то, но это что-то ускользало даже мимо внимательных мудрецов. Змея не спешила раскручиваться.       Вскоре Уббе получил браслет, став настоящим викингом. Сигурду подарили топор, с которым он почти не расставался. Мальчик хвастался им везде, но старшие лишь смеялись над ним. Хвитсерк был награждён особой косой, которой обозначили его помощь к грядущей зиме.       Ивар хмуро наблюдал снизу и ждал своего часа.       Его огромные глаза, ещё совсем детские, часто смотрели на меня. Он перебирал длинную шерсть липкими пальцами. Рядом со мной его боль утихала, но моя — возрастала. Мы зачем-то были друг другу предназначены, но оба не могли угадать род этой особенной связи, которая с каждым днём крепла. Мне было невозможно подолгу находиться с ним — каждая встреча отзывалась болью в сердце.       Через девять лун я почувствовала, что река стала тише. Наступала зима. Она обрушилась белым утренним бесшумным снегом на побережье. Дети радостно кричали, приветствуя Хёда*. Но хмурые лица старушек предвещали, что нас всех ждут тяжёлые времена. Если дом Рагнара не страдал от голода или жажды, то урожай других семей с земель оставлял желать лучшего. Земля здесь сухая, ничего на ней не росло, кроме елей и сосен.       Росли недовольства, некоторые даже убивали друг друга. С Иваром мы смотрели на это со склона, прижимаясь друг к другу. Ребёнок рассуждал вслух о том, как лучше поступить, и волчица видела в нём вожака. С возвышения мы видели приношения викингов богам. Их топоры и ножи возносились в небо в честь Одина, прося благосклонности. Я чувствовала, что это бесполезно. Однако восхищение Ивара стоило всех этих глупых обрядов.       Мальчик внимательно смотрел на мёртвые туши зверей, красные ягоды в снеге, сок которых разливался как кровь. Руны на серьёзных лицах были мне непонятны, но даже Ивар, раздавив ягоду клюквы, кислым соком нарисовал себе на щеке что-то. Слизывать это с его лица было вкусно.       День становился короче, и по ночам Аслауг рассказывала детям о богах. Мы садились вокруг неё, и маленькие детские головки прислонялись к моим пушистым бокам, а их руки обнимали меня, возвращая память о том, что было когда-то. Тоска по стае не отпускала, тлея пеплом на поле битвы бессмертных.

***

      Это была обычная ночь. Как всегда, мы лежали на мягких мехах перед камином, но Аслауг ещё не было. Братья любили спорить: они никогда не приходили к чему-то общему, а если и достигалось какое-то «соглашение», то оно было лишь условным, — в головах каждого оставалась своя идея. Сыновья Рагнара спорили о том, кто увидит Одина. Конечно, каждый выставлял свою позицию, но только я знала, что богов видят те, на ком есть метка. Светился только Ивар, и этот блеск обычные люди могли увидеть в глазах.       — Вы глупые. Я достоин внимания богов, — неожиданно сказал мой мальчик, когда спор почти подошёл к концу.       Уббе, пытаясь походить на отца, развёл ругами, ухмыльнувшись. Хвитсерк отвёл взгляд и опустил голову — он почти всегда так делал, когда Ивар заявлял себя как обычного, равного им.       Но Сигурд никогда не отличался терпением. Вскочив, мальчик что-то залепетал и толкнул Ивара. Волчица не решалась встрять, лишь рыкнула и напряглась. Ивар рос, и ему нужно было учиться справляться самому.       — Ты не можешь даже драться, куда тебе до богов! — воскликнул Сигурд, отойдя к окну. Они были ещё детьми, но их желание повзрослеть пугало.       Я недовольно фырчала, подставляясь под руки Ивара, которые с каким-то остервенением гладили мою шерсть. На глазах мальчика выступили слёзы, но я поспешила сокрыть их рыжим хвостом — если бы его сейчас увидели таким, то издёвки бы продолжились. Слабость никогда не простят.

***

      Это случилось той же ночью. Комната хранила жалкие остатки дневного тепла, но начинало холодать. Однако, не это стало мотивом моего пробуждения. Резкая боль скручивала кости, и я слышала их треск. Снова.       Преодолевая острые иглы, с громкими стуками я свалилась со второго этажа, сметя какие-то соломенные вазы с орехами. Затуманенному болью разуму было всё равно на шум — главное, убраться подальше. Я не понимала, что происходит. Волчица скалилась, но врагов нигде не было.       Я стала своим врагом.       Шатавшиеся лапы повели меня сквозь ночной мрак леса вперёд. Мощные и высокие хвойные стволы качались на ветру, как качалась я. Река бурлила где-то внизу, как бурлило у меня в груди. Луна светилась, как светилось дно моих больных глаз.       Шерсть клоками выпадала из кровоточащего тела, прокладывая дорогу страха. Волчица в панике тёрлась о жёсткую кору, надеясь унять сильнейший зуд, но всё повернулось в эту ночь против меня — деревья ранили кожу, вырывая куски плоти. Я выла, рычала, гавкала, но никто не пришёл на помощь.       Я проклинала богов.       Выдохнув в последний раз, я закрыла глаза. А когда открыла вновь, то увидела человеческие ладони и разодранное бедро. Я кричала, но крик мой растворялся в воздухе крыльями воронов. Я лежала во мхе, измазанная землёй и объятая зимним холодом. Волчица смотрела мне прямо в глаза, но стоило потянуть к ней руку, как она исчезала.       Я плакала, руки сжимали лицо, и мне было одиноко. Стиснув зубы, я попыталась встать, обнажённая и брошенная, но лишь свалилась, напоровшись животом на камень. Слёзы перемешивались с кровью, облачая меня в красную корку, щит. Мне казалось, что я слышала волчий топот и ощущала на бессильных ладонях влажные носы, но рядом никого не было. Моё проклятие — перенести это одной. Мысли в голове путались, и становилось пусто. Кончики пальцев немели. Если когда-то меня окружали люди, но никто не видел, то сейчас я была самым ярким пятном, на которое некому смотреть.       В тайне я надеялась на помощь.       Я лежала здесь долго, пока луна не перепрыгнула на другую половину горизонта. Птицы просыпались, и с их пением тело снова начало ломаться, резко, толчками. Где-то там, ноги Ивара свело такой же болью, одной на двоих. Он плакал, а я орала. Звон в ушах преградил хруст костей, которые ломались и срастались заново бесконечно долго.       Руку неестественно погнуло, и я закричала ещё громче, упав лицом в твёрдую землю. Я металась, как беспомощный зверёк, воя и зализывая свои раны. Кровь лилась струями по моему телу, окрашивая появившийся мех.       Мучения закончились так же резко, как и начались. Я боялась двинуться, чтобы не испытать это вновь. Полная луна скрылась за горизонтом. Вставало солнце, и это утро напомнило мне свою прошлую жизнь, в лучах которого я увидела Одина. Он печально смотрел на меня, и по щеке скользила слеза. Мёртвый туман окутал кроваво-рыжего зверя, который внутри был чёрным.

***

      — Куда ты уходила? — встретила меня Аслауг у причала. Но я, опустив голову, шла лишь к Ивару. Его красные от слёз глаза с болью смотрели на меня. Мне нечем было помочь, милый мальчик. Аслауг накинула на меня плащ, скрывший раны и грязь. Мне стало тепло, но обида на душе не покинула — слишком жива была память об одиночестве. Я всё ещё оставалась… Человеком?       — Мне было очень больно. Мама сказала, что это из-за ног, что это плата за мою божественность, — поделился Ивар, когда Аслауг мыла меня в большой бочке. Служанки с опущенными лицами носили горячую воду, которая заново вскрывала раны. Мне было ужасно тяжело, но волчица не посмела рычать на кюну.       — Знаешь, у всех есть имена, а у тебя нет. Я буду звать тебя Илва!       Аслауг улыбнулась чему-то своему, удивлённо посмотрев на сына. Ласково поцеловав мальчика в лоб, она поправила его чёлку.       Когда женщина закончила, то она завернула меня в какие-то тряпки. Это было непривычно зверю, и волчица противилась. Но, кивнув на ласку, она завалилась от усталости в угол. Ивар долго гладил дрожавшие лапы и многострадальные бока, пока Аслауг не забрала его есть, оставив меня снова одну.       Я проснулась уже заполночь, когда ветер проникал в дом через доски. Его заунывное пение повело меня на улицу. Свежий морозный воздух бодрил, и человек внутри устало улыбнулся. В груди что-то неустанно болело, волчица поспешила зализать рану. Нас было двое, но сейчас мы были вынуждены делить одно тело.       Я остро глядела на луну, думая о том, что произошло. Всё тело ныло — это не было сном. Повторится ли это вновь? Почему такое происходит? Боги..?       Спустившись вниз к реке, волчица принялась лакать воду. Источник жизни должен помочь нам успокоить душу и залечить тело. Это были не мои мысли, и я по-настоящему боялась. Кто я? За спиной раздался треск палки, будто кто-то прошёл мимо. Волчица напряглась, но не обернулась. Человек съежился в страхе.       Это был местный Шаман. Его уродливые слепые глаза в упор смотрели на меня, а пухлые, слишком большие губы скривились в омерзении. Он безмолвно следил за мной из-под капюшона.       Когда он ушёл, я услышала смех вперемешку с плачем.