***
Ивар был напуган, я никогда не видела его таким беззащитным и одиноким. Он прижимался к матери, когда мощная лапа неуверенно вступила в комнату. Глаза Ивара засияли, когда он сонно повернулся и потянулся всем телом ко мне, чуть не упав на пол. Аслауг поднялась, грациозно подлетая ко мне. Волчица отметила за спиной женщины трёх спящих детей, чьи лица сейчас были спокойны. Этот леденящий холод был на них и тогда, когда они тонули… Волчица заскулила, поджав хвост, а мне сделалось ужасно больно и одиноко. Душа моя принадлежала Ивару, но воля начинала любить их всех. Среди незнакомцев ты становишься ближе к тем, кто тебя не отвергает. Ладонь женщины коснулась моего лба, и меня пробило потом. Вспышка осветила глаза, и передо мной промчались волки, моя стая! Рука, человеческая, потянулась к ним, но мокрый нос наткнулся лишь на испуганное лицо Аслауг. Она была вёльвой*… Взгляд женщины переменился, засияв. Волчица с вызовом взглянула в лисьи глаза, готовая защищаться, но нападения не было. Аслауг ласково улыбнулась, заправив прядь тёмных волос Ивара за ухо. Мальчик что-то шепнул матери на ухо, и она унесла его за стену. Волчица не пошла за ними. Аслауг всё ещё была его матерью, а я — никем. И это разочарование зрело во мне наравне с расстройством от магии шамана. Я верно села под дверью комнаты, словно не волком я была, а собачкой. Вернувшаяся Аслауг смотрела на меня сверху вниз. В её руках была чаша. — Спасибо тебе за спасение сыновей, — произнесла она и опустила передо мной пищу: мясо, хлеб и сыр. Я почувствовала запах еды, но живот взбунтовался, мне поплохело. Волчица внутренне фыркнула — она хотела есть, но на глазах у человека навернулись слёзы. Я не успела понять, что делала. Лапы сами бежали, а над душой будто кто-то взял контроль. Я осознавала, кто я, но вместе с тем, чем больше я понимала, тем запутаннее всё становилось. Аслауг улыбнулась за спиной. Она всё поняла.***
С того момента всё изменилось. На лицах мальчиков появилась какая-то неуловимо взрослая черта, которая не то чтобы добавляла им мудрости, но выделяла среди прочих. Я чувствовала, что они тоже начинают светиться вопреки всему. Но только один источник сверкал и искрился — Ивар. Со временем его плечи стали шире, такими широкими, какими я их видела во снах. Он возмужал, как и Уббе, и Хвитсерк, и Сигурд. Но это не отменяло того, что он всё так же не мог ходить. Как рос Ивар, так росла и я, становясь всё крупнее и крупнее. Я была больше обычного волка, которые мелкими перебежками опасливо поглядывали на меня. Из краёв прилетали вести, что братья Рагнарссоны обуздали самого Фенрира. Так велики были мои размеры. Ивар мог ездить на мне, когда я сама бодала его носом, пытаясь закинуть его на спину и избавить от ползаний. Но парень отмахивался, с серьёзным лицом отпихивая сильными руками мою морду. Он становился жёстче, и это проявлялось в его остром взгляде из-под бровей. Я боялась, что любовь к миру покинет его, но понимала, что это неотвратимый финал. Нельзя остаться светлым среди гнили. Однако, у него всё же была семья, принимавшая его. Мать, её забота. Но всё это не умаляло одного. Он завидовал братьям. Издалека я следила, как Ивар преследовал своих братьев, смотрел на них и женщин через щели домов. Он рос несчастным, но его горе его закаляло. Мне нельзя было вмешиваться, лишь бродить где-то рядом, чтобы когда-нибудь вовремя поймать и не дать ему упасть с вершины своего гнева. Ивар засыпал спокойно только рядом со мной, когда мягкий пушистый хвост опутывал его ноги. Он стеснялся, но не мог по-другому. Мы проводили много времени вместе, как в тишине, так и в шумных занятиях. Ивару нравилось точить фигурки из дерева. Маленький волчонок, сделанный им, висел на моей шее. Это занятие увлекло его, когда Аслауг познакомила мальчика с Флоки — кораблестроителем. Он мне не нравился из-за тёмных глаз, но Ивар почитал Флоки за учителя. А такие люди всегда заслуживали уважения, даже если сами они были ужасными. Флоки учил Ивара ориентироваться по пению птиц в лесу, перелетавших с ветки на ветку. Он говорил, что это — души, которых выпустил Один в Мидгард всего на один день. Птицы — второй глаз, который он пожертвовал. Ивар верил в богов, чего так сильно желала Аслауг. Вёльвы близки к Одину, говорили даже, что они его бывшие жёны, посланные, чтобы нести веру в богов с той же нежной любовью, с которой они любили его.***
Была ночь. В городе разгорался праздник равноденствия. С самого утра викинги возлагали семена на пёстрые ковры, выставленные возле своих домов. Возвращалось тепло, которое должно было дать жизнь и благословить их на плодородие. Девушки воспевали Гевьон**, просили её о детях и сохранении благополучия в семейных очагах. Утром вершились приношения, заканчивалась подготовка. Ночь же была временем крови. Люди собирались у беспокойной воды, ещё ледяной после затяжной зимы. Земля не теряла льда, и ступать по ней было твёрдо. Мы с Иваром следили за всем с высоты, как обычно. Слабый ветер окутывал наши одинокие фигуры, а луна заботливо освещала путь. Сегодня умирала старая луна и рождалась новая, поэтому мне нужно было спешить. Но увести Ивара было трудно. Как заворожённый он смотрел за факелами с высоты. Целый ряд огней тёк рекой к воде, чтобы совершить кровавое приношение богам. Ивар сомневался, но он чувствовал, что так надо. Флоки учил его этому. Аслауг знала, где её сын, поэтому, интуитивно повернув к нам голову, возобновила свой гордый шаг, перехватывая клинок в руке удобнее. Ивар подался вперёд, чтобы более чётко уловить движения матери, но волчица боднула его головой. Парень хмуро кивнул, скрестив руки. Он всё чащё замыкался в себе, обдумывая. Мне это не нравилось, но что я могла сделать? Бессильный зверь, ставший собачкой. Моя привязанность к Ивару росла, пока его — увядала. Боль терзала меня, но если бы он сказал мне прыгнуть ради него со скалы, я бы это сделала. Волчица чувствовала, как у Ивара зрели вопросы, но он всё ещё боялся озвучивать то, что было у него на уме. Всё же он был мальчишкой, глубоко несчастным и неуверенным, и его маска твёрдости неизбежно падала перед моими лапами. Я очень удивилась, когда его тихий голос заговорил. — Почему я такой? Аслауг коснулась шеи привязанного к столбу мужчины. — Я хуже других? Аслауг сжала рукоятку кинжала, сверкнувшего камнями. — Почему ты постоянно таскаешься за мной? Аслауг занесла оружие, от вида которого захватило дыхание. — Откуда ты? Мужчина закрыл глаза, улыбнувшись. — Тоже радуешься, что лучше меня? Пролилась кровь, и кинжал Аслауг пронзил моё сердце. Лапы подкосились, но я выстояла. Ивар бесшумно плакал, прижимая кулак к губам. И я тоже заскулила, разбитая его недоверием. Все эти годы, всё… Волчица зарычала, шатаясь. Я не верила, что он сказал такое. Но я в глубине души знала, что это должно случиться. Глаза Ивара встретились с моими. В них была отчаянная раскаянность, как у ребёнка, который случайно сказал глупость. Но это не было глупостью. Волчица взбунтовалась, приготовившись к прыжку. — Извини, я не хотел. Ты, наверное, всё понимаешь? Мама говорит, что ты умнее многих. Ивар потянул ко мне руку, чтобы, как обычно, обнять за шею, прижать к груди, но волчица внезапно цапнула его клыками за кисть. Чистые глаза испуганно поднялись на меня. Я сама была напугана, в страхе прижав уши к голове и хвост к ноге. Бессильная ярость волчицы дралась с человеческой жалостью, и она победила. Когда в лапе хрустнула кость, я убежала со склона. Трусиха. Начиналось. Волчица обретала голос, она умоляла меня не оглядываться. Мы бежали, но я не хотела. Мне было жалко Ивара. Однако гордая волчца не могла этого позволить, оттаскивая меня зубами за руки, проливая кровь. Да как он смеет?! Столько лет я поддерживала и любила его?! И ради чего? — Плевка в лицо? Я чувствовала то же самое, что чувствует состарившаяся мать, когда её покидает любимый ребёнок. Но я не была ею. Волчица врезалась в скрипнувшее дерево и принялась рвать его острыми когтями. Кора летела во все стороны, воздух наполнялся пряным запахом. Дерево кричало, но мне было всё равно. Волчица драла его, пока сосна не накренилась и не упала. Дерево упало совсем беззвучно, поддерживаемое своими родными — живыми. Лапу сдавливало болью. Одинокое горе бурлило, кипело. Моё сердце было разбито. И тогда я почувствовала что-то странное. Где-то раздался крик ворона, отчаянно-радостный, торжествующий. Птичье крыло разрезало воздух между моими ушами, и волчица, сбитая с толку, побежала за ним. Это не было любопытство — раздражённость. Впереди что-то сверкнуло в воздухе, и искры осыпались на меня, покрыв морду и ужалив. Волчица тряхнула головой, продолжила бежать, с диким топотом взрывая несчастную землю. А искры всё сыпались и сыпались, окутывая тело. Я горела заживо, но бежала. Я видела, как от моего тела светится весь лес, но было поздно. Вспышка сбила низкие ветки, и я, споткнувшись, полетела по сухой траве. Я лежала на спине в крови и мехе. Голая кожа чутко ощущала движение земли, которая пила мою кровь. Вокруг цвели цветы, и на них тут же слетались мотыльки. Я снова была человеком. Но в этот раз не было радости и облегчения. Без волчицы было страшно, я по привычке рычала, скалив зубы. Я не двигалась, ожидая, что скоро снова тело начнёт ломаться. Но этого не происходило. Ивар меня обидел, убил. Я жалела, что сбежала от него. Мне хотелось бы, чтобы он всё знал. Но проблема в том, что я сама не знала, что происходит. Ворон хохотал вдалеке, огромными крыльями тревожа лес. Мне было страшно, хотя и знала, кто это был. Один. Я верила, что вновь обращусь в волчицу, но мех не появился вновь даже тогда, когда пальцы посинели. Я не встала на четыре лапы даже тогда, когда лучи солнца покрыли живой лес огнём. Я не замахала хвостом даже тогда, когда рощу наполнили песни птиц, выглядывавших из своих гнёзд, кивая мне своими головками. Смех эхом шумел в утреннем лесу, тихом и безмятежном. Деревья кланялись моей неуверенной поступи, а стволы подхватывали под руки. Мне не оставалось ничего, кроме как брести по лесу, прижимая тонкие руки к груди. Мне было страшно, одиноко. Я не знала, что делать. Возвращаться нельзя. Не в таком виде. Я много раз падала, отвыкшая от ходьбы на двух ногах. Слабость резко наваливалась, чтобы тут же отступить. Длинные волосы цеплялись за кору, но я шла. Я долго вращала в израненных ладонях деревянную фигурку волка. Дерево покрывалось кровью, моей. Поцеловав морду зверя, я сжала его в руке. И тогда я вспомнила. Шаман. Его дом был ближе прочих, он бы принял меня. Только он. Шатаясь, я брела по колючкам, впивавшимся в кожу. Теперь лес брал плату за проход с меня. Стая. Где-то вдалеке завыли волки, я тут же обернулась, но не нашла никого. А когда обернулась вновь, то увидела прямо перед собой кривое лицо шамана. Я заплакала, не в силах сдерживать человека в себе. Волчица оставила меня, не сказав и слова. Я чувствовала себя ужасно маленькой. Шаман прижал меня за плечи к своей груди, закутав в дурно пахнувшую тряпку. Он успокаивающе гладил мою спину, рассматривал слепыми глазами лицо. — Пойдём, пойдём.