***
В чужой квартире мне было скучно. Уже несколько дней я была абсолютно одна и лишь изредка слышала голос Ксении, когда та откуда-то возвращалась домой за полночь. Где она была и с кем — это было сугубо её дело и спрашивать об этом у неё я не собиралась. Я здесь никто. Я здесь никто на птичьих правах. Не в моих правилах лезть с расспросами в жизнь к той, кто держит меня в своём доме лишь из-за чувства жалости. Грёбаный жалостливый альтруист. И на большее, чем жалость, я рассчитывать не могу. И на большее, чем жалость, я рассчитывать не хочу. Ибо моё проживание здесь временное. Меня всё устраивает. И её, думаю, тоже. Как по мне, мы обе хорошо устроились: я живу в тепле и спокойствии, оплачивая своё место в её жилище готовкой еды и поддержанием чистоты. Главное, чтобы она не выгнала меня, пока я не найду себе собственное место обитания.***
В этот вечер я не могла заснуть и сидела на кухне. Пускала в желудок уже третью кружку чая и слушала музыку через динамик телефона. Какой-то мелодичный трёп об уличной жизни и бедности. Ха, моя тема. Стрелки на больших часах, что висели над обеденным столом, показывали на отметку двух часов ночи, когда входная дверь хлопнула, впуская в квартиру Ксению. Она резким шагом вошла на кухню, ожесточённо бросив на пол свой кожаный чёрный рюкзак. Повернулась ко мне. Нахмурилась. Кивнув на мой телефон, грубо бросила: — Выключи. И я, не отрывая от неё взгляда, потянулась к телефону. Смотрю на неё и вижу, что она то ли очень серьёзная, то ли очень уставшая, то ли просто не в настроении. Или всё вместе. По её лицу вообще никогда нельзя с точностью определить расположение её духа. Она может быть приветливой, улыбаться, предлагать сладости и задавать вопросы. Но, как только я сама начинала спрашивать у неё что-то, интересоваться её делами, то получала в ответ такой взгляд, что хотелось собрать весь свой шмот и уйти куда-нибудь нахуй из этой квартиры. Милас подошла к плите, заглянула в кастрюлю, в которой было тушёное мясо, и, наложив себе немного, села на против меня. Запозднилась она с ужином что-то. Она съела буквально немного, как встав со стула, нервно отбросила вилку на стол. Столовой прибор соскользнул с него и со звенящим лязгом упал на кафельную плитку. Мне стало не по себе. Снова подойдя к плите, Милас начала скидывать еду обратно в железную посудину. — Не вкусно? — мне было обидно видеть такую реакцию на мою работу. Я же старалась. Я же готовила. — Во-первых, у меня нет аппетита. А во-вторых, мясо для меня слишком жирное, — говорит не хотя, словно через силу выдалбливая из себя каждое слово. — Извини, я по-д’угому не умею. Мне раньше особо и не п’иходилось готовить так-то. Не смотря на меня и даже мне не отвечая, она вышла, оставив меня сидеть одну в полнейшем недоумении. Но, не дав моему мозгу и минуты на размышления, она вернулась, неся в руках бутылку из тёмного стекла. Её слегка тронутые загаром пальцы держались за горлышко, сливаясь со стеклянным сосудом в одно единое целое. — Будешь? — девушка тряхнула бутылью. — Нет, я бросила, — говорю, внимательно смотря на неё. С ней что-то не так. — Ну, как хочешь. Бокал с круглым брюхом был поставлен на светлое дерево столешницы. В стекле моментально заплескало свои воды бордовое море. Пару глотков, и его уже нет — Милас его осушила. Снова море. Снова его уже нет. Снова море. Снова его уже нет. Снова. Снова. И снова. Девушка сидела за столом, оперевшись на него локтями. Она потягивала вино, что-то листала в телефоне, и то и дело, хмурилась заламывая собственные пальцы. Покончив с очередной порцией вина в своём бокале, она опять потянулась к бутылке. Но, обнаружив, что та пуста, резко встала на ноги и вышла из комнаты. Что с ней сегодня? Злая какая-то, нервная. — Аня! — донёсся её зов из какой-то из комнат, — ты точно пить не будешь?! — Да, точно! Да, я не буду. Но я так хочу. Очень хочу. Я, конечно, достаточно мало употреблю алкоголь, но никогда не могла отказаться хотя бы одного стакана выпивки. Но не в этот раз. Нет. Сейчас мне нельзя сделать даже глотка вина. Если сделаю, то пиши пропало. Я не смогу остановиться. Через некоторое время, я заметила, как голубые глаза девушки начали блестеть, выдавая лёгкое опьянение. А пухлые губы, принимая еле заметную форму улыбки, то и дело впитывали в себя капли тёмно-красной жидкости. Уже больше часа мы сидели с ней на одной кухне, дышали одним воздухом и вели беседу ни о чём. В воздух выдвигались какие-то обыденные темы, в которых обсуждали какие-то до безобразия простые вещи. Вот сейчас, под шторами алкоголя и ночной расслабленности, она являлась самой собой. Без всех этих эгоистичных фраз, которые она постоянно кидала в мой адрес; без раздражённых усмешек; без самодовольных улыбок; без всей этой напускной важности. Именно сейчас, в этот вечер, она была искренней. И ей очень шло быть свободной. Её это невероятно красило, делая ещё привлекательнее. Я в первый раз вижу Милас такой. И такой она нравится мне ещё больше. Она, видимо, почувствовав на себе взгляд, подняла на меня свои опьяневшие глаза. Мягко улыбнувшись, облизнула губы. Вмиг у меня пересохло во рту. — Говоришь, что не будешь, но смотришь так, будто хочешь. И причём тебе хочется очень сильно, — она, шумно выдахая, стянула с себя широкую серую футболку. Ей жарко. И теперь, смотря на её оголённый торс, волной жара обдало и меня. — Мне уже спать пора. Я пойду, — чувствуя, как начинаю краснеть, вскочила со стула, чуть его не опрокинув. Одновременно посмотрев на часы, мы переглянулись. Ого. Почти пять часов утра. — Да, ты права. «Спокойной ночи, малыши» давно уже закончились. Топай скорее в постельку, — и озорно улыбнулась, заливаясь громким безобидным смехом. Вибрации её уже порядком охмелевшего голоса электрическим разрядом прошлись по всему моему телу и, резко остановившись, нашли своё прибежище внизу моего живота. Я, изо всех сил стараясь не бежать, вышла из кухни, хватая ртом воздух, словно выброшенная на берег рыба.***
Я лежала на кровати. Меня всю трясло. Непонятно откуда взявшееся желание, раскалёнными до́ бела прутьями обижигало мою кожу, заставляя прикрывать глаза. Оно вынуждало морщиться, метаться по кровати, сминая под собой простыни и стискивать зубы, сдерживая в себе просящиеся наружу стоны. Мне было плохо. Мне было ужасно. Мне было хуёво. Это сравнимо с теми ощущениями, которые я испытывала недавно при ломке. То, как я боролась с ней, оставило отчётливый след в моей памяти. Это те моменты, которые, даже приложив усилия, я никогда не смогу забыть. И сейчас, спустя месяц, меня начало ломать снова. Только ломало меня далеко не по тем веществам, которые я так долго пускала по организму, нет. Меня ломало от совершенно нового наркотика. Меня ломало от человека, который владел волнами Северного Ледовитого океана. Того самого, до которого я никогда не позволю себе прикоснуться.