В океане лишь мы.

      Это свершилось. Я, наконец-таки, нашла себе работу.       И теперь я пропадаю на ней с семи часов утра до одиннадцати часов вечера, почти не видя выходных.       А устроилась я помощницей повара в небольшой ресторан. Он находился почти в центре города и потому заказов приходило очень много. Посетителей было уйма, а людей, которые бы их обслуживали, было до невозможности мало. Заведение только недавно открылось, из-за чего работало почти себе в убыток.       Мне в первый же день выдали белую униформу с логотипом ресторана на грудине и смешную чёрную кепку, которую я носила козырьком назад.       Мне наряд очень нравился. В нём я чувствовала себя хоть немного, но нужной этому миру, — как ни как, я работала, а, следовательно, приносила людям какую-то пользу.       Когда-то, года два назад, после своего последнего побега из детского дома, я уже работала в похожем месте. Но оно было на окраине города и гордо носило на себе отвратительное название «Паб». Там я успела проработать два месяца, после чего меня выгнали за то, что начала требовать от начальства положенную зарплату. И меня с пинками выгнали, не дав и копейки.       Последние несколько недель я приходила в квартиру очень измотанной. Иногда даже не в силах искупаться, я, с трудом раздевшись, падала ничком на кровать и спала в одной позе до самого пробуждения.       После сна я быстро завтракала, умывалась, чистила зубы и шла на работу. На бо́льший уход за собой у меня не было никаких сил.       И если кто-то поинтересуется у меня, устаю ли я, то ответ будет более, чем утвердительным. Но когда об этом у меня спросила Ксения, я лишь пожала плечами в ответ, стискивая по-крепче зубы.       Я очень, очень сильно уставала. Признаваться в этом и показывать свою слабость я не намерена. И так жалости в свою сторону хватает. Больше не надо.       И когда Милас зашла ко мне в комнату и завела речь о моей работе, я просто сидела молча, не в силах даже смотреть на неё больше трёх секунд.       

До неё хотелось дотронуться. Её хотелось обнять. Её хотелось поцеловать. И её хотелось оттолкнуть, вспоминая о том, что я по сравнению с ней — никто.

      Она говорила что-то о том, что я устаю, что стала плохо выглядеть, и что до тех пор, пока не найду себе новое место заработка, не смогу от неё съехать.       Видите ли, она не разрешит. Видите ли, она беспокоится.       

Мои уши забивались ватой, а руки немели, когда я только чувствовала её присутствие рядом с собой.

***

      Мы обе работали на износ, и если вдруг случалось такое, что мы с ней приходили домой в одно время, то наше общение ограничивалось лишь кивками.       И моменты, когда я видела хозяйку дома были очень редки.       С одной стороны, мне нравилось, что больше не приходится мяться под её странным взглядом и еле сдерживать лихорадку внутри себя, заламывая за спиной собственные руки.       А с другой, мне не хватало этих самодовольных ухмылок, ироничного взмаха бровей и каких-нибудь фраз, заставляющих меня в миг покраснеть.       Да, меня раздирали противоречия. Но я ничего не могу с этим поделать.       

Её самолюбие меня раздражает и бесит.       Её уверенность в себе меня притягивает и возбуждает.

      И даже когда у Милас были выходные, я её не видела. Она проводила свои свободные дни где-то вне стен своей огромной квартиры, приезжая лишь немногим раньше меня.       В подобные дни я находила на выделенной мне прикроватной тумбочке подносы с едой, чашки тёплого чая с печеньем и написанными от руки записками.       Каждый раз слова на них были разные, но смысл один и тот же:       «Ешь чаще, а-то светиться начинаешь.»       «Иди искупайся, я новый гель для душа купила. Очень вкусный.»       «Вот мой номер. Перед тем, как снова задержаться, соизволь предупредить.»       Понимая, что она хочет видеть в своём доме нормального человека, а не ходячее беспардонное привидение, я начала чаще есть, чаще купаться и начала звонить вечерами, предупреждая о своём опоздании, как она и просила.       Иной раз, после того, как, сказав, во сколько, примерно, буду, я осмеливалась на то, чтобы спросить, как у неё дела.       И за эти короткие секунды моё сердце достигало самого бешенного за всю мою жизнь темпа.       Да, по началу я злилась, получая подобные записки. Но, после десятка подобных, начала оставлять ей ответные клочки бумаги с написанными в спешке посланиями. Я прикрепляла их к входной двери перед тем, как уйти на работу. Прикрепляла их перед тем, как стуком в её дверь безмолвно говорила о том, что ухожу.       Теперь к общению кивками у нас добавились ещё и перестукивания.       Мне это нравилось.       Но, одновременно с этим, мне было ещё и страшно.

***

      Так проходили дни. Так проходили месяца. Я всё ещё жила у Ксении Милас. Она всё так же не разрешала мне уезжать.       Каждый раз, когда я напоминала ей о том, что мной накопленных средств достаточно для переезда, я получала на это грозное «нет» и сдвинутые к переносице брови.       Нет, так нет. Я особо не сопротивлялась и, тем более, естественно, не была против.       Мне нравилось здесь жить. Мне нравилось жить с ней.       И касаться голубых капель некогда холодного Северного Ледовитого океана.