В океане лишь мы.

      Синяки и ссадины на моей коже, что разлились синими, фиолетовыми и жёлтыми красками - сходили очень долго, постоянно раскидываясь болью по всему телу. Все они болели, наливались небольшими шишками и приносили немалый дискомфорт, мешающий нормально передвигаться.

***

      Проходили часы, проходили дни и проходили недели нашей совместной квартирансткой жизни.       К своему огромному сожелению счастью, по причине нашей обоюдной всезанятости, Аню я почти не видела.       Я работала на двух работах, выкладывась по полной и, вдобавок к этому, проводила собственное расследование по поиску того ублюдка, кто устроил поджог в моём кабинете.       А Аня, видимо, желая по-скорее от меня съехать, устроилась на работу в ресторан, находящийся почти в центре города. Там она пропадала целыми днями, иногда приходя за полночь.       Я, видя то, как она исхудала всего лишь за одну неделю, позвонила одному своему хорошему знакомому. Так сложилось, что именно он владел заведением, в котором работала моя соседка по сожительству.       Приехав к нему во время своего перерыва и сев к нему в машину, я попросила мужчину о том, чтобы он сильно не нагружал и не гонял просто так рыжую девчонку. Обусловила я это тем, что она попутно с работой, помогает мне по дому и, несмотря на всё моё уважение к нему, я бы не хотела терять из поля своего зрения такого ценного кадра.       "Кадр" - это, в его понимании, добросовестный работник, который делает свою работу качественно и относится к ней с особым уважением.       В моём же понимании, Аня же была кадром не только из этой сферы, но ещё и из той, когда таким, казалось бы, обычным кинематографическим термином называют людей смешных и до странности забавных.       А Аня выглядела именно до странности забавным человечком в моих глазах.       Чего только стоят те её усилия сделать свою улыбку милой, но, из-за отсутствия практики, она растягивала свои губы, на самом деле, в самый настоящий хищный оскал.       Вспоминая её мимику, я ловила себя на том, что расплываюсь в улыбке как самое настоящее маленькое дитё, которому пообещали поход на любимые аттракционы.

***

      Уже какую неделю мы играли с ней в какую-то, похоже, что даже и ей не понятную, игру:       Когда мы приходили с работы в одно и то же время и случайно встречались с ней в коридоре, она лишь быстро кивала мне, прятала свой взгляд и, не давая мне даже что-нибудь сказать, быстро уходила из комнаты, заставляя меня в очередной раз в недоумении поднимать бровь.       Иной раз, я даже ловила её на том, что она откровенно смотрела на меня, но, как только я начинала смотреть на неё в ответ и только открывала рот, чтобы сказать что-нибудь по этому поводу, она, бросая всё, что только можно бросить, спешила исчезнуть из поля моего зрения.       Меня это злило и вызывало смех одновременно.       И, так же, заставляло грустить, ибо она была настолько забитым зверьком, что мне приходилось постоянно думать над тем, как её приручить.       

"Хотя, а пыталась ли я на самом деле её приручить?"

      Ища ответ на этот вопрос, после долгих раздумий, мне в голову пришла мысль о том, что нужно как-то налаживать с ней контакт. - Ты можешь хотя бы пару минут со мною поговорить? - сразу с порога начала я разговор, открывая дверь в её комнату. - Могу, - ответила тихо, посмотрев мне в глаза.       

"Ого. Ты смотришь мне в глаза. Ну наконец-таки."

- Ты выглядишь очень болезненно, Ань. Бледная вся, худая. Что с тобой? Настолько сильно устаёшь? - ответом мне послужил лишь вид пожатых плеч и снова спрятанный в ворохе одеяла взгляд, - значит так, малышка, я не могу смотреть на то, как ты изматываешь себя каждый день. И либо ты уходишь с этой работы, либо ищешь себе новую. Поняла меня? - И почему так? - ели слышно доносится из её едва приоткрытых нежно - розовых губ.       

"Ну что за глупышка? Говорю же, что беспокоюсь за тебя. Неужели так сложно понять почему?"

- А потому, что я не позволю тебе съехать с моей квартиры до того момента, когда ты не прекратишь выглядить настолько ужасно и пугающе, - она вскинула на меня два своих карих уголька.       Я, в надежде на хоть какие-то эмоции с её стороны, вскинула бровь, думая, что это её как обычно выбесит.       Я хотела увидеть раздражение, злость, упрямство ну или обиду на крайний случай.       Я ожидала того, что Аня, хотя бы, начнет препираться со мной, говоря, что я не вправе решать за неё и кидать в меня жар из своих карих угольков глаз.       Но, меня ждало разочарование: - Хо'ошо, - простое и безэмоциональное согласие. - Плохо, милая моя, очень плохо.       

"Я же знаю, что ты по жизни боец, куколка. Тогда почему ты сейчас не кидаешься в спор со мной?"

      Она молчала в ответ, ломая свои пальцы словно десяток хрупких соломенных прутьев.       А я сидела напротив неё и наблюдала за её забитостью с каким-то странным чувством на душе.       Раньше бы я определила его как жалость, но сейчас, прислушиваясь к собственным эмоциям, вызванными этой девочкой, понимала, что это было что-то другое.       Что-то намного выше и намного углублённее.       Мне хотелось свести все проблемы вокруг неё к минимуму, если уж не убрать их вовсе.       Мне хотелось уберечь её от каждой плохой вещи, которая могла бы задеть её.       Мне хотелось стать защитой для неё.       Мне хотелось стать для неё человеком, которому она сможет довериться без каких-либо сомнений.       

"Ну не молчи же, малышка. Я не люблю такую звонкую тишину. В ней мои мысли начинают звучать громче, пугая меня своей напористостью и силой. В ней они начинают поражать меня новыми ответвлениями, показывая новую, только что родившуюся, часть меня."

      И тогда, после открытий внутри себя, я, переборов своё самолюбие, начала предпринимать шаги к завоеванию её доверия.       Я каждый вечер звонила своему приятелю, который был Аниным шефом, и спрашивала у него о том, во сколько, примерно, рыжая освободится с работы.       И, рассчитав время, самостоятельно готовила ей ужин, заваривала вкусный ароматный чай и покупала дорогое, шоколадное печенье, надеясь угодить ей.       Всё это относилось в её комнату и, в дополнение к ужину, я оставляла рядом с подносом сложенные вдвое записки.       Каждый раз я не знала что в них писать и писала что-то не двусмысленное. Мне не хотелось даже в записках показывать ей того, что она как - либо меня интересует. Но, в тоже время, я не хотела обманывать её и заставлять думать, что она мне полностью безразлична. Ибо, это было не так.       Ибо, это, к моему удивлению, было не так.       Мне было очень и очень сложно перебороть себя и потому, поначалу я безумно обрадовалась её отрицательной реакции на мои "подклады". Каждый раз, когда я стояла за плотно ею закрытой дверью и слышала её громкое дыхание, то внутри меня, по старой привычке, всё ликовало.       Судя по резким выдохом и вдохам она, собирая с моих записок слова своими чёрными угольками глаз, очень злилась.       Но, не смотря на своё детское упрямство, она, конечно радуя меня этим, спустя пару дней, начала оставлять для меня ответные послания.

***

      Поздний вечер.       Я сижу в своей машине, припаркованной через дорогу от здания ресторана, в котором работали сразу два человека, которых я знаю.       Я сидела и ждала когда Аня выйдет на улицу, на очередной свой перекур.       Эта рыжая девчонка, к слову, курила как паровоз, то и дела зажимая в своих зубах или пальцах белые, исходившие серым дымом и оранжевыми искрами, палочки.       Вот тяжёлая железная дверь открылась, осветив темноту ночного асфальта белыми полосками света. Аня вышла широким, чуть раскидистым шагом из здания, и села на корточки, обхватив себя руками.       

"Опять куртку не надела, дурёха. Вот сиди и мёрзни теперь, балда."

      Я пустила смешок, видя то, в какую одежду была одета эта девчонка.       Рабочий костюм её, впринципе, был вполне нормальным, но, смотря на кепку, которую она надела задом на перед, я еле сдерживалась, чтобы не выйти из машины и не сказать ей то, что она похожа на старого - доброго мультяшного пакемона.       Рыжих волос, что прятались за чернотой смешного головного убора, почти не было видно. Лишь одна единственная прядь заведённая за аккуратный овал уха, перемещалась из стороны в сторону, поддаваясь порывам лёгкого ветра.       Плюнув на её смешной внешний вид, я сконцентрировала всё своё внимание на её лице, что была усеяно лёгким слоем веснушек. Я завороженно смотрела на то, как она изящно курит, зажимая между своих пухлых губ фильтр толстой сигареты.       

"Скури меня, девочка. Я готова отдать всё, лишь бы ты когда-нибудь прикоснулась ко мне так же, как касаешься этой убивающей тебя дряни."

      Её кожа, подсвечиваемая холодным светом экрана телефона, в ночи сияла голубым светом, заставляя низ моего живота сворачиваться в узел.       Каждый свободный для моих глаз участок её прекрасной кожи, проецировался через мои глазные яблоки и, отдаваясь тонким пощипыванием вдоль натянутых мышц, распространялся по всему телу.       Каждая сделанная ею тяга возбуждала во мне желание взять её прямо здесь и сейчас.       Вырывая меня из только что мною представленной картины, в кармане моих джинс раздалась трель звонка.       На экране белой строчкой высветился звонивший. - Слушаю тебя, - поднимаю трубку и одновременно смотрю на автора звонка. - Привет, Милас, - Аня встаёт на ноги с корточек и начинает ходить в зад - перёд, - я это, звоню чтобы сказать, что я заде'жусь. - Ну хорошо, спасибо что не забыла предупредить, - говорю размеренно, контролируя своё, то и дело сбивавшееся от тембра её голоса, дыхание.       Обе молчим в трубку, не зная что говорить. - Милас? Ты ещё тут? -Да Ань, я тут. Ты что - то хотела?       Она начинает шоркать ногами по мокрому асфальту, поднимая в воздух грязные капли. - Да, я хотела сп'осить кое - что.       Резко возвращается на корточки и, делая сильную затяжку, откидывает голову назад, закрывая глаза той рукой, в которой тлела сигарета. - Ну спрашивай, я отвечу. - Как это...ну...как твой день вообще п'ошёл? - снова встаёт на ноги.       Меня словно обухом ударило после произнесённого ею вопроса. И не из-за того, что он был неожиданным для меня, нет.       Такая реакция произошла из-за того, как Аня выглядела задавая мне этот вопрос: она, повернувшись к стене и выбросив бычок, легонько била кулаком по нёму, при этом топтаясь на одном месте.       Потом она замерла, внимательно вслушиваясь в трубку телефона.       А я, чувствуя дикий наплыв возбуждения, чуть ли не стонала в мобильник, хватая ртом воздух.       

"Какое же ты милое дитё, Анечка. И какое же возбуждающее."

- Очень даже ничего. У тебя как? - Даа... да тоже хо'ошо.       И она бросила трубку, закидывая прямоугольник телефона в карман своих форменных широких брюк.       А я сидела и не знала что с собой поделать и как справиться с собой. Как обуздать своё до невозможности разбушевавшееся желание.       Кажется, я просидела ещё час, выжидая того момента, когда она снова выйдет на перекур.

***

      Этого ублюдка поймали.       И, как оказалось, причина его ненависти была вовсе не в том, чтобы убрать конкурентов. А в том, чтобы убрать меня.       Мужчина, на вид лет сорока, выглядел в моих глазах полнейшим психом. Он, смотря на меня, сидевшую на против его камеры и ждущую судью, постоянно твердил мне примерно одно и тоже, странно протягивая слова: - Сначала с однооой играешься, теперь за другууую берёшься? Если за пеееервую не боишься, то, хотя бы, за вторуууую побойся. Мааааленькая же она совсем, глуууупая, - и в глазах его плясали самые настоящие огни сумасшествия и безумия.       И так уже целый час не затыкал он свой рот и, улыбаясь с каждым словом всё шире и шире, сверлил меня своим совершенно пустым взглядом.       За кого он говорит, мне гадать не пришлось, ибо всё и так было предельно понятным. Но, то, как он узнал про существовании Ани в моей жизни, мне было неизвестно.       И оттого меня начинало сильно трусить, сжимая все мои нервные клетки в один хрупкий и тревожный комок.       

"Да и с чего ты вообще, мразь, решил, что я рыжей играюсь, блять? Это не так, сука! Это не так!"

      Перед глазами начинала появляется черная пелена гнева и, когда он сказал мне "тщательнее присматривать за этой девочкой" меня окончательно и бесповоротно сорвало.       Я, рывком подойдя к запертой двери камеры и, по плечо просунув в решётчатое окно свою руку, притянула его за грудки, ударяя лицом о железную поверхность.       Я отпускаю его, отстраняя от двери и снова, с такой же силой, повторно впечатываю его физиономию между металлических прутьев.       Снова отпускаю.       Снова впечатываю.       Снова отпускаю.       Снова впечатываю.       

"Получай сука. И только попробуй тронуть её."

      А он смеётся, при этом смотря мне прямо в глаза.       Я чувствую себя бешеным псом, который сорвался с цепи на того, кто на свою глупость, решил его подразнить. И, будь моя воля, я бы загрызла его заживо, уподобляясь простому животному инстинкту.       Всю дорогу до дома меня бил страх. Страх не за себя, а страх за неё.       Я, действительно испугавшись, уже какой час думала о том, как это мужик смог узнал об Ане. Я же нигде не появлялась вместе с ней и ничего и никому не говорила про неё.       В голову не приходила ни одна мысль на этот счёт. В ней билась загнанной птицей лишь одна, всё не давая мне полноценно успокоиться:       

"Как мне, блять, уберечь тебя, рыжая?! Что мне сделать, чтобы с тобой всё было хорошо?!"

***

      И я, приехав в квартиру, сама того не подозревая, сразу же решила свою проблему.       Решила самым ужасным способом из всех.       Решила самым отвратительным способом из всех.       Я сделала то, за что теперь себя ненавижу.       "Брысь щенок".       Это вышло из моих уст совершенно случайно брошенной фразой и, от того, метко попавшей в цель.       Я не помню, что она перед этим у меня спросила, но, мой ответит заставил её уйти после.       Всю ночь, я слушала глухие рыдания, не в силах зайти к ней в комнату и успокоить её, извиниться.       Я сидела под дверью её комнаты и чувствовала всю боль, что исходила из неё режущим меня светом.       На очередной вой загнанного в угол зверя, я начала рыдать сама, цепляясь пальцами за ворох коротких волос на голове, чуть не вырывая их с луковицами.       

"Ну не плачь, Анют. Ну пожалуйста, маленькая, не плачь. Я прошу тебя, Ань! Не плачь!"

      В собственной голове я могла сказать ей абсолютно всё что только хотела.       Всё, что только чувствовала.       Всё, что только смогла принять в своей груди на её счёт.       Но, из своих губ я до сих пор не осмеливаюсь сказать ей то, чего она по-истине заслуживает.       Даже сейчас, я, находясь у её порога обездвиженным Цербером, сидела и рвала на себе волосы, не в силах найти себе силы подняться и зайти к ней.       Ибо я не могу.       Ибо мне страшно.       Ибо это всё из-за меня.

***

      Всю ночь я не спала.       Подождав, пока она затихнет, я ушла к себе в спальню и, зарывшись с головой в одеяло, позволила чувству вины догрызть меня до конца.       Провалившись в кратковременный сон, я проснулась от звука тихо закрывшейся двери.       Несразу поняв что к чему, я медленно встала с постели, стараясь сбросить с себя липкие и ненужные объятия сна.       Пройдясь по дому и не найдя рыжую, я начала в спешке натягивать на себя первую попадавшуюся под руки одежду, чтобы отправится на её поиски.       И, уже обуваясь, я увидела белый сложенный вдвое лист бумаги.       Раскрыв его, мне стало стыдно и, былая ненависть к себе, окончательно накрыла меня с головой.       На ровном листе, отпечатывая всю свою боль и страдания, Аниным почерком было выведено:       "Я не хочу жить с человеком, который ненавидит меня. Во мне этого чувства и так предостаточно. Не нужно подпитывать его, Милас. Пожалуйста, прощай."

***

      Найти мне её помог только что выпавший снег и время, в которое нормальные и уравновешенные люди ещё спят, наблюдая десятый сон.       Пять часов утра. Я, толком не продравшая свои веки, взглядываюсь попеременно в темноту ночи и в белоснежный снег, ломая при этом глаза.       Следы её широкого шага и тянущаяся рядом полоса от тяжёлого чемодана привела меня к какой-то слабо освещенной гостинице.       Кинув на ресепшн ровную стопку купюр и просьбу не беспокоить, я, вламываясь в каждую дверь, отправилась на поиски моей рыжей девочки.       И если бы я только знала, что она захочет покончить с собой в холодной ванной этой захудалой гостиницы, я бы ни за что на свете не оскорбила её и не прогнала.       Я бы ни за что не смогла жить с той мыслью, что потрясающее полотно имбирных волос потеряло свой блеск из-за меня.