Миншу

Гуанъяо стоял возле столика, разматывая повязку на руке, но остановился, когда Лань Сичэнь вошёл. Они долго смотрели друг на друга. Гуанъяо ждал его слов, а Лань Сичэнь не знал с чего начать. Для себя он признал, что сам слишком тесно связан с Миншу и Цзинь Гуанъяо, чтоб принять решение здраво. Разумным будет обратиться к дяде и положиться на его мнение. Из всех возможных выборов этот представлялся наименее болезненным.  — Я решил… — начал Лань Сичэнь. И замолчал. Пока он отсутствовал, печать исчезла с пола. Не было больше следов крови. Пятна со стола пропали, те, что оставались на постели, скрывало от глаз аккуратно застеленное и подогнутое покрывало. Кисти вернулись на подставку, разбросанные по столику шпильки и гребни — в шкатулку. Правда, под столом стоял наполненный покрасневшей водой таз для умывания и голубая ткань в нём вероятно была ночным платьем Миншу. Лишь этот таз, коробка со снадобьями и повязка на руке Гуанъяо напоминали сейчас о событиях ночи.  — Зачем? — спросил Лань Сичэнь, указывая на пол, и понимая, что ответ ему и так известен, и сожалея, что не сумел сообразить позвать Лань Циженя сразу, как только обнаружил следы ритуала. В тот момент произошедшее было неоспоримо: круг на полу с начертанными рукой Миншу надписями, кисти, кровь, свежий порез, Цзинь Гуанъяо, ничего не отрицающий и ещё ровным счётом ничего не знающий. Ничего, что могло бы позволить ему попытаться выдать себя за супругу Лань Сичэня. Пусть это и сейчас невозможно, но он наверняка попытается: будет прикидываться и врать, изворачиваясь. Он наверняка попробует, недаром комната прибрана так, словно… нет, не так, словно ничего не было, вовсе нет. Но если ночью эта комната свидетельствовала об использовании запрещённого искусства, то теперь она рассказывала совсем другую историю: Лань Миншу просто порезала руку в очередной безумной ссоре с мужем. Уже не раз бывало, что она себя в такие моменты ранила нечаянно или даже нарочно. А потом супруг каким-то чудом уговорил её послушать исцеляющую душу и возвращающую гармонию потокам ци мелодию, и теперь, пусть она и не пришла в себя… Лань Сичэнь, взглянув на Гуанъяо, заметил, что почти всю краску с лица он успел убрать, и поразился проницательности Верховного заклинателя. Нескольких минут хватило, чтобы обдумать услышанное в разговоре и привести облик в лучшее соответствие. Различия между вчерашним и сегодняшним видом так уже в глаза не бросались. Румянец исчез, под глазами и скулами снова проступили тени, лицо казалось ещё бледнее, чем ночью, а из причёски «выбилась» прядочка. Лань Сичэнь, даже отлично зная о сообразительности и живом уме Верховного заклинателя, всё же изумился его изощрённости и быстроте. Уловки Гуанъяо не спасут, и нетрудно будет вывести его на чистую воду, но теперь это может стать делом куда более мучительным…  — Ты зря старался, — сказал Лань Сичэнь. — Это тебе не поможет.  — Мне? — удивлённо и несколько растерянно спросил Гуанъяо. Они снова замерли в тишине, разгадывая ход мыслей друг друга. И заговорили одновременно.  — Старший брат решил, что я…  — А чего ещё ради нужно было… Гуанъяо замолчал. Лань Сичэнь на миг тоже, а потом кивнул:  — Продолжай.  — Мне показалось, — с лёгким поклоном сказал Гуанъяо, — это всё… не то, что следует предавать огласке. Я опасался, что кто-то ещё может явиться без позволения, войти и увидеть…  — Я не боюсь никакой огласки, — возразил Лань Сичэнь. — У меня не было намерения что-либо скрывать. Гуанъяо склонился ещё ниже, смиренно признавая свою вину.  — Недостойный заблуждался, я виноват, нака… Лань Сичэнь оборвал его.  — Перестань. Видеть, как Миншу сгибается в униженном поклоне и просит о наказании за то, к чему не имеет отношения, было невыносимо, даже зная, что это всего лишь её тело. Когда Гуанъяо приподнял голову, Лань Сичэнь сказал укоризненно.  — Неужели я стал похож на человека, склонного ко лжи? Яо покачал головой.  — Однако, и дня не прошло с твоего появления — и вот я уже окружён ею, и стал соучастником обмана, — продолжал Лань Сичэнь.  — Цзэу-цзюнь не произнёс сегодня ни слова лжи, — сказал Гуанъяо, смотря вниз перед собой. Он осторожно взглянул на Лань Сичэня и добавил:  — Если же Цзэу-цзюнь не желал ничего скрывать, почему… почему он не воспрепятствовал? Возразить ему было нечего. Лань Сичэнь вздохнул.  — Почему ты вообразил, что я вообще захочу что-то скрывать? — спросил он.  — Старший брат… мне показалось, вы не хотите чтобы Не Хуайсан узнал, что произошло, — почтительно ответил Гуанъяо.  — Тебе не показалось, — признал Лань Сичэнь. — Я бы предпочёл, чтобы Не Хуайсан узнал чуть позже. Но раз уж так вышло, то я не собирался скрывать от него правду.  — Я ошибся, — тихо сказал Гуанъяо.  — Кое в чём ты прав, — сказал Лань Сичэнь. — Мне нужно было тебя остановить. Яо снова склонился приподнимая сцепленные ладони.  — Недостойный сожалеет… Свободный конец повязки, белый в тёмных пятнах, свисал с его запястья. Он не успел её ни размотать, ни закрепить. Лань Сичэнь молча подошёл, разнял сомкнутые руки и принялся распутывать оставшиеся витки. Он не собирался опровергать недостойность Гуанъяо или отговаривать его от сожалений, как, впрочем, не собирался и усугублять эти сожаления обличительными речами. Яо действительно надо было остановить, думал он. Остановить ещё тогда, давно. Знать бы как? Знать бы, как это можно было сделать… Когда следовало вмешаться? Знать бы хоть теперь.  — Я опасался за репутацию Цзэу-цзюня, — очень тихо сказал Цзинь Гуанъяо.  — Что за нелепая мысль?! — воскликнул Лань Сичэнь.  — Старшего брата могли бы счесть виновным в её смерти, — ответил Цзинь Гуанъяо, не поднимая глаз. — Что?! — изумился Лань Сичэнь. — Каким образом?!  — Пусть брат меня простит за грубость, — взмолился Гуанъяо, — но ваши супружеские отношения были далеки от гармонии. Не знаю, в чём причина её страстной ненависти, но вряд ли это было тайной. Когда среди семейных раздоров и ссор умирает один из супругов… не самой обычной смертью… это даёт повод для слухов…  — Цзинь Гуанъяо! — во весь голос сказал Лань Сичэнь, не трудясь сдерживать возмущение. Гуанъяо отшатнулся от него. Может быть он даже попытался бы сбежать, но повязка всё ещё была в несколько оборотов обмотана вокруг его запястья, а Лань Сичэнь крепко зажал в кулаке свободный конец. Цзинь Гуанъяо лишь отскочил на пару шагов, оглядываясь, словно опасаясь, что их могут подслушать, и его тайна окажется под угрозой. Это возмутило Лань Сичэня ещё сильнее.  — Она же убила себя сама! — продолжал он. — Каждому, кто знает сущность ритуала, это ясно.  — Вы рассказали ей про ритуал? — спросил Гуанъяо. Он наконец посмотрел на Лань Сичэня.  — Нет, — ответил Лань Сичэнь.  — А кто?  — Не знаю, — честно ответил Лань Сичэнь.  — Как же это вышло? — голос Гуанъяо был мягким и спокойным, хотя он по-прежнему стоял, стараясь быть настолько далеко, насколько позволяла натянутая лента.  — О самом ритуале она знала, — ответил Лань. — Однако, мне неизвестно кто мог дать ей точные тексты заклинаний и рисунок печати. После… Он замолчал, не желая произносить «после твоей смерти».  — После возвращения Ванцзи и Вэй Ина в Облачные Глубины записи были надёжно спрятаны, — сказал он.  — Она могла их найти сама? Лань Сичэнь покачал головой. Цзинь Гуанъяо посмотрел на него со странным выражением лица.  — Женщина ненавидела мужа, — сказал он. — Она провела запретный ритуал, который никак не могла выучить, потому что записи о нём скрыты. Муж нашёл её ночью, мёртвой. Она правда совершила ритуал? Или умерла по другой причине, а печать, кровь, заклинания — всё это сделано её супругом, чтобы скрыть истинную причину смерти?.. Лань Сичэнь на миг онемел. Это было нелепо.  — Да кто такое вообразит, Яо? — возразил он.  — Люди, — ответил Цзинь Гуанъяо, глядя ему в глаза.  — Ну и что, это же неправда, — сказал Лань Сичэнь. Он опустил руку. Лента повязки повисла между ними.  — Кому нужна ваша правда? — с горечью сказал Цзинь Гуанъяо. — Когда можно скинуть в грязь что-то возвышенное… Лань Сичэнь попытался вернуть мыслям ход спокойный и последовательный. Нельзя поддаваться сомнениям. Возможно Яо именно этого и добивается.  — Она завершила ритуал, — сказал он. — И ты — доказательство того, что ей это удалось, а я ничего не подделывал. Так что, подобные измышления легко опровергнуть. У Гуанъяо дёрнулись уголки губ, словно он хотел рассмеяться, но сдержался.  — Дозволено ли мне будет узнать, что случилось с госпожой Лань? — спросил он. Лань Сичэню не хотелось рассказывать всех подробностей. Он ограничился тем, что сказал:  — Она была нездорова. Гуанъяо прижал пальцы к ямочке между ключицами и задумчиво кивнул.  — Значит, течение ци показалось мне странным недаром. — Он посмотрел на Лань Сичэня внимательно. — Но почему она отказалась использовать способности брата для исцеления?  — Откуда ты знаешь? — поразился Лань Сичэнь.  — А-Сан сказал, что она наконец согласилась, — объяснил Гуанъяо. — «Наконец» обозначает, вероятно, что она прежде отказывалась. Лань Сичэнь нахмурился. Не Хуайсан сказал это когда они вышли из павильона и были на дорожке.  — Ты подслушал наш разговор с главой Не, — сказал он. Цзинь Гуанъяо вымученно улыбнулся и указал на стену. Там висела полоска бумаги с еле заметными символами. Похоже, для написания использовали остатки чая. Такое заклинание Лань Сичэнь видел впервые, но суть его, вероятно, была в том, чтобы слышать звуки сквозь стены и на расстоянии.  — Ваша супруга практиковала самосовершенствование весьма успешно, — сказал Цзинь Гуанъяо. — И теперь я могу использовать незаурядные возможности её золотого ядра, хоть это и сопряжено с некоторыми трудностями.  — Не делай так больше! — строго сказал Лань Сичэнь. — Я не хочу, чтобы меня подслушивали. Если моё мнение что-то для тебя значит… Он запнулся. Было ли его мнение значимым для Яо хоть когда-то? Или его названный брат просто успешно делал вид, что это так? Имеет ли смысл взывать к мнимому уважению?  — Хорошо, — смиренно пообещал Цзинь Гуанъяо, — больше я не буду пытаться узнать о чём говорит старший брат без его ведома. Лань Сичэнь кивнул, но на душе спокойнее не стало. Если Яо годами ему врал в прежней жизни, то что изменится в новой?  — Не пользуйся никакими заклинаниями, — потребовал он. — Особенно при свидетелях. Ты не знаешь, что умела Миншу и можешь себя выдать одним лишь этим. Цзинь Гуанъяо взглянул на него с недоумением.  — Но, — поговорил он, — старший брат… ты же сказал, что не намерен ничего скрывать?.. Лань Сичэнь медленно кивнул, испытывая ощутимую неловкость.  — Верно, — сказал он. — Но оповещать всех подряд сразу я тоже не собирался. Это не было неправдой, но и правдой не было.  — Хорошо, — кивнул Цзинь Гуанъяо. — Когда брат намерен дать знать о происшествии?  — Я не стану откладывать, — с заминкой ответил Лань Сичэнь. Он хотел сказать «сейчас же», но белая полоса ткани всё ещё была намотана на его ладонь.  — Давай закончим, — сказал он, приподнимая руку, и показывая её.  — Стоит ли? — тихо спросил Цзинь Гуанъяо. — Раз всё так…  — Это тело моей супруги, — строго возразил Лань Сичэнь. — Пусть душа его и оставила, относиться к нему пренебрежительно недопустимо. Цзинь Гуанъяо закрыл глаза и широко улыбнулся, став на миг невыносимо похож на Миншу. Но потом очередной вежливый, церемонный поклон разрушил наваждение.  — Я буду почтителен и осторожен всё отпущенное мне время, — пообещал он. Лань Сичэнь кивнул удовлетворённо, хотя такое смирение и вызывало у него замешательство. Цзинь Гуанъяо пытается усыпить его бдительность и потянуть время? — Сожалею о вашей супруге, — продолжал Цзинь Гуанъяо. Он говорил быстро, будто спешил.  — Пусть обстоятельства прискорбные, а её последнее желание вызывает изумление, однако, я благодарен ей за возможность вновь встретиться и… Он упал на колени и склонился к самому полу.  — … принести извинения, — услышал Лань Сичэнь. Белые рукава распластались по половицам, лента повязки легла между ними изящным светлым росчерком.  — Мне жаль, Цзэу-цзюнь, я был недостойным братом… Цзинь Гуанъяо в прежней жизни таким голосом разговаривал с Не Минцзюэ, обращаться этим умоляющим тоном к Лань Сичэню у него необходимости не было. Это было тяжело слышать. А смотреть на тело своей супруги склонившееся в униженной позе было совсем невыносимо.  — Поднимись, — сказал Лань Сичэнь, обрывая Цзинь Гуанъяо. Тот помотал головой, не отрывая лба от прижатых к полу ладоней.  — Не смея просить о прощении, я лишь хочу сказать об искренности моей привязанности…  — Поднимись! — снова потребовал Лань Сичэнь твёрдо и повторил громко, почти срываясь на крик. — Поднимись! Только тогда Цзинь Гуанъяо приподнял голову. Лань Сичэнь с трудом удержался от порыва сделать пару шагов вперёд, взять Цзинь Гуанъяо за локоть, вздёрнуть с пола, и … и что? Он сам не знал. Ударить его он всё равно не смог бы.  — Я всегда думал, — сказал Лань Сичэнь, — что ты очень привязан к Цинь Су… Цзинь Гуанъяо приоткрыл рот, словно хотел что-то сказать, но промолчал. — Насколько искренней была эта привязанность? — спросил Лань Сичэнь. — Или привязанность к вашему ребёнку? Он увидел, как Цзинь Гуанъяо сжимает ладони, комкая белую ткань рукавов, и продолжал:  — Можешь свою искренность продемонстрировать честным ответом? Наступила тишина.  — Могу, — наконец сказал Яо. Но ответа не последовало. Цзинь Гуанъяо опустил глаза и молчал, глядя в пол, будто собираясь с духом, а потом покачал головой.  — Но Цзэу-цзюнь ведь не поверит… — сдавленно сказал он. Лань Сичэнь увидел, как по лицу его текут слёзы. По лицу Миншу, которая так редко плакала, даже когда они яростно ссорились, даже когда она обижалась…  — Попробуй, — предложил Лань Сичэнь. Он пытался держать себя в руках, но выходило скверно. Даже, пожалуй, хуже — недостойно. Но и остановиться он не мог.  — Что толку? — еле слышно произнёс Яо. Слёзы душили его, заставляя звуки почти исчезать.  — Я хочу знать ответ, — настойчиво повторил Лань Сичэнь. Яо взглянул на него.  — Вы не хотите знать ответ, — сказал он срывающимся голосом. — Вы хотите, чтобы та боль, которую я причинил, вас оставила. Но… Цзинь Гуаъяо схватился за горло, переводя дыхание, а когда отнял руку, платье оказалось запачканным: на груди осталось пятно от просочившейся сквозь повязку крови. Узкая черта, словно новый след от меча.  — Но этого не будет, что бы я ни сказал, — с отчаянием сказал Гуанъяо. На этот раз слёзы перешли в рыдания. Он снова склонился почти до пола, пряча лицо в ладонях и повторяя:  — Простите… я не хотел расстраивать второго старшего брата… я всё делал, чтобы не разочаровать его… простите… Это было чудовищно тяжело. Лань Сичэнь никогда не видел свою супругу, убивающейся так, — так отчаянно и безнадёжно. В самые чёрные дни её болезни она плакала больше от злости и от жалости к себе, в её слезах никогда не было раскаяния, они никогда не извинялась, всегда была уверена в своей правоте, и её плач — плач горько обиженной женщины — нередко был замешан на ненависти. И Цзинь Гуанъяо никогда не вёл себя так с ним, и не был таким, даже расстилаясь перед главой Не. Лань Сичэнь видел его в подобном состоянии всего раз или два в жизни, и сейчас с холодком внутри понял, что и тогда причиной слёз был даже не Минцзюэ-сюн. Это было после смерти сына Цзинь Гуанъяо и после самоубийства его жены… Самоубийства очень сомнительного, — старательно напомнил себе Лань Сичэнь. Вэй Ин не сомневался, что Цзинь Гуанъяо подстроил эту смерть, а сам Лань Сичэнь долго искал возможных оправданий и объяснений, но не нашёл, и в конце-концов просто постарался выкинуть из головы эти воспоминания вместе с сомнениями. Теперь воспоминания вернулись. Отчасти они помогали возвратить и трезвость мысли. Это такое же умелое представление, как и тогда, — твердил себе Лань Сичэнь. Цзинь Гуанъяо опять морочит голову старшему брату своим слезами и мнимой искренностью, и добивается жалости… Он почувствовал, что полоса повязки врезается ему в крепко сжатую ладонь и разжал руку. Белая лента упала к его ногам, спиральным завитком; она их больше не связывала.  — Перестань, — сказал Лань Сичэнь. Вышло мягко, слишком даже мягко. Он хотел сказать это сурово, а получилось почти ласково. Но Цзинь Гуанъяо его словно не услышал. В белой фигурке, придавленной к полу раскаянием — неважно показным оно было или настоящим, внешность Миншу и её голос, удивительным образом сплелись с жестами, манерами и интонациями Гуанъяо. То одно, то другое проступало с особой ясностью и Лань Сичэню отчаянно хотелось подойти, обнять, вытереть слёзы, погладить успокоить; но не меньше было желание повернуться и выйти из комнаты, закрыть дверь, стоять и молча слушать эти рыдания, пока он не сорвёт голос — пусть хоть до темноты плачет. Лань Сичэнь вздохнул. Он тоже не может сказать Цзинь Гуанъяо то, что тому хочется услышать. Он не готов прощать.  — Моя жена, — произнёс он спокойно и ровно, — очень редко плакала. Пусть это теперь всего лишь тело, которое ты носишь, как одежду, но мне тяжело видеть её в таком… таком виде. Не мог бы ты взять себя в руки? Плач почти мгновенно смолк. Не потому что Цзинь Гуанъяо прекратил плакать, а потому что старательно зажал себе рукой рот. Он приподнял голову, молча кивая в знак готовности выполнить просьбу, но от вида залитого слезами лица и закрытых глаз со слипшимися ресницами, Лань Сичэню легче не стало. Наоборот, будто наизнанку вывернули.  — Тебе нужно умыться, — сказал он. Цзинь Гуанъяо снова, не открывая глаз, кивнул. Он ухватил свободной рукой повязку и подтянул к себе размотанную часть. Пока Лань Сичэнь раздумывал сходить ли ему за чистой водой самому, не вызовет ли это ненужных вопросов и сомнений, Гуанъяо сложил свободный конец повязки. Потом, не поднимаясь с колен, он дотянулся до стоящего под столом таза, но опустил поднятую руку, едва коснувшись края. Вода там была красно-бурой от крови.  — Я принесу чайник, — сказал Лань Сичэнь, видя, как пальцы Гуанъяо замерли на ободке. В чайнике должна была ещё оставаться с вечера остывшая вода. Немного, но намочить платок и обтереть лицо хватит.  — Стоит ли? — спросил Гуанъяо севшим голосом. Он оглянулся на Лань Сичэня. Дрожь в голосе ему удавалось сдерживать хотя бы отчасти, но слёзы так и текли по лицу. Вопрос Лань Сичэня удивил. Цзинь Гуанъяо уже спрашивал то же самое, когда он собирался помочь ему перевязать руку.  — Почему нет? — спросил он.  — Как глава Лань намерен поступить со мной, — спросил Яо, — когда оповестит всех, кого сочтёт нужным? Как глава ордена, Лань Сичэнь, конечно, должен был решать подобные вопросы сам. Говорить о намерении на этот раз переложить решение на дядю ему не хотелось. Но для Цзинь Гуанъяо не имеет значение вынесет вердикт он или Лань Цижень. Лань Сичэнь на миг задумался. Как поступит дядя? Скорее всего, так, как он сам бы поступил, не будь вопрос столь болезненным.  — Ты вовлёк слишком многих в свои интриги, — сказал он. — У людей до сих пор есть что предъявить тебе. Полагаю, ордена Гусу Лань это касается даже в меньшей степени, чем остальных, и окончательное решение перед кем и как тебе отвечать должен принимать Совет.  — Если старший брат намерен незамедлительно оповестить обо мне Совет, его забота обо мне напрасна, — ответил Цзинь Гуанъяо. — Пожалуйста, не утруждайте себя… Судя по обречённости в голосе, ни на что хорошее бывший глава Совета не надеялся.  — Совет не соберётся в одночасье, — сказал Лань Сичэнь. — Пренебрежительное отношение к людям, какими бы они ни были, противоречит духу Облачных Глубин. До того момента ничем необходимым ты не будешь обделён.  — Недостойный младший брат благодарит главу клана Лань о заботе, которой не заслуживает, — всё ещё срывающимся голосом тихо сказал Гуанъяо. Он попытался снова сложить приподнятые руки, но опустил их, едва успев приподнять, и упёрся ладонями в пол.  — Обещаю до того момента постараться не причинять старшему брату беспокойства и заботиться о теле его почтенной супруге пока не окажусь в воле Совета… Это звучало немного странно. Лань Сичэнь, собравшийся уже всё же отправиться за чайником, посмотрел на него в задумчивости. Гуанъяо заметил взгляд и понял, очевидно, что вызвало замешательство и попытался объяснить:  — После вряд ли мне будет позволено…  — Боишься, что они решат тебя немедленно умертвить? — спросил Лань Сичэнь. Ему была неприятна эта мысль. Он пытался думать, что в таком случае тело Миншу всего лишь освободиться, тогда восстановится естественный ход вещей, и он сможет похоронить её и оплакать…  — Умертвить? — переспросил Цзинь Гуанъяо. Голос его был полон недоумения, а лицо в этот момент ничем не напоминало о том, что это тело одержимо воскресшим духом Верховного заклинателя. Миншу выглядела точно так же, когда однажды чуть не выпила из чашки, где ухитрился утопиться мотылёк. Но одно мгновение — и лицо изменилось, уголки губ и бровей приподнялись, выражение стало насмешливым и печальным одновременно.  — Почти все они уверены, что я знаю, где спрятана Тигриная печать, — сказал он. — Главы орденов не станут меня… умерщвлять. Цзинь Гуанъяо замолчал, словно предлагая главе клана Лань додумывать последующее самостоятельно. Лань Сичэнь, глядя на него, не замечал признаков страха, но ясно видел отчаяние.  — У меня не будет возможности заботиться о целостности и благополучии тела достопочтимой супруги главы Лань, — тихо сказал Гуанъяо.  — Ты знаешь, где печать? — перебил его Лань Сичэнь, стараясь отрешиться от взвившихся в его воображении картин. Главы орденов действительно будут не прочь заполучить проклятую печать Вэй Ина. В ход пойдут любые средства, каждый постарается заполучить Цзинь Гуанъяо, соревнуясь в обвинениях против него, истинных и ложных. Цзинь Гуанъяо помолчал, глядя ему в глаза. Но потом покачал головой.  — Тогда тебе не о чем и беспокоиться, — сказал Лань Сичэнь, поворачиваясь. Ему нужен был чайник. С этого лица необходимо было смыть слёзы, на него просто невозможно смотреть.  — Лучше бы я знал, — сказал Цзинь Гуанъяо ему в спину, заставляя вновь оглянуться и взглянуть на него. — Тогда можно было бы сказать и выторговать хотя бы спокойную смерть, — продолжал Гуанъяо. — Но если я отвечу, что не знаю — кто мне поверит, если даже Лань Сичэнь больше не верит мне? Слёзы снова текли по его лицу, будто только что он и не пытался убрать их рукавом. Лань Сичэню пришлось заставлять себя ощутимым усилием всё же отвернуться, промолчать и выйти, прикрыв осторожно двери спальни. Намереваясь передать воскресшего преступника Совету, он упустил эту деталь. А Цзинь Гуанъяо прав. Никто из глав не откажется от возможности заполучить могущественный артефакт, пусть даже и не зная, как с ним обращаться. Всегда есть шанс, что найдётся, рано или поздно, дарование, способное освоить технику обращения с печатью, и принесёт своему клану ни с чем не сравнимое могущество. Лань Сичэнь в глазах многих прочих глав, возможно, выглядел праведным до наивности, но в действительно он таким в полной мере не был. Сейчас он отлично понимал, что вместо справедливого суда может выйти опасный раздор и подняться бури интриг. Кланы постараются добраться до бывшего Верховного заклинателя ради возможности обладания Печатью, в ход пойдут интриги и связи и кто-то окажется удачливее прочих, а потом… Лань Сичэнь совершенно не хотел сейчас думать о том, что будет потом. Он понял, что стоит перед потухшей жаровней и смотрит на пепел на прогоревших углях, но видит совсем другие картины, и поспешно подхватил с керамической решётки полупустой чайник. Вернувшись, он нашёл Цзинь Гуанъяо по-прежнему сидящим на полу, с опущенной головой.  — Хватит, — сказал Лань Сичэнь, подходя, и протягивая ему руку. — Поднимайся. Цзинь Гуанъяо взялся за поданую руку и начал вставать, но, почти выпрямившись, вдруг подломился, и упал бы, если бы Лань Сичэнь его не подхватил.  — Что ты делаешь? — спросил Лань Сичэнь. Глаза Цзинь Гуанъяо были открыты, но смотрели словно сквозь него, и он заволновался, однако, Цзинь Гуанъяо моргнул раз-другой и взгляд снова стал осмысленным.  — Ноги не держат, — с некоторым удивлением сказал он. — И голова кружится. Подобное уже несколько раз бывало. Я полагал, это связано со здоровьем вашей супруги. А быть может, телу женщины и душе мужчины тяжело сочетаться. Или любому телу непросто принять чужую душу. Лань Сичэнь вспомнил рассказы Вэй Ина: как он не распознал после перерождения обычное чувство голода и полдня страдал, надеясь по привычке обойтись медитацией, пока не понял, что доставшееся ему тело не тренировано необходимым образом. Осторожно прижимая к себе Цзинь Гуанъяо (и стараясь не расплескать остатки воды из чайника), Лань Сичэнь преодолел пять шагов до постели и помог Цзинь Гуанъяо сесть. Сейчас было уже не до умываний, чайник он опустил на стол, и попытался взять Цзинь Гуанъяо за запястье, чтобы проверить пульс. Но тот покачал головой.  — Не нужно, глава Лань, сейчас пройдёт. Обе ладони он прижимал к груди, опять, как назло, ровно к тому самому месту, куда когда-то вонзилось остриё меча, и лицо у него было отрешённое и сосредоточенное, как у человека, испытывающего сильную боль.  — Сердце быстро бьётся, — сказал он, — и сжимается. Потоки ци разбалансированы, она плохо меня слушается, я не могу заставить её течь ровно. Но прежде это быстро заканчивалось, должно быть, и сейчас пройдёт. Лань Сичэнь отступил от постели. Цзинь Гуанъяо мог быть прав и это следствие необычности сочетания тела и души, или… он мог прикидываться, надеясь на жалость и задумав что-то. Лань Сичэнь, обладая навыками целителя, непременно обнаружил бы притворство по пульсу и движению ци, так что объяснения могут быть лишь предлогом избежать этой проверки. Такой оборот собственных мыслей Лань Сичэню был совсем не по душе. Он сосредоточился на собственных каналах и потоках ци, погружаясь в короткую всего на пару вздохов медитацию. Собственные подозрения вызывали в нём жгучую скорбь о временах, когда между назваными братьями царила безоблачная дружеская привязанность и Гуанъяо ещё можно было верить, хотя и не стоило…  — Я могу тебя оставить ненадолго? — спросил Лань Сичэнь, справившись с приступом отвращения к собственным подозрениям.  — Хотите знать, не попытаюсь ли я исчезнуть? — спросил Цзинь Гуанъяо. — Это же невозможно не растревожив все Облачные Глубины, верно?  — Верно, — согласился Лань Сичэнь. — Так что я спрашивал о другом…  — За всё то время, пока Цзэу-цзюнь считал меня своим братом, разве хоть однажды сделал я что-то во вред Облачным Глубинам? — с упрёком сказал Гуанъяо. — И покидать их сейчас я вовсе не стремлюсь. Если только правила не стесали со Стены после моей смерти… Он нередко угадывал вопрос и давал на него ответ, прежде, чем вопрос задавали, но в этот раз ошибся. Лань Сичэнь хотел знать, нужна ли ему всё же помощь, или нет. Задавать этот вопрос Лань Сичэнь не стал, видя, как лицо Яо меняется, и напряжение и болезненная сосредточенность уходят, и как он отнимает от груди руки.  — Не вставай, пока я не вернусь, — предупредил он. Цзинь Гуанъяо молча кивнул. Лань Сичэнь сбежал по ступенькам павильона очень быстро, будто соответствующее правило действительно отменили, и перешёл на подобающий его положению плавный и неторопливый шаг лишь там, где дорожка делала изгиб. Цзинь Гуанъяо снова ему напомнил то, что он и так не забывал. Нет, вовсе на богатые дары и помощь ордена Ланьлин Цзинь во времена после победы над Вэнь — а то, что Цзинь Гуанъяо говорил, стоя перед ним в храме Гуаньинь, сжимая обожжёными ядом пальцами лезвие Шоюэ. «Разве я хоть единожды причинил зло тебе или твоему клану?». Этот упрёк и обвинение в неблагодарности преследовали главу Лань долго. Он не раз размышлял о том, почему всё, что Цзинь Гуанъяо для него и Облачных Глубин делал, он воспринимал, как должное. И ведь он всегда старался не забывать, что Мэн Яо вырос на улицах, а не в ордене, и у него иное восприятие. Лань Сичэнь даже полагал, что понимать эту разницу у него неплохо выходило. Когда Не Минцзюэ гневно излагал ему историю о командире из Ланьлин Цзинь, убитом Мэн Яо, Лань Сичэнь настойчиво просил его вспомнить, что несправедливость порождает несправедливость, сказать, что бы он сделал в своём ордене с командиром, поступающим подобным образом, и поразмыслить насколько важна покойная мать для юноши, у которого никогда никого кроме неё не было. Не переубедил, и отношение главы Не осталось прежним, однако, Не Минцзюэ как будто позабыл о том случае, и Яо больше этой историей напрямую не попрекал. Лань Сичэнь говорил себе, что у него просто не было случая проявить ответную благодарность: Ланьлин Цзинь процветал и мощь его росла, и между их орденами никогда не было разногласий, которые не решились бы быстро и к обоюдной выгоде сторон. И, конечно, в этом тоже была немалая заслуга Цзинь Гуанъяо. Его упрёки тогда в храме были высказаны так грубо, что большинство только на это и обратили внимание, позлословив потом об истинной низменной сущности Верховного заклинателя. Однако, грубые или вежливые — а упрёки были справедливы: в тот самый момент, когда Цзинь Гуанъяо нуждался в помощи, получил он совсем другое… Лань Сичэнь полагал, что преступления должны пресекаться, но так же верно и то, что доброе отношение достойно соответствующего воздаяния. И вот выходило, что он не смог следовать принципам, которых придерживался. Время спустя раздумья заставили его стать гораздо внимательнее к тем проявлениям симпатии, уважения и почтения, которые ему оказывали. Полезное свойство для главы ордена. Но лучше бы причина практиковать его была иной. Лань Сичэнь прошёл мимо зарослей чубушника и кустов гортензий под кронами буковых деревьев, выбирая дорогу не столько короткую, сколько скрытую от случайных глаз, и свернул в обрамлённый зарослями бамбука проход. Ещё и в правила его носом ткнули, как щенка в растерзаный сапог. Цзинь Гуанъяо наверняка подразумевал, что в Облачных Глубинах запрещено лишать жизни живые существа, так что ему и правда опаснее выходить за ограду, чем оставаться внутри. Однако, есть и другие правила, предписывающие не злоупотреблять силой, властью, положением и прочими преимуществами, особенно с теми, кто всего этого лишён или менее одарён. Тенистой тропинкой под сводом бамбуковых ветвей Лань Сичэнь вышел к общей кухне. Он надеялся, что сможет распорядиться насчёт еды и забрать её незаметно, избежав лишних вопросов. Но там и выследил его Лань Цижень.  — До меня дошли обнадёживающие новости, — начал дядя. — Почему у тебя кровь на одеждах? Лань Сичэнь опустил глаза и увидел пятно на груди. Яркое, свежее, должно быть Гуанъяо задел его рукой, пока он его к себе прижимал.  — Госпожа ночью поранилась, — ответил Лань Сичэнь, поправляя край ворота так, чтобы прикрыть алый след. — А глава Не поторопился. Не Хуайсан, конечно, не смог удержать языка за зубами, когда это требовалось не ему. Что дядя сделает, если сказать ему правду? Подумает ли он о печати сразу или вспомнит о ней лишь когда соберутся главы орденов, если не обратить его внимания? Стоит ли вообще об этом сейчас заговаривать?  — Но твоей супруге лучше? — Лань Цижень не отступал. Лань Сичэнь искренне надеялся, что его супруге сейчас хорошо и вся мирская боль отпустила её несчастную душу; он с грустью подумал, что дядя искренне надеется на улучшение, хоть и избегал встреч с Миншу в последнее время как только мог.  — Преждевременно об этом говорить, дядя, — ответил он, переставляя в коробку приготовленные для супруги Лань кушанья. Прислуга, хоть он и просил всего лишь собрать быстро немного закусок, расстаралась: и супа подогрели, и перепелиных яиц отварили, и лотосовые ломтики обжарили, и напекли быстро свежих рисовых лепёшек, тонких как бумага, сбегали в дальний ледник, принесли замороженных персиковых кусочков, чтобы охладить ими травяной настой и придать ему приятный аромат, и соевое молоко смешали со сладким выпареным соком хурмы, — всё, как нравилось Миншу. И даже попрекать их нерасторопностью неудобно.  — Но она больше не отказывается слушать твои мелодии? — Лань Цижень был взволнован. Миншу не могла более отказаться или согласиться, а Гуанъяо не отказывался никогда, так что Лань Сичэнь кивнул и поспешно сказал:  — Мне нужно поскорее вернуться. Следовало быстрее уйти и прекратить разговор, каждый очередной вопрос мог поставить его перед выбором — правда или ложь, без возможности проскользнуть между.  — Дядя, — со всем возможным почтением Лань Сичэнь склонил голову, — прошу, проследите, пусть нам не мешают. Лань Цижень будет в ярости, если когда-нибудь узнает, что ему морочили голову, но сейчас Лань Сичэнь точно не мог ему всё рассказать — слишком много ушей вокруг, а одного болтливого рта и так более, чем достаточно. И пробыл он на кухне гораздо дольше, чем собирался, теперь ему было тревожно. Цзинь Гуанъяо заверял что ему никогда не приходила в голову мысль причинить какой-то вред Облачным Глубинам. Но можно ли верить Гуанъяо? Он ведь говорил о прошлом, а не о настоящем. Миншу призывала мстительный дух. Обида может заставить Цзинь Гуанъяо переменить своё отношение…  — Ступай-ступай, — сказал Лань Цижень. — Не беспокойся, я запрещу туда ходить. Он махнул рукой, но тут же спросил:  — Но мне-то можно?  — Дядя, — сказал Лань Сичэнь так укоризненно, как только мог, сожалея, что талантом Яо обделён, — как я могу запретить? Лань Цижень повёл бровями, но всё понял верно.  — Дашь мне знать, — с достоинством сказал он. Лань Сичэнь поклонился ещё раз и поторопился уйти. Впрочем, сейчас его поспешность была неочевидна — под взглядами дяди и кухонных слуг глава Лань шёл степенно, как и предписывалось главе ордена. Его беспокоила задержка и теперь уже даже не из-за подозрений. Цзинь Гуанъяо был уверен, что приступ слабости и недомогания пройдёт. — А если нет? Что если станет хуже? Пойдёт ли он искать помощи или останется в комнате — и то и другое могло закончиться нехорошо. Однако, все опасения оказались напрасными. Гуанъяо сидел на постели, заматывая обратно повязку, которую они так и не сменили. На вернувшегося хозяина спальни он взглянул молча, не пошевелившись, с ожиданием. Лань Сичэнь поставил лакированую коробку на стол рядом с чайником.  — Мне следует кое-что объяснить, — сказал Лань Сичэнь.  — Младший брат внимательно слушает, — медленно произнёс Гуанъяо. Лань Сичэнь кивнул.  — Долгое время я думал, что знаю Цзинь Гуанъяо, — сказал он, — понимаю его, что его поступки мне известны, его устремления мне открыты. Оказалось — нет. Я ничего не знал о Цзинь Гуанъяо. Когда деяния Верховного заклинателя после его смерти стали известны, я всё более и более убеждался: мне ничего неизвестно о Цзинь Гуанъяо. Он замолчал. В те дни у него действительно было чувство, будто существовало два Цзинь Гуанъяо — светлый и тёмный, как лики луны. Или же это был оборотень до которого далеко самым страшным легендарным монстрам? — Теперь, — продолжал он, — любые твои слова вызывают у меня лишь подозрения. Ему было больно об этом говорить; должно быть, часть этой боли просочилась в голос.  — Отношение заслужено, — сказал Гуанъяо, принимая искренность, как приговор.  — Это первое, что тебе следует знать, — сказал Лань Сичэнь. — Второе… Как с тобою поступать — слишком непростой вопрос. Я не буду выносить решение поспешно и не стану спешить с оглаской. Пока ты останешься здесь. — Он жестом обвёл павильон. — Старайся не выходить из комнат и ни с кем не говори, особенно если меня не окажется здесь.  — Недостойный благодарен главе Лань за заботу, — сказал Гуанъяо.  — И последнее, — сказал Лань Сичэнь. — Я несколько раз был недостойно груб и сожалею. Обстоятельства твоего воскрешения таковы, что мне трудно уследить за собой. Поэтому, сегодня, я постараюсь не вспоминать… ничего из того, что случилось в прошлом. А тебе сегодня стоит просто отдохнуть. Завтра мы начнём сначала и поговорим спокойно. Пожалуй, эта короткая речь принесла ему облегчение. Лань Сичэнь открыл лакированный ящичек и принялся выставлять на стол мисочки и коробочки.  — Я принёс обед, — сказал он.  — Не могу выразить благодарность главе Лань словами, — пробормотал Гуанъяо, растерянно глядя на стол. — Дозволено ли мне будет… отказаться? Лань Сичэнь оглянулся.  — Это живое тело, — сказал он, — его необходимо кормить.  — Да, — согласился Гуанъяо, — но, простите, вид пищи вызывает у меня тошноту. Быть может чуть позже… Если глава Лань не возражает, я бы хотел лечь… Лань Сичэнь отставил ящичек в сторону. Если бы сейчас он действительно всё забыл? Если бы утро того дня, когда Вэй Ин очнулся в Облачных Глубинах, было последним его воспоминанием? Если бы случилось так, что Цзинь Гуанъяо просто умер или погиб на ночной охоте? Если бы всё было так, как бы он себя теперь вёл?  — Конечно, А-Яо, — сказал Лань Сичэнь. — Как хочешь. Только всё же наверное стоит сначала умыться… Он вылил остатки воды из чайника в фарфоровую миску, достал из шкатулки кусок чистой ткани и смочил. Вода была почти тёплой. Он пожалел, что не прихватил с собой кувшин с кухни. Но и такая подходила, чтобы убрать следы слёз. Пока лицо Гуаньяо закрывала влажная ткань он был похож сильнее на себя чем на Миншу, — на Цзинь Гуанъяо зачем-то переодетого в женскую одежду, со шпильками волосах и женской причёской. Портила иллюзию только слишком очевидная грудь. Лань Сичэнь вспомнил, как жена однажды сказала, что в этом наряде не отдохнёшь, даже если прилечь — давит.  — Помочь тебе снять платье? — спросил он. Цзинь Гуанъяо отнял ткань от лица и взглянул на Лань Сичэня всё ещё красными от слёз и огромными от изумления глазами. Иллюзия сходства стала чуть менее острой, но не пропала.  — Моя супруга говорила — оно неудобное, — спохватился Лань Сичэнь. К тому же оно было запачкано кровью.  — Если ты намерен заснуть, возможно, лучше найти что-то из ночных одежд, — сказал Лань Сичэнь. Если бы действительно всё забыть… Можно было бы успокоить А-Яо и до самого утра проговорить о стихах, картинах, заклинаниях, новостях из разных кланов. «Да разве бы я его довёл до слёз?» — думал Лань Сичэнь, испытывая правильное и положенное раскаяние по этому поводу. И сейчас собственные слова, мысли и действия перестали наконец быть раздражающими, как песок, насыпавшийся в сапоги. Занавес, сплошь затканный картинами преступлений и обманов, приподнялся. Очень дорогие сердцу воспоминания высыпались, словно детские игрушки из случайно опрокинувшейся старой коробки. В них оказалось достаточно тепла, чтобы растопить ужас минувшей ночи и боль нескольких лет.  — Цзэу-цзюню незачем себя утруждать, — сказал Гуанъяо. Лань Сичэнь наконец понял, что пробивается сквозь длительный запрет вспоминать другие годы. Когда-то этот запрет помог ему справиться с горечью утраты и разочарования. Где-то там оказались не всегда безоблачные, но значимые встречи, случаи весёлые и нелепые, громкий голос Не Минцзюэ, смех, звон мечей в дружеском поединке…  — Глава Лань, — позвал его Цзинь Гуанъяо. Да, наверное после суровой встречи, странно — с чего это Глава Лань вдруг улыбается. — Я найду тебе чистую одежду, а ты потом сам решишь. Давай ещё всё же сменим повязку, — сказал Лань Сичэнь. Ему хотелось рассмеяться, но он боялся окончательно запутать и перепугать Яо — решит ещё что и он помешался.  — Глава Лань? — Гуанъяо по-прежнему был в недоумении и замешательстве.  — Яо-мэй, — сказал Лань Сичэнь, опуская ресницы, чтобы спрятать слёзы, но не в силах спрятать улыбку. Их с Минцзюэ-сюном шутка обернулась нелепой правдой. Ему было и больно и смешно.  — Хотел всё до завтра забыть, вместо этого кое-что вспомнил… Цзинь Гуанъяо рванулся вдруг вперёд. Лань Сичэнь не столько даже не успел, сколько не озаботился испугаться или насторожиться. Да и нечему оказалось: Цзинь Гуанъяо просто обхватил его руками, пряча лицо. Лань Сичэнь услышал:  — Эрге, пока ещё не завтра… пока ещё не завтра… Он когда-то тоже умел понимать младшего брата даже без слов, и улавливать его желания даже на расстоянии. Так что он сделал то, что от него требовалось: обнял своего А-Яо, покрепче прижав к себе.