Приговор

      Правосудие, Узы, Удовольствие, Мудрость, Жалость, Алчность, Гниение, Страсть...       Нои умирали один за другим, и каждая смерть несмываемым пятном ложилась на душу Неа, утонувшего в чувстве вины. Теперь везде, куда бы он не пошел, ему мерещились лица тех, кого он убил. Пусть и для достижения "благой" цели, но он предал доверие этих людей, когда решил, что может вершить из судьбы.       Но хуже всего оказалось направить меч на человека вырастившего его. Одаренность, воспитавший его, научивший если не всему, то очень многому и заменивший отца, которого у братьев Д. Кэмпбелл никогда не было, даже не сопротивлялся, покорно принимая последний удар от рук своего сына с привычной чуть ироничной ухмылкой, словно предвидел подобное развитие событий и теперь, несмотря на сложившуюся ситуацию торжествовал.       Неа и представить не мог, что тот не станет уворачиваться от его атаки. Первой и единственной. Ему только и оставалось, что беспомощно наблюдать, как тело родного человека приняло удар его меча, а затем, пошатнувшись, стало заваливаться на бок. Выйдя из ступора, Младший Д. Кэмпбелл рванул вперёд с такой скоростью, что сам не заметил, как очутился рядом с мужчиной, в последний момент предотвращая его столкновение с землей. А спустя секунду тяжесть чужого тела исчезла с рук юноши, оставив после себя ненавистную горстку праха. Сердце Неа на секунду замерло, пропуская несколько ударов, после чего забилось о ребра так сильно, что ещё немного, и оно непременно выпрыгнуло бы из груди.       Какое-то время Неа сидел неподвижно. Слезы горькие, отчаянные, даже злые уже привычно текли по его щекам, но на этот раз вместе с Ноем внутри плакал и сам Неа. Понимал, что глупо - даже сотня лет для него, Ноя, пройдет незаметно, он обязательно встретит снова всю эту чокнутую семью, которая почти наверняка станет ещё более ненормальной, в полном составе. И все равно чувствовал себя последним ничтожеством.       С того дня Неа замкнулся в себе окончательно. Он бледной тенью метался по особняку Кемпбелл или Белому Городу, вновь до поры до времени погрузившись в работу над "специальной" комнатой Ковчега. Это помогало отвлечься от реальности и Неа не раз поступал так и раньше. Вот только никогда прежде он не избегал так явно собственных отражений, не застывал на одном месте, будто видел призрака и не обнимал себя руками, - крепко-крепко - цепляясь в собственную плоть, оставляя на ней кровоточащие раны, словно пытался содрать с себя кожу, надеясь, что это поможет хоть ненадолго забыть о перепачканных в чужой крови руках.       Не помогало. И Неа не сомневался - ничто и не сможет помочь. Что бы он не предпринял, совершенные им убийства будут преследовать его вечно, неотступно следуя за ним из века в век. Из жизни в жизнь, пока и этот мир не станет руинами.       "Тебе пора остановиться". - твердил ему Аллен, хмурясь до того обеспокоенно, что невольно вызывал жгучий стыд за такое поведение.       А ещё Аллен смотрел на него.       Неотрывно, почти умоляюще.       И больно. До одури больно. Этот взгляд жёг, хуже всякого расплавленного железа, но Неа не мог позволить себе отступить. Да разве имел он право идти на попятую, после всего, что уже успел натворить?       Конечно же, нет.       И даже новые аргументы Аллена в виде брошенных ему в лицо листов, на которых ровным рядом аккуратных букв были выведены результаты анализов его крови, не могли убедить его в обратном.       "Это убьет тебя. Разве ты не понимаешь? Не чувствуешь, что твоя Тёмная Сущность воспринимает Чистую Силу как угрозу и пытается изжить ее, как нечто инородное? Конфликт двух противоположных материй наносит небе слишком большой вред. Если продолжишь использовать Чистую Силу и провоцировать Темную Сущность убийством Ноев, долго не проживёшь!" - твердил Аллен, следуя за ним по пятам. Но едва ли Неа обращал внимания на эти слова, насквозь пропитанные тихой яростью попалам с беспокойством. Он лишь согласно кивал так, что сразу становилось ясно: ему известно об этом с самого начала. Или, он по крайней мере, догадывался, но менять ничего не собирался.       Нои не стареют. Но Неа, хоть и был Ноем, выглядел как умудренный жизнью старик, а не молодой парень. Он явно стал старше, пусть не физически, но морально, и Аллен с трудом мог смириться с мыслью, что память Ноя больше никогда не позволит Неа жить без сожалений.       "Я не остановлюсь". - как мантру твердил в ответ тот, упрямо вздергивая острый подбородок, будто это действительно помогало ему двигаться дальше. Зациклившись на желание пройти этот путь до конца, он совершенно забыл об одном из главных законов этого мира, где каждое действие порождает целый ряд событий.       С самого начала, с тех пор, как был убит Правосудие, Неа избегал своего близнеца. Боялся, что тот сразу поймет, как низок его брат раз способен на предательство, и совершенно не замечал, что тем самым наносит самому близкому человеку глубокие раны.       Мана, из веселого, доброго юноши, каким его привыкли видеть, вдруг превратился в обеспокоенную тень самого себя. Он то и дело стремился поговорить с братом, хоть как-то помочь ему, но едва ли Неа мог заставить себя смотреть в такие родные и очень знакомые глаза, а потому Четырнадцатый уже и не помнил, когда в последний раз просто общался с ним. Вероятно, именно поэтому он не сразу заметил, что с его дорогим старшим братом происходит что-то неладное, а когда все же обратил внимание и решился на разговор, то изменить что-либо оказалось уже не в его силах.       Мана смотрел на него не мигающим неосмысленным взглядом, гипнотизируя, словно хищник - жертву. Он стоял посреди их старой комнаты, перекрывая своим телом пути бегства, которые так старательно выискивал Неа, бегая глазами по комнате.       Мана приближался медленно, с опасной грацией, сквозящей в каждом мизерном движение его тела, и неотвратимостью торнадо. По мере приближения, руки его, с такими же музыкальными пальцами, как у самого Неа, - все же, они были столь похожи даже в таких мелочах, словно и впрямь были отражением друг друга - вытягивались вперёд, пока не вцепились в горло младшего.       Неа захрипел: "Ма..на..." - задёргался в железной хватке мгновенно сжавшихся вокруг его шеи рук, в попытке выбраться, понимая, что ударить Ману ни в коем случае не сможет. А потому спустя мгновение, осознав как ничтожны его трепыхания, вцепился в такие знакомые запястья клещом, стараясь оторвать их от себя.       Но Мана, вопреки своему с детства слабому здоровью, неожиданно оказался невероятно сильным. Не обращая на исцарапанное предплечье, он и не думал сдаваться, как обычно позволяя конфликту разрешиться в пользу брата так просто. Вместо этого он резко тряхнул тело последнего, со всей силы, оказавшейся отнюдь не маленькой, припечатал его к стене, выбивая из глаз искры. Цвет его молочной кожи плавно сменился темной, ноевской, золото глаз сделалось более глубоким, царапины на руках в момент исчезли, а на лбу появились стигматы. Это был первый раз, когда Неа видел брата в темном обличие, но теперь он больше не мог сомневаться в личности Господина Тысячелетнего.       Большие пальцы Маны, сдавившие кадык, ногтями стали разрывать его плоть, ломая гортань. Кровь хлынула во все стороны, пачкая пол комнаты, наполняя комнату металлическим запахом крови, какой Неа доводилось слышать уже не раз и какой он так стремился вытравить из своей памяти. Безуспешно, если честно.       Его тело задергалось, забилось в конвульсиях, будто из последних сил. Он вдруг с ужасом понял, что, кажется, ему сейчас оторвёт голову родной брат, чего он не мог представить себе даже в страшных снах, которые теперь постоянно посещали его, мешая спать. Он помнил, что Роад рассказывала ему о чувствах, которых она испытывала, когда кто-то из особо ретивых экзорцистов умудрялся отсечь ей голову, но совершенно не имел желания испытывать нечто подобное на себе. В конце концов, он - не чокнутая Мечта, которая называла подобные ужасы весельем!       Внезапно в глазах Маны вспыхнуло осознание. Он резко отшатнулся от в миг оказавшегося на полу, в луже собственной крови Неа, что с облегчением, почувствовал, как с характерным хрустом становятся на место хрящи и вновь соединяются, возвращая ему способность говорить, а разорванное горло наконец перестает быть таковым.       "Неа!" - взволнованно воскликнул Мана, в мгновенье ока оказываясь рядом с братом: "Прости меня, Неа. Ты в порядке?"       Четырнадцатый пару раз кивнул головой и для достоверности заверил: "Все нормально".       "Ничего не нормально". - подумалось ему, а ироничная усмешка едва заметно скользнула по губам и тут же исчезла.       Он не смотрел в лицо брата, уже вернувшее свой нормальный цвет, предпочитая выискивать нечто интересное в противоположном углу комнаты. Ничего интересного, конечно, там на самом деле, не было. Ровно как и виноватого выражения лица брата, которое Неа определенно точно не заслуживал.       "Я..." - начал было Мана, но резко оборвал себя, как будто не мог произнести этого в слух. Неа понимал его или, по крайней мере, ему хотелось верить в то, что он все ещё понимает его.       "Я не знаю, что на меня нашло. Прости". - проговорил Мана, опуская ещё немного рассеянный взгляд в перепачканный кровью пол.       Очевидно, это было совсем не то, что он хотел бы сказать на самом деле, но Неа искренне считал, что больше не имеет права требовать от брата правды, когда сам является последним лжецом и предателем, что собственными руками уже убил большую часть их Семьи.       "Ничего". - вновь отозвался он, стремясь прекратить этот разговор.       Мысленно он пообещал себе, что все же поговорит с братом, когда им обоим станет чуточку легче.       Но легче не становилось. И, - стоило бы уже смириться - не станет никогда. Он ведь, даже если очень сильно захочет, никогда не сможет забыть того, что успел наворотить за эту жизнь.       На следующий день Неа, впервые за последний месяц по собственной воле покинувший свою обитель, как называл ее Аллен, вдруг осознал, что изменился не только он. Атмосфера вокруг тоже стала другой, словно пропитанной неприятным холодом, который вызывал табун мурашек по коже. Весь особняк будто накрыла огромная мрачная тень, но, возможно, в том была вина его обитателей.       Эти перемены задели даже Катерину Д. Кэмпбелл, всегда солнечно улыбающуюся своим сыновьям, а теперь вдруг превратившуюся в поджимающую в недовольстве искусанные губы женщину. Некогда яркая и веселая, теперь она не была собой прежней, как будто стала совсем другим человеком.       Своего младшего сына, женщина умело избегала, но иногда Неа ловил на себе ее ненавистный взгляд, изумляясь все сильнее. И когда, спрашивается, он успел так провиниться перед ней? Не могла же его дорогая матушка прознать о том скольких он успел убить?       К несчастью, совсем скоро у Неа появился шанс найти ответы на свои вопросы, но вместо этого ситуация стала ещё более запутанной.       Они столкнулись в одном из многочисленных коридоров, что само по себе было удивительным: в особняке тех было достаточно, чтобы они, сильно постаравшись, могли не встретиться никогда.       Едва заметив его напротив себя, Катерина скривилась, будто ей было неприятно находится рядом. Ее глаза теперь смотрели на Неа с презрительным прищуром и в этом взгляде не было и проблеска той прежней теплоты и яркой искорки, всегда прячущихся где-то на дне зрачков. Только еле сдерживаемая ярость.       "Это все твоя вина..." - наконец, спустя минуты тишины, змеёй зашипела она, заставив Неа отшатнуться от нее, как от прокаженной.       Катерина же, напротив, шагнула вперёд. Глаза ее заблестели, точно в припадке, а руки стали дрожать. Создавалось впечатление, что прямо сейчас она схватит первое, что попадётся под руку и без сожалений огреет Неа по голове.       К счастью, ничего подходящего по близости не было, а потому Катерине оставалось только выразительно взирать на него. Ненависть женщины была до того жгучей, что Неа невольно удивился, почему одежда на нем до сих пор не загорелась.       "Тебя не должно было существовать!.. Если бы ты не появился на свет!..." - внезапно сорвалась женщина, будто больше не могла сдерживаться. Оглушив Неа своим воплем, она прервалась, но только на секунду, и то лишь затем, чтобы сделать глубокий вдох: "Если бы ты только умер, Адам бы вновь стал прежним..."       Неа в неверии уставился на мать. Если поначалу он решил, что та обвиняет его в смерти мужа, что оказалось в корне неверным, то теперь юноша потерял суть происходящего окончательно.       Что вообще происходит? И причем здесь Адам?       Не успел Неа озвучить хотя бы один вопрос, как в поле его зрения появился Мана. Заметив его, Катерина вдруг преобразилась, ласково улыбнулась и, не обращая внимания на шокированного младшего сына с нескрываемой радостью воскликнула: "Адам, ты пришёл!"       Неа почувствовал как вытягивается его лицо, выдавая сильное удивление, если не шок, когда женщина, оказавшись рядом с Маной, обняла его, прижимаясь всем телом, совсем не как мать к сыну, а скорее как женщина - к возлюбленному. Старший из близнецов ответил ей мгновенно похолодевшим взглядом, сразу переключая внимание на брата и одаривая его извиняющейся улыбкой.       Насквозь фальшивой, к слову. Такую Неа уже не первый день наблюдал в зеркале, прежде чем разбивал его, конечно.       "Прости, Неа. Она немного не в себе. Я уже отправил за врачом, так что не беспокойся". - проговорил Мана смущённо, неотрывно следя за Неа, который почему-то начал чувствовать себя очень неловко рядом с этими людьми. Он отрешённо подумал, что с братом они уже никогда не будут так близки, как прежде.       Неа сухо кивнул в ответ на реплику Маны, не решаясь сказать хоть слова, потому что не был уверен в том, что голос не подведёт его. Такое поведение заставило Ману нахмурился. На лице его появилось искреннее беспокойство, но Катерина уже сверкала недовольным взглядом в сторону младшего сына, а потому Мане оставалось лишь увести ее подальше от Неа. Что он и сделал, схватив ее за запястье.       Неа ещё какое-то время стоял на месте, провожая их взглядом до тех пор, пока две фигуры не скрылись из поля его зрения. Но даже когда это случилось, он не смог заставить себя двигаться, гадая, что за безумие охватило его семью, пока он был поглощен "работой".       Впрочем, выяснить это у него так и не получилось. Поначалу он не знал как начать разговор, впервые чувствуя необходимость подбирать слова при общение с матерью, а когда решился, то нашёл ее сломанной куклой лежащей под Корнелией. Её грудная клетка больше не вздымалась, кровь, вытекая из глубокой раны пропитывала землю, а над бездыханным телом, возвышаясь, стоял Мана с тем неосознанным взглядом, что уже видел Неа прежде.       Постепенно взгляд юноши прояснился и Мана, заметив кровь у своих ног, немедленно пошатнулся, заторможено огляделся вокруг, пока не наткнулся на тело Катерины. Задушено всхлипнув, как от подступающей истерики, он упал на колени рядом с ней, не в силах стоять.       "Это..." - начал было он, протягивая руку к женщине, но так и не прикоснулся. Вместо этого взгляд его зацепился за кровавые пятна на ладонях, что красноречиво указывала на виновника произошедшего.       Он поднес трясущиеся руки к лицу, всматриваясь в красную жидкость и срывающимся голосом произнес: "Это не я... Я не виноват..."       Слезы нескончаемым потоком хлынули из его глаз, и Мана, не прекращая шепча, что это не его вина, вцепился в собственные волосы, сотрясаясь в рыданиях.       Неа в момент оказавшийся рядом с ним, крепко обнял его в попытке утешить. Склонившись к самому уху брата он стал, точно заведённый, повторять: "Это на твоя вина. Не твоя".       Вскоре тело Маны перестало трястись так явно. Тяжёлое дыхание успокоилось и он таки оторвал от плеча Неа свое лицо с горящими на нем совершенно безумными глазами. Вдруг он улыбнулся искусанными губами, кивнул головой, а после цепляясь за рубашку младшего, как за спасительную соломенку, уверенно произнес: "Да, верно. Я не виноват. Всё это - вина "Маны Д. Кэмпбелла"".       "Но ведь ты и есть Мана..." - тихо пробормотал Неа, распахивая глаза и обеспокоенно заглядывая в точно такие же напротив.       Словно издеваясь, юноша перед ним улыбнулся шире: "Ты ошибаешься, Неа. Моё имя - Адам".