Воздух тяжелый. В классе ужасно душно, что рубашка к спине липнет, нос режет от сухости. Намджун наблюдает одним глазом, как достаточно плотная завеса пыли кружится в золоте солнечного луча. Он уткнулся лицом в сложенные на парте руки, не слушая учителя. Его монотонные речи тонут в шуме деревьев и птиц за окном, сливаются с гудением машин, проезжающих четырьмя этажами ниже. Обычно Намджун очень хорош в литературе, на которой он сидит сейчас, и в остальных предметах тоже. Он добросовестно учится, отчасти из-за того, что делать ему больше нечего. Остальные боятся его и не решаются даже заговорить с ним.
Но сегодня ему можно делать ничего. Все-таки, у него день рождения. Самый ужасный день в году, потому что Намджун помнит, каково было справлять его с семьей. Ничего вычурного: протянутая для пожатия рука отца и его мягкая улыбка, мамины поцелуи в лоб и щеки, корявая, но очень милая открытка младшей сестры, праздничный ужин с супом из водорослей. Сейчас осталась только тоска и чувство пустоты в душе. Уже третий год как. Ему двенадцать, и это третий день рождения в приюте. В одиночестве.
Учитель задержал его. Читал нотацию, что такой хороший ученик не может позволять себе расслабляться. Даже на один день. Намджун слушал его вполуха, кивал его словам, смотрел за садящимся солнцем, багровеющим небом, как вдалеке кипела жизнь. В наказание его оставили убирать класс в одиночку. Не то чтобы Намджун жаловался, ему лишь бы как можно дольше быть вдали от остальных. Главное на ужин не опоздать, иначе голодать до самого утра.
Он решает начать с самого простого и быстрого — вытереть доску. Только тряпка до ужаса сухая, вся мятая и твердая, от любого прикосновения выбрасывающая облачко пыльного мела. Сначала хорошенько промыть ее. Намджун сгребает тряпку в ладонь, чихает от поднявшейся пыли и выходит в коридор. Приостанавливается, когда слышит голоса в соседнем классе.
— Ну же, ты такой красивый. Давай снимем лишнюю одежду, — взрослый мужской голос. За бряцаньем пряжки ремня Намджун не слышит всхлипы, только низкое гудение голоса мужчины. Тот говорит что-то еще с интонацией, будто обращается к совсем маленькому ребенку, шуршит одежда, плач усиливается, и до Намджуна доходит, что происходит. Он пытается как можно тише подобраться ко входу в соседний класс, заглядывает за угол. У него сердце в горле бьется и ладони вспотели, он не замечает, что сжимает тряпку и пачкает ею брюки.
Мальчик его возраста сидит на парте без штанов, плачет взахлеб, пока незнакомый Намджуну учитель стоит у него между ног и держит его за талию, вместе с этим утягивая рубашку наверх. Мужчина старается успокоить мальчика словами. Тот не слушается, и ему зажимают рот. Мальчик цепляется за сдавливающую челюсти мозолистую ладонь, пытается оторвать ее от своего лица, но у него ничего не выходит; он подбирает ноги, соскальзывая пятками с края парты, водит глазами по сторонам и сталкивается взглядами с Намджуном, издает гортанный стон, от которого мужчина тоже оборачивается, заметив его отвлеченность.
Тело движется само. Намджун делает рывок с пола и прыгает на мужчину, сбивая его с ног. Тот пытается оторвать Намджуна от себя за ворот рубашки, но Намджун держится крепко. Оглушительно грохочут сдвигающиеся парты и падающие стулья. Ему нужно добраться до голой кожи. Например, шея, за которую Намджун хватается обеими руками, и в то же мгновение вены у него набухают, чернеют, тьма стремится во все возможные стороны, пробирается глубже и в организм Намджуна, и в мужчину, отравляет его кожу, проникает в сосуды и вместе с кровотоком разносится по телу. Учитель кричит, срывая голос. Намджун не останавливается, пока тот не теряет сознание. У него самого чернь из носа льется.
~
Намджун чувствует себя хуже, чем отвратительно, когда открывает глаза. Он тратит неимоверно много времени на одно простое движение рукой, чтобы убрать с глаз упавшую челку. Еще больше, чтобы вызвать медсестру. Пальцы мерзко-сальные от грязных волос. Ему ужасно хочется помыться.
Медсестра почти бегом входит в палату, проверяет стабильность состояния Намджуна и уходит, возвращаясь с врачом. Она дает Намджуну воды, тот принимает стакан и сразу начинает жадно пить. Желудок сводит. Намджуна рвет желчью прямо на пол под ноги медсестре, он почти падает с койки, но две пары рук успевают уложить его на место. Он просит прощения в промежутках между вопросами врача, говоря в пространство палаты, но в большей степени все же обращаясь к медсестре. Та отмахивается от него каждый раз, старательно вытирая пол и посмеиваясь на нелепые извинения. Пахнет химией. Запах раздражает Намджуна, у него голова гудит, повязки жутко чешутся, и он хочет остаться поскорее в одиночестве.
Желанная тишина все же наступает. Остается только запах, но у Намджуна совсем нет сил, чтобы встать и открыть окно. Приходится смириться. Все лучше, чем было парой минут раньше, когда у него в третий раз уточняли, как именно тьма влияет на его организм.
Если бы Намджун знал точный ответ, он бы с легкостью ответил на подобные вопросы. Но ему никто никогда не объяснял, что внутри него; ему пришлось самому изучить тьму, принять ее как часть себя, научиться сначала жить с ней, а потом и управлять ею. Но она никогда не подчинится Намджуну полностью, всегда будет опасным хищником, готовым в любую минуту сжать челюсти и уже не отпустить. Намджун всегда немного завидовал таким людям, как Юнги, которым хватало пары слов, чтобы описать себя. «Дышу огнем», — и все. Все сразу понятно, никаких подводных камней и неизвестных сторон.
Имя: Ким Намджун
Магия: точно не изучено
Опасность уровень: высокий
Мелькают в памяти строчки, которые Намджун видит всю жизнь и старается пропускать. Но жирный шрифт привлекает внимание. Он принес Намджуну немало проблем, начиная с самого рождения. Сначала семья, потом приют. Самое яркое воспоминание: ему пришлось постараться вдвойне, чтобы на экзамене по управлению способностями его аттестовали и приняли в Академию. Намджун вспоминает почти плачущего Хосока, обнимающего его перед отъездом. Тогда это казалось
всего лишь отъездом, что Намджун отучится в Академии и устроится на работу, а там найдет Хосока и они снова будут вместе. На самом деле это было расставанием.
Последнее воспоминание о Хосоке заменяется одним из первых. Они встречаются, когда Намджун только выходит из больницы и сразу попадает в центр расследования. Их колени почти соприкасаются, когда они сидят на металлической скамейке в полицейском участке, ожидая вызова. Тогда еще незнакомый мальчик заводит с Намджуном короткий разговор, благодарит за спасение и спрашивает, все ли с ним в порядке.
— Ты выглядел очень страшно, — Хосок делает небольшую паузу, пытаясь прочесть, понял его Намджун или нет, — с этими черными штуками на лице.
В реальности Намджун кивает сам себе. Он бездумно дергает края бинтов, пялясь в стену напротив. Чувствует копошение тьмы в груди. Возможно, он только придумывает себе это. Пытается связать магию с каким-то червем-паразитом, придать ей большую форму, чем есть на самом деле.
Намджун снова заперт за непристойное поведение. Подрался с компанией хулиганов, дразнивших его и Хосока. Обзывали их гейской парочкой и получили по заслугам. Намджуну так не казалось: он готов был уже пустить в ход не только кулаки, но Хосок, как и всегда, вовремя остановил его. Они стали практически неразлучны с момента встречи, над чем издевались другие дети, боявшиеся Намджуна и знавшие слухи о Хосоке.
«Он хороший мальчик, только драться начал. Ну, знаете, после инцидента…»
После «инцидента» Намджуна стали запирать слишком часто. Даже если он не дрался, воспитатели находили, к чему придраться. В последнее время они и о причине не заботились, просто отводили его в дальнюю комнату и оставляли там на ночь. Намджун не пытался сопротивляться, понимая, что выбраться он не сможет, а бунтарским поведением только больше бы испугал и разозлил взрослых.
Комната, в которой его запирают, раньше была кладовкой, но ее переоборудовали для наказаний. Здесь только железная кровать с тонким одеялом и маленькое окно под самым потолком. Никаких вещей нельзя брать с собой, все карманы тщательно осматриваются. Не то чтобы у Намджуна было что-то стоящее. Только вилка, украденная из столовой, для защиты от других, и та осталась под подушкой его кровати.
Уже глубокая ночь, но Намджун не может заснуть. Ему слишком холодно, даже если свернуться в клубок и прижать руки к груди, а одеяло подоткнуть куда только можно. Мартовские ночи еще промерзлые, несмотря на теплые солнечные дни, но у него недавно забрали зимнее одеяло и сменили на легкое. Сырость от стен делает только хуже, морозит конечности, и ноги у Намджуна ледяные, что он боится коснуться себя ими. Из носа неприятно постоянно течет.
Он слышит тихое скрежетание за дверью. Сначала кажется, что это крысы пробегают в стене, но потом Намджун понимает, что звук слишком механический. Что-то падает и звучит злобный шепот. Прежде, чем Намджун успевает предпринять что-либо, дверь приоткрывается и в комнату входит Хосок.
— Что ты делаешь? — шепчет Намджун, приподнимаясь на локтях. Он может видеть в полутьме широкую улыбку Хосока.
— Пришел повеселиться со своим другом, — Хосок приподнимает ночную рубашку и вытаскивает увесистый предмет из штанов. Намджун предполагает, что это книга. — Мы не дочитали.
Из кармана Хосок достает еще одну вещь, и в комнате загорается слабый свет. Он прикрывает фонарик ладонью, чтобы за дверью никто случайный не заметил света. Намджун садится на кровати, отодвигаясь и освобождая место Хосоку.
— Мне пришлось снять замок, чтобы пробраться сюда. Все же, вскрывать слишком муторно, — говорит Хосок с ухмылкой, пролистывая до нужной страницы; Намджун держит фонарик. — Сделал это твоей вилкой.
Он посмеивается и выглядит таким гордым, что Намджун не сдерживает улыбку. Тихо благодарит Хосока, приобнимает его за плечи, а тот почти визжит от холодных ладоней.
Никто так и не поймал их до самого отъезда Намджуна. Целых несколько лет, за которые кладовая успела стать Намджуну собственной спальней. Никто не жаловался, все также желая быть как можно дальше от него, и если сначала его запирали только в наказание, то потом дети в открытую говорили, что не хотят спать с ним в одной комнате. Хосок приходил не каждую ночь, часто у него не получалось выбраться из кровати, чтобы этого не заметили воспитатели, а позже, когда он начал учиться в пекарне, у него просто не хватало сил. Зато от него начало вкусно пахнуть выпечкой, он приносил сладости, которые пек сам, и Намджуну хватало такого небольшого счастья.
Намджун вздыхает и закрывает глаза, снова засыпая.
~
К Хосоку вот уже несколько дней приходят только служанки, каждый раз разные. Они приносят еду, меняют одежду и постельное белье, но не разговаривают с ним и никак не трогают. Хосок проводит время за чтением книг — единственный источник хоть какого-то развлечения. Он много спит и мало ест, каждый раз оставляя больше половины порции нетронутой. В основном просыпается под вечер и проводит в бодрствовании ночь, читая под светом свечи, отчего глаза болят.
Строчки расплываются, превращаются в черную мешанину букв от долгого чтения, и Хосок решает наконец лечь отдохнуть. Он уже тянется задуть свечу, когда голые лодыжки обдает потоком прохладного воздуха внезапно образовавшегося сквозняка. Значит, кто-то открыл дверь, и с окна потянуло. Для служанки уже слишком поздно.
— Как поживаешь? — вкрадчиво шепчет Чимин Хосоку в самое ухо. Хосок ощутимо дергается от неожиданности, даже стул скрипит ножками по полу, и оборачивается, ошалелым взглядом находя лицо Чимина слишком близко к своему. — Вижу, не так плохо.
Чимин кладет руку Хосоку на плечо, сжимая его. Он мягко улыбается, смотрит глаза в глаза и усиливает хватку, впиваясь ногтями в кожу под тонкой рубашкой. Хосоку больно, но страшно больше.
— Да, — удается ему выдавить из себя тонким срывающимся голосом. Чимин не позволяет отвести взгляд, хотя так хочется.
— Пошли в кровать, — он клонится к губам Хосока, но в тот же момент отстраняется, позволяя Хосоку встать со стула. Хосок не понимает, почему с ним обращаются так, но перечить боится, только идет к кровати скованно, запинаясь. Собственное быстро бьющееся сердце душит его. — Я чувствую твою усталость.
В словах Чимина слышится странная усмешка. Хосок останавливается перед самой кроватью, не зная, что ему делать дальше. Накрыться одеялом? Просто лечь сверху? Раздеться? Что сейчас будут делать с ним? Руки дрожат, прижатые к груди.
Чимин скользит ладонью по чужой талии, обхватывает Хосока за бок и разворачивает, сажая на постель. Хосок только удивленно выдыхает, не двигается, держа руки глупо приподнятыми в воздухе. Ему приказывают двигаться глубже на постели, он повинуется. Чимин залезает тоже и ложится головой Хосоку на бедра, кладет одну его руку себе на волосы, а другую держит в ладонях. Свечи мерцают от легкого ветра, создавая жуткие тени на всех предметах.
— Спой мне, — Чимин закрывает глаза в ожидании, играется с пальцами Хосока, трется о ладонь головой. Хосок начинает перебирать мягкие пряди, но молчит. У него словно язык отнялся. — Ну же.
— Я не… — пытается протестовать он, но Чимин сразу выворачивает ему палец, не сильно, но ощутимо, почти больно.
— Я знаю, что ты умеешь, — Чимин ухмыляется, все не открывая глаз. Хосоку все равно не по себе. — Я знаю о тебе намного больше, чем ты думаешь. Не стесняйся, твоя магия на мне не сработает.
Хосок прочищает горло и начинает совсем тихо, вспоминая строчки из далекого прошлого, прочитанные в одной из десятков, если не сотен, книг вместе с Намджуном:
Там, за тысячей желтых полей,
Hесется голубая весна.
Вместе с ней приходит рассвет
И отступает тьма.
Чимин слушает тихо, застыв, кажется, даже не дыша. Голос Хосока подрагивает, он вертит локоны Чимина между пальцев от нервозности, и напряжение никак не пропадает из тона, не позволяя полностью раствориться в словах.
Странник бредет по дороге ко дну,
Туша своей жизни огонь.
Ему бы напиться вместе со мной,
Но этого ли я хочу?
— Не останавливайся, — шепчет Чимин, поднимаясь на колени. Он расстегивает рубашку на Хосоке, оголяет ключицу, приникает к ней ртом. Хосок дергается, сбивается, но петь не перестает, хоть теперь и совсем нескладно.
Он предлагает, я отхожу на шаг.
Мне лишь бы до дома добраться
Без спешки, без подворотных драк,
Чтоб тело без синяков и шрамов.
