Dirty

— Чонгукки? — Чимин необычно взволнован. Или, по крайней мере, пытается таким казаться, привыкший обманывать своими наигранными чувствами всех, даже кому известно, что на самом деле он бессердечный монстр. Чонгуку с его прокушенной ногой нет до этого никакого дела. Он лежит на полу в луже собственной крови, свернувшись калачиком и обхватив рану обеими руками, скулит, не видя Чимина до тех самых пор, пока он не склоняется над ним и тянет за подмышки обратно на тахту. Кровь остановлена одним взглядом, но больше Чимин сделать не в состоянии. — Прости, я не могу хорошо управлять мертвой кровью. — М-мертвой? Я мертв? Первое правило воскрешения — не говорить воскресшим, что они мертвы. Чимин стискивает зубы и матерится на себя же. У Чонгука взгляд ясный, напуганный и совершенно не тяжелый, каким он был все время до этого. Это он настоящий: милый и добрый парень, хоть и чутка грубоватый, веселый задира, всегда готовый защитить своих любимых. Для которого Чимину пришлось вытащить револьвер из ящика, чтобы не только сделать своим, но и переиначить его силы оживлять рисунки в большее. Чтобы повести его по темному пути, к самому возрождению их бога. Нет, Чимин не может испортить все сейчас. Он хватает замешкавшегося Чонгука за горло, душит его, лишая сознания. Шепчет, гипнотизирует, забирая только пришедшие воспоминания о настоящей жизни, заменяет их на ярость и похоть. Они слишком близко подошли к цели, чтобы сейчас дать всему пойти крахом. У Чимина ушли годы на все, десятилетия в поисках и выслеживании, а когда он нашел их, было уже поздно. Они уже разделились без шанса на новую встречу, их души истерзаны, разумы сломаны, жизни разрушены бесчувственными людьми. Такими же ужасными, как Чимин, вырывающий из грудей еще бьющиеся сердца, только вот он никогда не был человеком: он был рожден чудовищем для баланса вселенной, в отличие от людей, занимающихся этим лишь ради собственного удовольствия. Он нашел Хосока первым, закрытого в себе, отказавшегося от своих сил раньше, чем смог научиться управлять ими, отказавшегося от всей своей сущности. Чимин никогда не признается, но тогда его черствое сердце дрогнуло, научившееся этому у доброй части человечества, от осознания, что остался один путь — уничтожить Хосока, не оставив от него ничего. А это значило еще несколько лет подготовки. Но прежде нужно было найти Намджуна. Который был на другом краю страны, в столице, тренировал себя и свое владение магией, борясь с изнывающим от расставания сердцем. Чимин наблюдал за ним все время в Академии, одновременно подстроив все так, чтобы Хосок переехал в Сеул. И даже стал главой мафии, черт возьми, заставил Хосока влезть в долги и наконец похитил его, спустя столько лет, подводя историю к кульминации. Сокджин сказал, что возьмет Намджуна на себя. Он подошел к Чимину, когда тот сидел под деревом в маленьком городке где-то в Европе, Чимин уже и не помнит точно. Как не помнит и своего имени в то время, своей внешности, точно европейской, со светлыми вьющимися волосами и голубыми глазами. Помнит лишь рассказы, оставшиеся с тех лет. Ни в одном нет героя, списанного с него, да и не нужно. Чимин всегда был лишь наблюдателем, ни во что не вмешивался, позволяя жизни идти своим чередом. У него слишком много масок и ролей, чтобы уследить за ними сквозь историю. — Вампир? Так ведь теперь люди зовут таких тварей, как ты? — Сокджин тоже не был нынешним Сокджином тогда, совсем нет. Но Чимин увидел сквозь его внешнюю оболочку того древнего бога из забытых легенд, которому он поклонялся с самого своего рождения, когда люди еще не знали имен и письма, когда Чимин не был один, когда их было много, когда они, «вампиры», двигали общество вперед, давая людям свои изобретения и открывая тайны мира взамен на жертвы и восхваление. Но человечество оказалось слишком эгоистичным. Оно сделало оружие для убийства подобных Чимину, истребило их в меньшинство, уничтожило все им данное и придумало это заново. Вместе с вещами забылась культура, забылись и боги, внушавшие ледяной страх одним своим существованием. — Последний из своего вида, Ваше Величество, — ответил Чимин, опустив голову. Сокджин сел рядом с ним. Его когти, ставшие теперь изломанными пальцами, забрали у Чимина из рук блокнот с черновыми записями нового рассказа, закрытым положили ему на колени. — Ты нужен мне, — Сокджин звучал безэмоционально, но горесть и боль были вложены в его слова. Чтобы бог просил своего слугу о чем-то? Именно просил, а не приказывал, зная, что его поручение будет беспрекословно исполнено? Чимин в любом случае не смог бы отказаться. — Я хочу вновь пробудить своего брата. Чимин не выдержал. Он вскочил на ноги, развернулся к Сокджину и уже открыл рот, но сказать ему было нечего. Вечно эмоциональный, он спешил, и даже сейчас больше не мог сидеть на месте, расхаживая перед Сокджином, пока тот объяснял ему все. В итоге спустя почти век с их разговора Сокджин привел к Чимину Тэхена, сказал не раскрывать ему план, только использовать в своих целях. Еще более сумбурный, чем сам Чимин, Тэхен сразу не понравился ему. Он чуял слепую жажду мести в оборотне, желание использовать Сокджина и убить Чимина. Тэхен зациклен на собственных стремлениях и абсолютно не видит, что это им тут крутят, как пожелают. Кажется, когда-то давно Чимин убил парочку оборотней, решивших, что ему не место на земле. Ему самому наплевать, а вот Тэхен, как выяснилось, их сын. Тогда он был лишь щенком и не понял, что настоящими злодеями были его родители, собравшиеся убить Чимина лишь за то, что он живет. Жил по неправильным законам того времени. Но для Чимина нет законов, нет общества, ведь он существовал раньше его становления, видел расцвет и крах каждой империи, успел выучить каждый язык, какое придумало человечество, и побывал в жизни многих, не оставив и следа. Ему, сильному сквозь тысячелетия, не составило труда вывернуть шеи двум собакам, не успевшим и царапины оставить на его коже. Только навечно кровоточащую рану на сердце своего сына. В то же время Чимин выхаживал Чонгука после его воскрешения. Дыры от пуль долго превращались в шрамы, столь же долго Чонгук заново учился всему. Заставить вспомнить не так сложно, как научить в первый раз, но все равно Чимин проводил с ним целые дни, читая вслух книги на корейском и заставляя правильно держать предметы в руках. Водил по всему замку, позволяя опираться на себя, рассказывал древнейшие легенды, учил новой магии. Чонгук прикипел к нему тем человеческим, что в нем осталось. И сейчас Чимин не мог потерять его не только из-за плана, но и потому, что буквально сотворил нового Чонгука своими собственными руками. — Спи, Чонгукки, — Чимин целует его в лоб и выходит из комнаты, подзывает служанку, приказывая ей убрать кровь. ~ Хосоку так страшно, что он дышит через раз. Отвыкший от громких резких звуков, он падает на пол сразу же, как слышит грохот за стеной, и не сдерживает рыданий при доносящихся стонах и рычании. Кто-то там дерется, кому-то больно, так больно, словно его разрывают живьем, и Хосок чувствует это. Внутри себя, совсем слабо, но он чувствует нить эмпатии, тянущейся к страдальцу в комнате, и ему хочется петь. Выразить свои слезы словами, всю боль, что он пережил, как сильно разбита его душа. Это пугает. Он не знает слов, абсолютно, лишь мычит мелодию себе под нос, еле слышно и срываясь вместе со сбитыми вздохами. Пол холодит щеку, жесткий ворс ковра отдавливает ладонь. Хосок не может встать, как бы он ни просил свое тело, все хватается за новое ощущение, тянущее его к краю. К краю его сознания, ведь как только он вспомнит слова, обратного пути не будет. Не будет возможности не сойти с ума. За окном темнеет, дождь все идет. Хосок лежит, не двигаясь, всю ночь; только наутро его находит служанка, поднимает с пола и растирает затекшие мышцы. Он плакал, сколько мог, но его тело быстро обезвожилось, и уже через пару часов плача он перестал, лишь задыхаясь и икая, скребя ногтями по полу. Глаза было страшно закрывать. Во сне он видит многое: силуэты, взывающие к нему, странные ритуалы неизвестных времен, много крови и страданий. На утро ничего не помнится, только липкий страх и паранойя заполняют разум. Нет сил двинуть даже пальцем. Он так и лежит на кровати целыми днями, не ест и не говорит. Ждет неизвестного, что станет ясно с приходом Чимина.