Dirty

Все будет хорошо. Не сегодня, не завтра, даже не послезавтра и не через месяц. Но когда-нибудь. Когда-нибудь сердце перестанет болеть, ком в горле исчезнет, а слезы перестанут литься при одном будничном воспоминании. За это время можно выкинуть половину вещей, остальное присвоить себе и притворяться, что чужие часы не кажутся мерзким слизнем вокруг запястья. Все не как в кино. Юнги плачет, потом смеется, говорит глупости и забывает на мгновение, но мысль снова приходит в голову, он отпускает себя и рыдает, упав на колени. Юнги живет прошлым, не может перестать произносить неправильные окончания, будто Чонгук все еще жив. Прошлое не вернуть. Ничего не изменить. Остается лишь жить, преодолевая все трудности. Юнги практически ничего не ест, не может заснуть без страха, особенно если темно, хотя он никогда не боялся темноты. Он сам не знает, чего боится. Но каждый раз, уже в полудреме, все его тело дрожит, и он сразу приходит в себя в панике, обливаясь липким потом. Пьет столько холодной воды, что его рвет. Сцены перед глазами не уходят, даже когда он блюет желчью в унитаз. Чонгук был очень красивым в гробу. Казался даже не живым, а будто эфемерным; коснешься — и он исчезнет. Юнги привиделось, когда он промаргивался от слез, что гроб на самом деле был пуст. В следующую же миллисекунду Чонгук снова лежал там: бледный, застывший навеки, умиротворенный. Юнги просыпается от слепящего солнечного света. Сбегает от своих кошмаров в реальность, точно такую же ужасающую. Нигде нет ему ни отдыха, ни места. Он чувствует себя чужим, как только теплая ладонь ложится ему на поясницу, но не двигается, лжет, как привык делать уже много лет. Потягивается и мычит, будто ему лениво вставать, давит полуулыбку для Намджуна, смотря на него из-под спутавшейся челки. Намджун тоже сонный, буквально сказочный: светло-желтые лучи подсвечивают его серебряные волосы, отчего те совсем белые, а смуглая кожа отливает золотом, где не покрыта темными пятнами засосов. Юнги усмехается своей проделанной работе, снова на миг отвлекаясь от жизненных тягот. Позволяет себе раствориться в фантазии. И Намджун делает все, чтобы Юнги оставался как можно дольше в мечтаниях, одним своим присутствием кружа ему уставшую голову, заботой принося тепло и умиротворение, такое, что вот уже одиннадцатый день Юнги просыпается в чужой кровати с надеждой, что это поможет ему спастись. — Нам пора вставать, — шепчет Намджун, продолжая гладить Юнги по голой спине. — Не хочу опоздать в свой первый рабочий день. — Ты точно уверен, что в порядке? — Юнги уже даже не пытается скрыть волнение. Ему хватает, что каждую ночь он просыпается от криков Намджуна, чувствует волнение тьмы в нем, находясь настолько близко, с трудом успокаивает ее, сгоняя от шеи к низу живота, где тьма остается плавать сгустком черноты под кожей. При этом, Намджун совершенно ничего не помнит, лишь разводит руками растерянно, когда Юнги рассказывает об этом наутро. — Абсолютно! Смотри, тьма полностью мне подчиняется! — Намджун выкидывает вперед руку, и чернь мигом ползет по ней к самым кончикам пальцев, где собирается в капли на поверхности ладони, просачиваясь через кожу. Юнги поеживается. Заметив его страх, Намджун прекращает, и тьма возвращается в район его живота мирно плавать. — Прости, просто… — Юнги вздыхает, нервно теребя в пальцах угол одеяла. Он пытается придумать описание чувствам, которые появляются, когда он видит силу Намджуна, но он не испытывал никогда ничего такого ни к чему, кроме черни. Инстинктивный страх, древний, как само время. Нечто, медленно и мучительно съедающее изнутри, кричащее о бесконечной боли, которую оно может принести, как только заполучит достаточную силу. Юнги совершенно не боится Намджуна; он боится того, что живет внутри него. Намджун утягивает Юнги в объятие. Он знает, каково это — испытывать страх, обращенный к тьме. Ему самому пришлось потратить годы, чтобы привыкнуть к своей собственной силе, перестать пугаться ее каждый раз, как она выходила хоть чуть-чуть из-под контроля. Бешеная стихия, живущая внутри Намджуна, которому было суждено стать не только сосудом, но и ограничителем для нее. Удивительно, но страх Юнги не усиливается несмотря на то, что он становится намного ближе к черни. Наоборот, ему спокойнее, будто его естество понимает, что так они на одной стороне. — Ничего, я все понимаю, — говорит Намджун, уткнувшись губами в макушку Юнги. Он обнимает Юнги крепче, сразу же отпускает, не давая ложного знака о чувствах, которые ни один из них не испытывает. — А теперь пошли завтракать. ~ Огромный дракон завораживает Намджуна. Он проводит кончиками пальцев по татуированной коже, от морды над лопатками до самой поясницы, где тело ниже уже скрыто бельем. Вдоль всех змеиных изгибов, обводя каждое кольцо и коготь. Кажется, будто дракон под его пальцами ощетинивается, приподнимает чешую в агрессивном жесте, смотрит подозрительно своими кроваво-красными глазами, готовый напасть в любую секунду. Что, конечно же, невозможно, ведь это просто рисунок. Но наваждение никак не хочет проходить, оно настолько гипнотизирует Намджуна, что тот не сразу возвращается к реальности, где его окружает приглушенный звук новостей и Юнги, внимательно следящий за ним. Сгорбившийся на стуле поперек спинки, он смотрит в самую душу Намджуну, пока полная кружка кофе остывает у него в руке, а диктор на экране вещает о произошедших катастрофах. Абсолютно такие же драконьи глаза, только цвета темного меда с отблесками внутреннего пламени. Юнги хватает лишь раз взглянуть человеку в глаза, чтобы понять, когда тот лжет, и Намджун не становится исключением. Они оба знают, что Намджун не в порядке. Юнги прекрасно известно, что Намджун врет ему о кошмарах. Он помнит их все до самой мелкой детали. Полутемная комната с красными шторами и просторной кроватью. Хосок лежит на подушках, раскинув руки, и смотрит мутным взглядом в потолок, бормоча себе под нос. Намджун точно знает, что это он, несмотря на прошедшее время: чувства никогда не подводят его. Он рассматривает выцветшие рыжие волосы, худое тело и замученное лицо. Слезы текут у Хосока из уголков глаз, затекают в волосы, но тот словно не замечает их, продолжая слабо шевелить губами. Белая рубашка на его теле начинает быстро темнеть на плече, липнуть к коже под тяжестью пропитывающей ее жидкости. Намджун понимает спустя мгновения, что это кровь. И он кинулся бы к Хосоку, но тело совершенно не слушается его, не двигается, оставив его зрителем всей сцены, слишком реальной для обычного сна. — А вот и твой спаситель, — доносится голос со стороны. Намджун замечает на краю зрения силуэт, вполне себе человеческий. Только он один неясный, в отличие от всего остального вокруг. И как бы он ни пытался, сосредоточиться на нем не получается, как и на голосе, который забывается сразу же, как только фигура замолкает. Остается лишь эхо собственных мыслей Намджуна. — Поприветствуй его. Человек гладит Хосока по голове, и тот дергается сразу же после произнесенных слов, поднимается на локтях, дрожа всем телом. Кое-как протягивает руку в сторону Намджуна, ладонью вверх, шевелит пальцами, словно просит взять себя за руку. Намджун бы с радостью, но мышцы отдает болью, когда он пытается их напрячь; размытая фигура явно сдерживает его. — Намджун, — шепчет Хосок, захлебываясь слезами. — Намджун, это ты… — Спой ему, — перебивает его силуэт. Он оттягивает ворот рубашки Хосока, оголяет окровавленное плечо, смеется тихо, пока Хосок все продолжает тянуться к Намджуну, пытается обхватить его, словно Намджун сможет защитить его, как было всегда.

Тьма зловредная, тьма несчастная В твоей жизни ломает все. Нет ни одного пути, нет места По которому бы ты не прошел. Клянись, мой рыцарь, мечом освященный, Что спасителем станешь для слуг. Не убоишься клыков вампирских И протянешь мне чернь своих рук. Я от грязи и крови очищу их И любовью посеребрю. Вот так, отказавшись от человечности, Ты примешь свою судьбу.

Хосок замолкает. Он продолжает беззвучно плакать, опустив голову. Намджун чувствует, как у него самого начинают течь слезы. Он моргает, и зрение покрывается красной мутной пленкой. Кровь. Тяжелый запах сразу же забивает нос, и тогда Намджун понимает, что это не просто сон. И даже не хитрости тьмы, к которым она прибегает, когда он на грани нервного срыва. Нет, это реальность. Разрывающая душу реальность, одновременно с этим дающая надежду, ведь Хосок жив. Где-то там, где его терзает страшный монстр, сводя с ума, но живой. А значит, его еще можно спасти. Оголив зубы — единственное, что четко различимо — силуэт с жадностью вгрызается в окровавленное плечо. Хосок кричит, срывая голос, но сил вырваться у него нет. Он дрожащими пальцами хватается за окровавленное покрывало, пока чудовище пьет его кровь, и роняет на него крупные слезы. Внутри Намджуна разом разгорается пламя гнева, тьма реагирует на него, расползаясь по всему телу, окрашивая кожу в черный. Намджун пытается двинуться, но все его попытки приводят лишь к невыносимой боли, дробящей кости, выворачивающей суставы и рвущей мышцы. Кровь продолжает течь у него из глаз, совсем замывая зрение. Намджун уже не видит ничего, кроме нечетких очертаний, но чувствует, как монстр смотрит прямо на него. — Не ты ли хотел не опоздать в первый рабочий день? — глухо доносится до Намджуна, когда он выныривает из воспоминаний. Юнги осторожно касается его плеча, на что Намджун дергается, разворачиваясь корпусом. Юнги уже одет в форму. Намджун кидает взгляд на часы: он просидел в раздумьях почти двадцать минут. Надо спешить. ~ — Приятно видеть тебя снова в строю, — говорит Сокджин с ухмылкой, крепко пожимая Намджуну руку. У того холодок по спине пробегает, но он держит лицо перед начальником, улыбается в ответ, желая как можно скорее уйти. Тьма бурлит в груди, сдавливает внутренности, как никогда агрессивно хочет захватить тело. Она тянется к Сокджину, взывает к нему, и это пугает Намджуна, никогда не испытывавшего ничего подобного. — Как же хорошо наконец вернуться, — давит из себя Намджун. Юнги рядом легко касается его ладони в знак поддержки, драконьими чувствами ощущая напряженную атмосферу и мечущуюся внутри Намджуна чернь, в разговор не влезает, тихо осматривая кабинет. Сокджин уходит за свой стол, достает документы, подзывает Намджуна к себе, и Юнги остается стоять один посреди просторного офиса. Он возвращается взглядом к огромному черному ньюфаундленду, лежащему у дивана для гостей мордой в ковер. Пес смотрит в ответ. И есть что-то в его глазах, что не дает Юнги успокоиться. Он делает шаг ближе, пес никак не реагирует. Тогда Юнги подходит совсем вплотную, на что ньюфаундленд поднимает вопросительно голову, смотря своими пронзительными светло-карими глазами. — Ваша собака, Господин Ким? — спрашивает Юнги, протягивая псу ладонь. Сокджин отвлекается от документации и начинает мягко улыбаться, как только обращает внимание на пса. — Да, мой Ву, — отвечает он. — У него сегодня прием у ветеринара, поэтому я не мог оставить его дома. Юнги кивает. Он гладит Ву по голове, чешет за ушами, на что Ву тихо пофыркивает от удовольствия. Со стороны Намджуна доносится смешок, когда Юнги начинает шептать, какой Ву хороший мальчик; тот лишь кидает презрительный взгляд. Неожиданно Ву переворачивается на спину, открывая живот, и Юнги принимается гладить его по всему телу обеими руками, буквально топя ладони в густой шелковистой шерсти. Сокджин явно прекрасно смотрит за своим псом. И очень сильно любит его. — Пошли уже, — посмеивается Намджун, стоя за спиной Юнги. Юнги отвлекается от Ву, встает с колен, отряхнув форму, становится снова серьезным, какой он всегда на работе, и прощается с Сокджином, выходя из кабинета первым. Вправду, у них есть важное дело, а он отвлекается на милых псов со слишком понимающим взглядом. И все же, он не может избавиться от чувства, что что-то здесь не так. Они выходят на улицу. Намджун щурится от слепящего солнца, вытаскивает пачку сигарет из кармана брюк и прикуривает прямо на крыльце, чуть не выронив зажигалку. Юнги берет его за руку, старается успокоить тьму, согнать ее обратно к животу. Люди проходят мимо, но Намджун не обращает на них никакого внимания, сосредоточившийся лишь на одной мысли. Юнги знает, что он врет. — И что теперь? — тихо спрашивает Юнги, так и не отпустив руку Намджуна. — Мы должны найти вампира, — Намджун тушит недокуренную сигарету о внутреннюю стенку мусорки. С тяжелым вздохом он поворачивается к Юнги, смотрит в его тяжелые драконьи глаза. — Хосок жив.