Dirty

Боль пронизывает все тело. Хосок с трудом открывает глаза, внезапно придя в сознание, трясется, боясь издать хоть звук. Его тело сложено втрое в узкой ванне, колени подтянуты к самой груди, кожа бледная и холодная, сухая, будто воды либо не было совсем, либо она вся испарилась задолго до его пробуждения. Кости врезаются в леденящий акрил, от каждого неаккуратного движения явно останется синяк. — Не дергайся, — доносится шепот позади Хосока. Он еле улавливает шипящие звуки, понимает их больше на подсознательном уровне, узнает голос, из-за чего начинает паниковать больше. Попытка вылезти из скользкой ванны оказывается провальной, и подтянувшийся на локтях Хосок валится обратно, ударяясь копчиком, взвывая больше от страха, сразу же сжимающийся в комок, готовый к наказанию за непослушание. Чонгук вздергивает его за руки. Поднимает в воздух, словно тряпичную куклу, одни пальцы ног касаются кафеля. Чимин обходит со стороны, скребет ногтями по голой коже, выбивая из Хосока всхлип. Тот старается не заплакать как можно сильнее, но собственные реакции подводят его: слезы собираются в уголках глаз, слепляют ресницы, размытым зрением удается смотреть только на сероватую шею Чонгука, обтянутую черным воротником. Удар приходится в бок. Хосок стонет от резкой боли, мельтешит в крепкой хватке, мотается из стороны в сторону, пытаясь сделать глубокий вдох. Чимин лишь смеется, останавливает его дергания, схватившись пальцами за торчащие под ребрами чешуйки. — Нет, нет, нет, пожалуйста, нет! — Хосок уже и не помнит человеческого языка. Он молит, замученный, полностью покорный, но Чимину этого недостаточно. Ему не нужен Хосок. Ему нужна сущность внутри него, которую почти что удалось вытащить. Сирена, очаровывающая любого своими песнями, принадлежащая одному лишь темному богу, самая древняя из всех сирен, родившаяся вместе со становлением мира, желавшая властвовать над людьми по правую руку от своего мужа. — Пробуди его, — приказывает Чимин. Он вырывает по въевшейся чешуйке, причиняя Хосоку невыносимую боль, от которой тот лишь кричит и рыдает, брыкается изо всех немногих оставшихся сил, иногда задевая Чонгука пяткой. — Твоя единственная ничтожная обязанность. По кивку Чонгук оживает, оглядывает Хосока с ног до головы: ничтожного, нагого, залитого тонкими струйками крови по бокам, похудевшего до невозможности, и наносит второй удар — тяжелый и четкий ровно в низ живота. Хосока откидывает за край ванны, он ничком валится на плиточный пол, отпущенный Чонгуком. Его лодыжка вывернута под неестественным углом, несколько отросших ногтей на руках сломаны, с разбитой брови течет кровь на подбородок. Плечо тоже залито кровью от укуса, так и не залечившегося. Длинные волосы закрывают лицо Хосока, но Чимину не нужно знать его эмоции. Он делает один лишь шаг ближе, отдающийся гулким эхом, и Хосок весь подбирается, как может, заползает дальше в угол, стеная, словно побитая собака. — Посмотри на себя, — усмехается Чимин. Он наступает Хосоку на ладонь, плющит ее подошвой ботинка до хруста, но это уже не больно. Не получив реакции, он пинает Хосока в живот, с размаха ногой переворачивает на спину, вдавив каблук со всей силы ниже пупка. Хосок вскрикивает, резко расслабив живот. Темно-желтая струя мочи начинает медленно растекаться по полу; из звуков только тихие рыдания Хосока, пытающегося бессознательно закрыть лицо ладонями, спастись от всепоглощающего ужаса и стыда. — Грязь. Чимин шлепает по луже, хватает Хосока за плечо, усаживая его голым задом в собственную мочу, ждет, пока тот закончит. Запах такой яркий и мерзотный, что Хосока тошнит, но он не ел уже неизвестно сколько дней, поэтому из него вырываются лишь рвотные звуки и немного желчи вперемешку с кровью. Чимин ходит кругами вокруг него, расстегивает по пуговице на шелковой рубашке, кинув ту Чонгуку. Чонгук ловит кусок ткани на лету, комкает в кулаке, отступает в темный угол, когда Чимин поднимает ничего не соображающего Хосока на руки и укладывает обратно в ванну. Он сам раздевается догола, залезает к Хосоку, включает воду. Горячая струя ударяет Хосоку в макушку, и тот пытается отвернуться, но Чимин удерживает его за подбородок, умывает, размазывая кровавые подтеки по всему лицу, зализывает волосы назад, уже практически не рыжие, с заметными черными корнями, душем омывает его избитое грязное тело, словно ухаживает, будто это не он нанес половину из этих ран. — Приведи его к нам, — Чимин очаровывает одним взглядом. — Пусть знает, насколько тебе плохо. Хосок роняет горькие слезы, когда Чимин разводит ему ноги. Он даже не пытается отбиваться, давно лишившийся надежды, лишь вяло машет рукой и позволяет делать с собой что угодно. Чимин упивается его беспомощностью, оглаживает везде, заставляя тело слегка напрячься, но на большее Хосок не способен. Его разум поглощен дымкой гипноза, въевшегося уже в подкорку, выворачивающего Хосока наизнанку, постоянно вопрошающего, что же он есть такое и чего от него хотят. Если закрыть глаза и перестать думать, то все пройдет легче. Острые зубы впиваются в здоровое плечо. Невыносимая боль прошивает все тело. Чимин входит одним толчком, буквально натягивая Хосока на себя, сжимает челюсти у него на ключице, слизывает кровь со свежей раны, доламывает самые крепкие штыри, перерождая Хосока у себя в руках через боль и сумасшествие. Ему уже ничто не нужно, кроме присутствия своего мужа рядом. Лишь бы ощутить снова черноту, страшную для всех, кроме него; дарующую истинную любовь, рожденную вместе с инстинктами первого мира.

Где же ты? Не видишь, страдаю? Ищешь ли ты, словно свет в ночи? Путеводных звезд нет, Лишь на крик не молчи. Я вынесу все, что даровала судьба: Когти и зубы, чужие тела. Только приди, мой родной, Приди.

~ Нескладная мелодия мелькает у Сокджина в голове. Он отрывается от документации, настраивается на еле различимые слова и улыбается самому себе. У них получилось. Осталось совсем немного, самое простое: жертва сама придет на зов. Чимин выполнил свою часть. — Ву, — зовет он пса. Ньюфаундленд отзывается не сразу, слишком погруженный в сон, но все-таки через полминуты он лениво фыркает и поворачивает голову в сторону хозяина, смотря на него сонными, но все понимающими глазами. — Твоя очередь. Как договаривались, мой сладкий. Пес потягивается, зевнув, и поднимается на лапы. В мгновение посреди офиса стоит уже голый Тэхен, улыбается широко, готовый послужить своему хозяину. Он прыгает к Сокджину на стол, попутно сметая важные папки, тянется к чужому лицу, ожидая поцелуя. Сокджин лишь усмехается. Честно, холодный Тэхен ему нравился больше, чем покорный, но такое сокровище вредно не иметь на своей стороне. Поэтому Сокджин воспользуется им по полной. Он кротко целует Тэхена в губы, на что получает недовольный вздох, но Тэхен все же отправляется делать то, что ему приказали. Он обращается обратно в ньюфаундленда. Сокджин выводит его из кабинета на улицу, заводит в кусты, откуда Тэхен выпрыгивает уже в образе лисы и спешит за угол, к бывшей лавке Хосока. ~ — Предлагаю первым делом обследовать лавку, — говорит Юнги. Он продолжает держать Намджуна за руку даже в машине, пока тот заводит двигатель. Тьма никак не хочет успокаиваться. Что-то заставляет ее бурлить внутри Намджуна, но способностей Юнги недостаточно, чтобы понять, что именно. — Не особо доверяю я этому… — Тихо! — Намджун весь напрягается, вздернув ладонь к потолку. Он оглядывается по сторонам, прислушиваясь, и Юнги послушно сидит, не мешая. — Ты не слышишь? — Что не слышу? — спрашивает Юнги шепотом. Намджун лишь делает пару неясных взмахов в воздухе. — Мелодию! Юнги ничего не слышит. Но чувствует, как что-то влияет на Намджуна, на его силу, направляет его, умоляя прийти как можно скорее. Чувствует беспомощность Намджуна. Поэтому берет все в свои руки, меняется с Намджуном местами и как можно быстрее отвозит их к лавке, где можно найти хоть какие-то зацепки. Внутри тускло, пыльно и тихо. Видимо, никто ничего не трогал с тех самых пор, как Юнги с Тэхеном были здесь в последний раз. Грибы успели порасти на всех магических поверхностях, засорив их плесневой темной магией. Юнги находит парочку зачарованных паутин и одного обычного жирного паука с полосками по бокам, пока Намджун ходит везде, заглядывает в каждый угол и трогает каждую деревяшку, пытаясь прочувствовать ее своими силами сенсора. Он смешно шевелит губами и напрягает брови, размазывая по пальцам золу из печки, откуда Юнги за хвост вытаскивал Тэхена. Знакомое рыжее пятно мелькает на самой периферии зрения Юнги. Он резко разворачивается в его сторону, но ничего не обнаруживает. Выходит в главный зал, где у самого входа его поджидает лиса. — Тэхен? — успевает спросить он, как вдруг появившийся из ниоткуда Намджун хватает его за руку и выбегает прочь, спугивая лису. За ним несется ревущее красное пламя, останавливающееся в миллиметре от края деревянного косяка. Оно будто раздосадовано, что не смогло достать Намджуна, но магия держит его внутри лавки, оставив медленно сжигать все ее содержимое. — Кто-то поставил ловушку-взрыватель, — еле отдышавшись, говорит Намджун. — Видимо, на меня. — Я даже догадываюсь, кто, — Юнги выслеживает Тэхена среди невысоких деревьев, уверенный, что тот сбежал. Но Тэхен сидит неподалеку и терпеливо машет хвостом, будто ожидая, что они пойдут за ним. Намджун никогда не сомневался в Юнги. Все же, драконьи инстинкты очень ценны и точны, почти что предсказания, а иногда даже и лучше. Поэтому, когда тот кидает пару туманных фраз и начинает бежать за лисой, он отправляется за ним, сам уверенный, что все не просто так. Еще и эта мелодия в голове становится лишь сильнее.