magic suicide

Чонгук не двигается с места, боясь спугнуть момент и Чимина, который даже дышит совсем тихо, почти беззвучно, чтобы сохранить атмосферу. От младшего прет жаром, Пак не касается его кожи, просто чувствует и согревается, ощущая приятные мурашки по всему телу. Чимин пока еще не сосредоточился на мысли, что по факту с этого момента они вместе, они пробуют, окунаются друг в друга, чтобы узнать. Это произошло слишком неожиданно, свалилось на него громадным комом ощущений и чувств, что взорвались внутри, стоило Чонгуку попросить шанс. И сейчас Чимин, смущенный и отдающийся в момент, начинает понемногу успокаиваться, хоть это и непросто, потому что в груди ухает сердце, а в моменте и вообще останавливается, заставляя задержать учащенное дыхание. Чонгук же, у которого запах его пары вызывает едва ли не помутнение рассудка, дышит через раз, умело сдерживает себя, но все же ведет кончиком носа по светлой тонкой коже шеи. Это на уровне инстинктов, и, казалось бы, стоило привыкнуть к тому, что он тонет в Чимине всякий раз, но невозможно. Каждый раз как первый, каждый – волнительный и по-своему невероятный. Именно поэтому обыкновенное объятие превращается в попытку выплыть из омута, что непременно затянет на дно, совсем немного осталось. Чимин отстраняется первым, упираясь ладонями в чонгукову грудь и отодвигая его. Ему слишком сдавило горло, теперь требуется воздух, и он отходит, смотря в непонимающие глаза Чонгука, в которых проскальзывает мимолетный испуг, но тут же утихает, стоит Чимину тепло улыбнуться со словами: — Чай, кофе? — Чай, — кивает Чонгук и двигается следом за Паком, который направляется в сторону открытой кухни. Чимин становится на носочки, тянется к шкафчику, достает оттуда пакет с чаем и упаковку рафинированного сахара. Потом щелкает специальной кнопкой на электрическом чайнике, и тот, загораясь голубой подсветкой, принимается кипятить воду. Чонгук неуверенно стоит у стола, наблюдая за старшим, потом отрывается и стягивает с себя пуховик, потому что в помещении слишком жарко. Он сжимает мягкую ткань в руках и неловко закусывает губу, когда Чимин, не обращая на него никакого внимания, лезет в маленький холодильник, чтобы достать из глубин кусочек голландского сыра и небольшую тарелку с другими закусками. — Садись, не стой, — говорит Чимин и забирает куртку Чонгука, который поднимает на старшего неуверенный взгляд и выдавливает улыбку. — Вот сюда садись, — Пак попутно убирает со стула скомканный халат и уносится с ним и пуховиком в комнату. Чонгук, наконец, оглядывается и садится, складывая руки в замок на стол. Он проходится взглядом по кухонной стенке темно-сиреневого цвета, которая до сих пор пахнет новизной, по мраморной столешнице и отмечает, что если все это выбирал Чимин самостоятельно, то у него определенно есть вкус. Даже маленький прозрачный чайник, в котором вода уже вскипела, кажется Чонгуку донельзя милым карапузом. — У меня есть конфеты, будешь? — зачем-то спрашивает вернувшийся Чимин и принимается раскладывать соленные закуски. — Не стоит, — также смущенно отвечает Чон и вдруг резко вскакивает, когда старший снимает с сыра пленку и принимается нарезать. — Давай я помогу, — говорит он, подскакивая в два шага и хватается за чиминову руку, в которой он держит нож. Они оба зависают на пару мгновений, уставляясь друг на друга, смотрят внимательно, глупо, неловко, но так тепло, что Чимин не может сдержать улыбки от мысли, что ладно еще Чонгук, но он-то куда? Краснеет, смущается, ведет себя как школьник или идиот. Глупо, очень глупо, и Чимин уходит от прикосновения, отдавая бразды правления Чонгуку. Сам он отходит к чайнику, разливает воду по кружкам и бросает короткое: — Сахар? — Без, — уверенно говорит Чонгук, и Чимин удивленно и довольно приподнимает брови. Теперь он знает, что Чонгук предпочитает чай без сахара. — А себе сколько добавляешь? — спрашивает младший, слыша, как маленькие пальцы достают кубики из коробки. Чимин сначала непонимающе смотрит на широкую спину, останавливая взгляд на ходящих лопатках под тонкой тканью футболки и хмыкает, улыбнувшись. — Два кубика. — Два, значит. — Да, два, — Чимин вынимает из кружек чайные пакетики и выбрасывает их в урну. — Ты не очень любишь сладкое? — он садится за стол и выжидающе посматривает на Чонгука, который, закончив резать сыр, подходит к холодильнику и вопросительно оборачивается на Пака, будто спрашивает разрешения. Чимин кивает, и Чонгук, открыв небольшую дверцу, укладывает сыр на одну из полок, обратив внимание, что те наполовину пусты и кроме закусок и жидких специй в нем больше ничего нет. — Ты на диете? — неожиданно спрашивает он, заставив Чимина густо покраснеть и прикрыть глаза от смущения. — Нет, просто я не всегда успеваю готовить. Я много работаю. — Да, я в курсе, — Чонгук ставит на стол тарелку с сыром. — Салфетки, — Чимин резко подскакивает, но Чон останавливает его жестом руки. — Я сам. Где они у тебя? — Вон в том ящике, справа, — говорит он и указывает в сторону маленьким пальчиком. Чонгук путает, тянет за ручку не ту дверцу, и хоть Чимин кричит, что не там, Чон не успевает среагировать и с полки на него валится несколько упаковок лапши быстрого приготовления. — Ой, — выдает Чонгук, смотрит на пол, где валяются коробки, и переводит взгляд на Чимина, покрасневшего еще сильнее и жадно закусывающего губу. — Извини, не ударился? — Нет, что ты, — улыбается Чонгук и нагибается, быстро собирая рамен. Чимин опускается рядом, помогает, чувствует себя еще хуже, чем до этого, потому что, кажется, образ, что выстроил в своей голове Чонгук, совершенно не вяжется с тем, что есть на самом деле. И это чистая правда. Такой нежный, ухоженный, настоящий омега снаружи, предпочитает вместо нормальной домашней еды лапшу быстрого приготовления и закуски. Многого, оказывается, Чонгук не знал. И все эти мелочи рисуют образ Чимина более четко и правильно для него. — Ты любишь говяжий, да? — улыбается парень и укладывает упаковки в шкаф, не имея возможности сдержать улыбку, потому что растерянное лицо Пака совершенно прекрасно. — А мне больше нравится с креветками. — Правда? — Чимин неловко чешет затылок и возвращается на свое место. Чонгук садится напротив и притягивает к себе забавную кружку с нарисованным медвежонком. — Да. Это моя? — Да, там нет сахара, — Чимин кашляет, прочищая горло и обхватывает ладонями свою горячую кружку. — Замечательно, — говорит Чонгук и, подув на ароматную жидкость, делает первый неуверенный глоток. Потом он поднимает взгляд на Чимина, который выглядит также задумчиво, и тянет руку через стол, чтобы коснуться чужих пальцев, что лежат на нем. Теплое прикосновение заставляет омегу вздрогнуть и поднять глаза, встречаясь с улыбкой на красивых губах. — Мне очень неловко, — неожиданно даже для себя признается Чонгук и сильнее сжимает руку, искренне наслаждаясь мягкостью гладкой кожи. — Я правда не знаю, что делать, и что говорить. Наверное, выгляжу глупо и как подросток, но у меня никогда такого не было, я никогда ни к кому не испытывал серьезных чувств. — А ко мне испытываешь? — Пак проходится розовым языком по губам, заставляя Чонгука обратить на это внимание. Он кивает, чувствуя, как краснеют щеки. Как придурок. — Иначе меня бы здесь не было. Я был сам не свой все это время. Нервничал, переживал и только и делал, что думал о тебе. — С чего вдруг такие откровения? — Чимин хочет слушать дальше, хочет, чтобы Чонгук сказал что-нибудь еще о том, что чувствует к нему. Оказывается, нечто подобное невероятно приятно знать. — С того, что мне неловко, — усмехается Чонгук и выпускает руку Чимина, заставив того поежиться и дернуть рукой в попытке вернуть прикосновение. — Поэтому я буду говорить все, что в голове, если ты не против. — Нет, говори, я только рад буду. — И я. Ты недавно переехал? — спрашивает Чонгук и оглядывается по сторонам. — Здесь мило, ты создал уютную атмосферу. Ты живешь один? — Да, я еще не доделал ремонт. Комната моего брата стоит нетронутая, там только стяжка и проводка. Еще слишком много всего нужно сделать. — А брат?.. — Он учится в Америке. — Понятно, — Чонгук кивает и не решается что-то спросить о родителях или других родственниках. — А я живу в частном доме с мамой. Честно говоря, мне захотелось переехать в квартиру, в доме слишком много заморочек, квартира удобнее. Знаешь Джианну Чон? — Джианну Чон? Актрису из «Давай рулить»? — Да, знаешь ее? — Да, конечно. В нашей стране сложно найти человека, который бы не смотрел этот фильм, — Чимин улыбается, хоть и не понимает, с чего вдруг тема сменилась так резко. — Да, я тоже так думаю. Она была очень смешная. Правда она красивая? — Красивая, — кивает Чимин и улыбается, потому что здорово вот так просто говорить с Чонгуком, тем более, в своем собственном жилище. — Тебе нравится она? Любимая актриса? — Да, — смеется Чон и смотрит на удивленное лицо Пака, который непонимающе смотрит на него. — Это моя мама. Брови Чимина ползут вверх, и он удивленно прыскает, подхватывая смех Чонгука. — С ума сойти, так ты из звездной семьи? — Есть такое, — кивает Чон и делает очередной глоток чая. — Вкусно. Очень вкусно. Что за чай? — Обычный, с бергамотом. — Хорошо, запомни, что мне понравился этот чай. Заваришь в следующий раз, — просто говорит он, заставляя сердце Чимина приятно ухнуть, а губы расплыться в предвкушающей улыбке. Потом они молчат некоторое время и снова начинают говорить. Просто обо всем, о всякой ерунде. Чимин подробно расспрашивает о Джианне, о том, думает ли она возобновить карьеру, и Чонгук рассказывает, что на днях она получила сценарий и сейчас занята его изучением. Чонгук же интересуется чиминовым братом, спрашивает, когда тот приедет и когда Чимин собирается делать ремонт в его комнате. Потом Чимин рассказывает Чону о деле, которым занят сейчас, о том, что на работе бесконечные запары, что он иногда думает о том, чтобы оставить преподавание, потому что работа прокурором отнимает слишком много времени. Он приехал в завал после лагеря, хотя даже там работал в свободное время. — Странно, да? — вдруг говорит Чимин, спустя пару часов их общения. – Жизнь очень непредсказуема. — Очень, — кивает Чонгук и тянет улыбку, потому что на сердце спокойно. Это похоже на разговор двух людей, что еще друг друга не знают, но очень хорошо понимают, едва ли не с полуслова. У Чонгука глаза не могут оторваться разглядывать Чимина, его милые ладони, изящную шею, блестящие спутанные волосы. Он несколько раз заметил те самые шрамы на запястье, которое сегодня не скрыты привычными часами или браслетом. И порывает взять да спросить напрямую, но пока не может, пока не достиг еще той степени доверия, чтобы тут же ему выдали всю правду. — Еще несколько часов назад я не находил себе места, переживал за тебя. А сейчас я здесь и мы болтаем так, будто знакомы сто лет. — Всякое случается, — улыбается Чимин. — Всякое, — кивает в подтверждение Чонгук и прикладывает ладонь в район сердца в надежде, что бешеное сердцебиение немного успокоится. Чимин замечает это нехитрое движение и тоже скользит глазами по Чонгуку, по его красивому лицу с обилием родинок, по милой улыбке, что не сходит с лица, по рукам, лежащим на столе. Они кажутся сильными для омеги, но хрупкими для альфы, и эта смесь абсолютно идеальна для Чимина. — Ты разобрался в себе? В самом деле разобрался? — спрашивает он то, что хотел спросить с тех пор, как Чонгук попросил быть с ним. — Не знаю, Чимин, — серьезно говорит Чон и задумчиво тянет букву «м». — Я не могу сказать, что понимаю сейчас себя до самого конца, но то, что было между нами в ту ночь, в Рождество, ты помнишь? — Чимин кивает, естественно он помнит, как такое забыть. — После этого тебя стало чересчур много, и мы зашли дальше возможного. Дозволенного. Перешагнули границу. — Ты ее перешагнул, — напомнил Чимин и почти невозмутимо сделал глоток чая уже со второго захода. — Да, я, — соглашается Чонгук и усмехается. — Кажется, мне больше рвет крышу. Я никогда не думал об омегах в этом плане, пока не встретил тебя. А ты? Чимин задумчиво чешет нос и жмет плечами, искренне не зная, что ответить на чонгуков вопрос, потому что он сам не знает ответа. — На самом деле, я никогда не думал о том, что тот, кого я…— он хотел сказать «полюблю», но, скорее всего, это прозвучит как признание, а для признаний пока рано. — Кого я выберу, обязательно должен быть альфой. Я допускал, что этим человеком может быть бета, — он сунул в рот кусочек сыра, нарезанного Чонгуком, — правда об омегах не думал, но точно могу сказать, что смотрел не только в одну сторону. — Вау, — выдыхает Чонгук и кивает, будто только что познал истину. — Вот как, — теперь ему становится ясно, почему Чимин так просто принял их истинность. И, наверное, именно чиминово отношение к их ситуации и искреннее желание помогать и поддерживать Чонгука, развили, в нем то самое сильное чувство, благодаря которому он примчался в чужой дом поздно вечером. — Да, я думаю, что нет абсолютно никакой разницы, с кем человек строит счастье. Это ведь самое простое, что есть в мире – жить так, как хочется. — Но не всегда это легко. И мне до сих пор трудно, но я стараюсь ради тебя. — Скорее, ты делаешь это ради себя, — хмыкает Чимин и смеется, когда Чонгук недовольно и даже обиженно закатывает глаза. — Нет, неправда, я здесь ради тебя. Не для того, чтобы успокоить себя, а чтобы убедиться, что с тобой все хорошо. Это разные полюса, ты должен понимать. — Я понимаю, — кивает Чимин и поджимает губы, наблюдая за тем, как Чонгук жует что-то из закусок. – Я благодарен тебе. Не потому, что ты обо мне переживаешь, а потому, что ты позволяешь себе переживать. Это дорогого стоит, учитывая, как нам тяжело было все это время. Мне, — поправляет напоследок он себя. — Нам, — все-таки кивает Чонгук и одним глотком заканчивает вторую кружку чая. — Еще? — предлагает Чимин и расплывается в улыбке, когда Чонгук неожиданно кивает. — Ты оказался истинным ценителем чая. — Я оказался истинным ценителем чая, приготовленного твоими руками, — улыбается омега и, перехватив недоверчивый взгляд Чимина, не сдерживает смешка. Чимин простой. Чонгук совсем этого не знал, потому что еще не выпадало возможности вот так сидеть и разговаривать о пустяках, но сейчас он кажется абсолютно простым, несмотря на то, что почти на десяток старше. — Чимин, — вдруг зовет он и поднимается. Чимин оборачивается и вопросительно вскидывает брови, когда Чонгук подходит слишком близко. Они смотрят в глаза друг друга, пытаясь прочесть все: от слов до переживаний, пытаясь понять и прочувствовать друг друга до самого конца. Чонгука не покинуло ощущение неправильности, но рядом с Чимином ему хорошо, тепло, он влюблен, он рядом со своим истинным. Так что в этом неправильного? Что может быть проще и сложнее в это же время?! Чон проводит пальцами по щеке Чимина, заводит выбившуюся прядь ему за ухо и просто гладит по волосам, сам не зная, для чего делает это. Просто соскучился по тактильному контакту, в котором так нуждался все эти дни, и теперь, когда возможность касаться Чимина есть, он хочет делать это каждую секунду. — Сходим завтра на свидание? — спрашивает он быстрее, чем успевает подумать, и удивленно открывает рот, вторя Чимину. — Свидание? Чонгук усмехается, теряется, не представляя, как их свидание будет выглядеть, учитывая, что им даже за руки при всех не взяться. Но ведь для первого свидания это необязательно, думает Чон, и уверенно кивает, потому что хочет провести время с Чимином. — И куда мы пойдем? — Куда захочешь. Подумай до завтра, я тоже подумаю, и решим. Здорово будет вместе время провести. Я был бы рад. — Я тоже! — восклицает Чимин и смущенно улыбается, сам не зная, что с ним такое, когда этот пацан рядом. — Я подумаю, давай сходим. — У тебя ведь выходной завтра? — Вообще-то нет. Мне нужно будет поработать с утра, но во второй половине дня я свободен. — Замечательно, — кивает Чонгук и тянется за поцелуем. Он делает это совсем медленно, приближает свое лицо к чиминову, чувствует на своей щеке его мягкое дыхание, а еще – адреналин, который вмиг начинает нестись по венам с бешеной скоростью. И Чонгук бы проклял этого Пак Чимина, если бы не любил так сильно. Он аккуратно касается губами закрытого рта и чувствует, как он открывается ему навстречу, позволяя. У Чонгука начинают гореть ладони, а у Чимина идет пятнами шея. Целоваться получается рвано и, казалось бы, неумело, но лишь потому, что оба осторожничают. Из прошлого опыта Чимин уже понял, что Чонгуку нравится вести, его будоражит роль доминанта, и Пак ничего не имеет против, расслабляясь в сильных руках своего омеги. «Мой омега», — думает он и дергается от стаи мурашек, мгновенно ударивших куда-то вбок. Он никогда об этом не думал, но сама мысль заставляет все тело дрожать, а сознание тонуть в одном-единственном человеке. Чонгук же сам до конца не осознает, что ему нравится подчинять, он просто слишком остро чувствует все, что происходит с ними двумя. Настолько, что не может удержаться, когда соблазн стоит так близко, когда смотрит своими огромными глазами, хлопает длинными ресницами и безмолвно просится в чонгуковы руки. Поцелуй немного дикий, слишком нетерпеливый, несмотря на всю нежность, что пытается привнести в него Чимин. Такой уж у Чонгука нрав, даже когда пытается быть ласковым, сдерживаться не может. Горячие губы Чимина, его тихие всхлипы, ладони, сжимающие запястья Чона, когда тот крепко удерживает его за лицо, исследуя рот языком, сплетая свой с чиминовым, все это так будоражит, что Чонгук отрывается неожиданно и резко, чтобы совсем не сорваться, не свихнуться. Он просто хочет Чимина целовать, не желает чего-то большего, по крайней мере, сейчас, но старший настолько горяч и желанен, что его кроет. Он боится, что не сможет себя сдержать, учитывая, что запах Пака после течки по-прежнему силен. Чонгук упирается своим лбом в лоб старшего, тяжело дышит и улыбается. Победно улыбается, потому что это, в самом деле, победа. Победа над самим собой, над страхами, над привычной жизнью. Они пробыли вместе всего один вечер, и этот вечер Чонгука зарядил такой невероятной энергией, что теперь ему кажется, он готов на все. — У тебя очень сладкие губы, — улыбается парень, а сердце продолжает барабанить в грудную клетку. — Очень. Сладкие. — Ты не похож на человека, который боится собственных желаний, — усмехается Чимин и глубоко вдыхает крепкий запах виски. — Когда ты пахнешь малиной? — вдруг спрашивает он, когда поднимает взгляд, потому что уже давно не чувствовал в его аромате этих едва уловимых нот. — Когда? — задумывается Чонгук, притягивает омегу и обнимает, обхватывая руками хрупкие плечи и сжимая на них пальцы. — Во время течки. Перед ней или после. Совсем немного, почти неощутимо. — Знаю, — кивает Чимин и буквально слышит, как бьется сердце в чонгуковой груди, в том самом месте, куда прижимают его сильные руки. — Поэтому и спрашиваю, сейчас не чувствую. Странное вообще сочетание. — Ну, куда мне с запахом роз соревноваться, — усмехается Чон и отпускает омегу, проводя пальцами по мягким щекам. — Спасибо, что не оттолкнул. Мне было это важно. Я думал, ты уже ничего не захочешь после всего. — У меня тоже было много страхов, не думай, что ты один такой. Но я готов попробовать, — Чонгук усмехается, вспоминая слова Тэхена. Да, это именно то, что сказал этот придурок — готов выйти из зоны своего комфорта. — Спасибо, — еще раз говорит Чонгук и возвращается к столу. Чимин садится обратно с чашкой для Чонгука, наблюдает за ним и столько всего еще хочет спросить и сказать, но решает оставить все на потом. Слишком много свалилось, слишком сильные эмоции для одного вечера. Если Чонгук не струсит, не передумает, не повернет назад, то у них еще слишком много времени впереди, все успеется, все будет на своих местах. Чонгук недовольно поглядывает на время, понимает, что уже слишком поздно и сидеть так долго в чужом доме не совсем культурно. Потом он тут же ловит себя на мысли, что о своей культуре особо никогда и не задумывался, а тут…Чимин ломает. Чимин заставляет его думать о том, о чем раньше он никогда не задумывался. — Наверное, мне пора идти, уже одиннадцатый час. — Правда? — Чимин рассеяно смотрит на часы, что висят в углу кухни и закусывает губу. Расставаться не хочется, расставаться страшно. А вдруг окажется, что это приснилось? Или это очередная глупая мечта, фантазия, происки богатого воображения, и наутро все исчезнет. И Чонгук, как он и думал, никогда с ним не будет, никогда. — Да, правда, уже поздно, — Пак поднимается, поправляет на плече съехавшую кофту, задвигает стул. — Ты на машине или вызвать такси? — На машине, — кивает Чонгук и идет следом за Паком в комнату, где у стены стоит большая кровать, на которой, очевидно, спит Чимин. Чон даже думать не хочет о том, как крепко и пленительно пахнут простыни розами. Слишком сладко и горячо, чтобы не попытаться в эту же минуту выбросить из головы мысли и образы и увести взгляд. — Вот, — Чимин берет со стула пуховик и отдает Чонгуку, расправляя на ткани невидимые полосы. — Он хорошую службу мне сослужил. — Да, он тебя грел, поэтому в благодарность я буду носить его чаще. Чимин смеется. Весело, заразительно и совсем по-детски. У него забавно щурятся глаза и из-за пухлых губ выглядывает чуть кривой зубик. Чонгука простреливает этим моментом, начинают непозволительно сильно потеть ладони. Чимин милый. Чимин сладкий. Красивый. Сексуальный. Прекрасный. Да, со своими заморочками, тараканами, но разве есть в мире люди без них? И Чонгук хочет узнать его всего, лучше, чем самого себя, лучше всего мира, целого огромного мира. Да, определенно лучше всего этого чертова мира. — Спасибо, что пришел. Мне было это нужно, — честно признается Чимин, когда они оказываются в прихожей у двери. — Мне тоже, — кивает Чонгук, запахивает пуховик, но не застегивает. — Надеюсь, мы приняли правильное решение, — мнется он и ловит уверенный кивок Чимина, у которого сердце собирается по кусочкам благодаря сегодняшнему вечеру. Чимин тянет вперед руку, и Чонгук накрывает ее своей ладонью, сжимая маленькие пальцы и улыбаясь радостно и спокойно. — Я постараюсь защитить тебя, — вдруг говорит Чимин, заставляя Чонгука вопросительно напрячься. — Я сделаю так, что тебе не придется переживать о том, что кто-то узнает. И ты не станешь придумывать отговорки и краснеть перед друзьями. — Нет! — восклицает Чонгук, потому что, несмотря на то, что его волнует мнение окружающих, он не хочет, чтобы Чимин думал, будто это для него сейчас проблема. — Нет, не переживай об этом. Мы обязательно это когда-нибудь обсудим, но пока — не переживай. Я в порядке. Правда. Давай просто быть вместе, хорошо? — он заглядывает в глаза Чимина, который, все же неуверенно, но кивает и тянет улыбку, и Чонгук вновь обнимает его, думая лишь о том, что он не хочет выпускать его из объятий.