magic suicide

Юнги минут пятнадцать сидит на пассажирском сидении, прислонившись лбом к окну, и задумчиво молчит, поглядывая на стены высокого здания у дороги. Он пытается подавить в себе неприятное чувство, что разрастается в груди, и фальшивые спазмы в горле от волнения. Он поднимает руку к лицу, смотрит на прямоугольный циферблат и понимает, что уже опоздал почти на полчаса. Надо как-то выбраться из машины, но он, словно приклеенный к сидению, может чувствовать лишь гулкое биение своего сердца. Намджун, что сидит за рулем, поглядывает на Юнги и не совсем понимает причину его апатии. Он поправляет привычным жестом куртку на чужом плече, стирает капельку пота с виска и садится прямо, вздыхая. — Если ты не хочешь навещать своего дядю, не навещай, зачем себя мучить?! — Отец попросил, — хрипло обманывает Мин, тоже садится прямо и застегивает куртку до подбородка. — Ты подождешь меня здесь? Я буду быстро, не больше получаса. — Да, я подожду, — соглашается альфа, тянется и за поцелуем, но у Юнги целоваться нет никакого желания. Он лишь коротко чмокает своего парня и стремительно покидает салон автомобиля. Намджун тоже выходит, облокачивается на дверцу машины, достает сигарету и следит за Мином, который несколько секунд растерянно стоит у подъезда, а потом набирает «30B». Вскоре издается привычное пиликание, и Юнги попадает внутрь. Дядя Канджуна просил зайти, уже давно просил, и Юнги не мог отказать, несмотря на то, что начал строить свою жизнь, в которой нет места его спящему истинному. Однако эта новая жизнь пока не приносила ему ничего, кроме переживаний. Он думал, что все можно решить, если заполнить пустоту, что образовалась после встречи с истинным, другим альфой. Пусть привычным, пусть тем, кто давно нравится, но это огромное черное пятно лишь разрасталось, оно никуда не делось, и Намджуна оказалось не так много, чтобы он запечатал зияющую дыру. Юнги останавливается напротив нужной двери, которая слегка приоткрыта, и, не постучавшись, проходит в коридор, большой и светлый. Не нужно быть экспертом, чтобы понять, что все в этой квартире дорогое и здесь живут богатые люди. Он скидывает кроссовки, надевает белые тапочки, что лежат на пороге, приготовленные специально для него, и несмело идет вперед, поочередно заглядывая в каждую открытую дверь. — Юнги, — слышит омега знакомый голос и оборачивается, коротко улыбаясь. — Добрый день, господин Но. — Я рад, что ты здесь, — грустно тянет улыбку мужчина и опускает глаза, задумчиво и устало. — Я думал сегодня всю ночь и завтрашнюю ночь тоже буду думать. Все ли я сделал, чтобы вытащить Канджуна? Юнги сглатывает вязкую слюну и старается выглядеть так, будто ему безразлично. На деле же его сердце нещадно колотит ребра, и он признается себе, что думал о том же все эти дни. Все ли он сделал? И может ли что-то еще изменить? — Господин Но, мы не боги и даже не врачи. Мы ничего не можем сделать, — говорит Юнги, расстегивает куртку и оттягивает ворот футболки. – К сожалению, так уж вышло, это жизнь, — он произносит то, в чем пытается убедить самого себя, а теперь и господина Но, которого еще ни разу не видел таким, как сейчас. Кажется, он тоже понимает, что это конец. И Юнги понимает. Они буквально физически чувствуют дыхание смерти за их спинами. — Доктор из Таиланда, не тот, уже второй, господин Пилай, он тоже сказал, что ничего не выйдет. И мы должны перестать держать его взаперти этого тела, — он издает смешок больше похожий на всхлип. — Не должно быть так, — говорит он немного позже. — Это он меня хоронить должен, не я его. — Не переживайте сильно. — Ты же понимаешь, что это не поможет, да? — Да, — тихо смеется Юнги. — Вы хотели, чтобы я посмотрел его комнату, я могу пройти? — Да, конечно. Ты не придешь на похороны? Не приходи, тебе будет невыносимо, — господин Но уже знал, что Юнги — истинный его племянника. Юнги ему не говорил, он догадался сам, именно поэтому постоянно поддерживал с омегой связь и даже сейчас позвал, чтобы тот смог хотя бы немного приблизиться к Канджуну, пусть и напоследок, но понять, что он за человеком был. — Можешь трогать здесь все, что захочешь, — говорит он и уходит, оставляя Юнги одного в пустой светлой комнате, в которой приятно пахнет средством от пыли и свежим воздухом из открытого окна. В углу — широкая кровать с темно-синим покрывалом и подушкой в такой же наволочке, слева книжные полки, а у несущей стены электрическое пианино с открытой нотной тетрадью. Юнги осторожно ступает по мягкому ворсу светлого ковра, осматривается, стараясь ни на чем не сосредотачиваться, а то непрошенные мысли лезут в голову. Ему не хочется думать, что здесь Канджун проводил свободное время, на этой кровати спал, а за пианино работал и занимался любимым делом. «Оборвалась чья-то жизнь», — проносится в голове Юнги, и сердце так сильно сжимается, что он даже останавливается у комода, чтобы вдохнуть поглубже кислород. Жизнь Канджуна еще не оборвалась, но она близка к этому, смерть стоит у его порога, и Юнги не может четко сказать, что именно причиняет ему такой дискомфорт, который он с легкостью может назвать душевной болью. И здесь, в этом месте, в его комнате Юнги чувствует себя еще хуже, ведь вот оно: был человек и нет. Все, что он любил, чем дорожил, все, к чему стремился, теперь навсегда останется в этих стенах. А он не придет и больше никогда не ляжет на эту кровать, не сядет за это пианино, больше никогда не ощутит на кончиках пальцев мягкий ворс ковра в своей комнате. Юнги отталкивается от комода и подходит к не включенному в сеть пианино. Берет со специальной подставки ноты и рассматривает крупный, обрывистый почерк. Он достает мобильник из заднего кармана джинсов и делает несколько снимков, потом кладет тетрадь на место и еще раз обходит комнату, на этот раз останавливаясь у полки с книгами. Юнги не уверен, что Канджун прочел их все, но выглядит стена потрясающе. Только бестселлеры. Мин проводит по ним рукой, просматривает названия и останавливает внимание на одной. Достает ее и осматривает со всех сторон. Почти на весь титул фотография его истинного. Его взгляд с фото внимательный и сосредоточенный, почти такой же на всех фото, что раньше доводилось видеть Юнги. Он быстро проходится по названию: «Обратная сторона фортепиано». Авторов указано несколько и среди них и сам Канджун. Юнги быстро пробегается по страницам и понимает, что это что-то типа автобиографии и мемуаров в одном. Вскоре на пороге вновь появляется господин Но. У него в руке стакан сока, который тут же протягивается Юнги. — Канджун написал эту книгу для своих поклонников. — У него их много? — Много ли? — смеется мужчина. — А ты не догадываешься, да? Ты же видел его лицо, конечно их много. Было много. Раньше. Ты не просматривал информацию о нем? — Нет, я…— Юнги по возможности старался воздерживаться, чтобы потом было не так тяжело. — Был скандал с наркотиками. Ну, знаешь, ничего серьезного, обычная молодежная дрянь, что бывает на каждой вечеринке. После этого все пошло под откос, и Канджун старательно работал, чтобы вернуть подорванное доверие. Посмотри его видео-каверы в ютубе, в последнее время он подсел на эту сеть. Он собирался принимать участие в следующем международном конкурсе. Он развил скорость своих пальцев до двадцати двух ударов по клавишам в минуту. Представляешь? — Я слышал, что рекорд двадцать пять, — задушено говорит Юнги и смотрит на красивое лицо с титула книги. — Именно. Это и была его цель, — мужчина достает из кармана ветровки пачку сигарет, вытаскивает одну и закуривает. — Он хотел сначала добраться до рекорда, а потом установить новый. «Работать до кровавого пота», слышал такое выражение? Оно идеально характеризует Канджуна. — Здесь? — Юнги кивает в сторону электронного пианино. — И здесь, и в зале. В зале у нас стоит огромный рояль. Не видел? Пошли покажу, — мужчина поднимается, зажимая сигарету губами. Юнги следует за ним, по-прежнему держа в руке книгу. — Я могу ее взять? — спрашивает он в коридоре, и господин Кан смешно кивает. — Без проблем, у нас несколько экземпляров. — Вот, проходи, — дядя открывает дверь перед Юнги, который проходит в большую продольную комнату с белыми обоями и такой же мебелью и останавливается у самых дверей, где стоит большой белый рояль. У Юнги перехватывает дыхание, когда ему, словно в реальности, мерещится фигура Канджуна за инструментом. Мин борется сам с собой, когда брови насильно сдвигаются, а глаза начинают влажнеть. Он отворачивается прежде, чем господин Но успевает что-то сказать, и спешно выходит из зала, направляясь к двери по длинному коридору. Мужчина ничего не говорит, молча идет следом, потом наблюдает за тем, как Юнги обувается, прижимая к груди книгу. — Пора? — Да, мне пора, — Юнги выпрямляется и выдавливает улыбку. — Завтра для нас тяжелый день. Я не смогу поддержать Вас, но будьте уверены, что я рядом. — Я рад, что ты не придешь. И я благодарен за все то время, что ты провел с моим племянником. Я передам ему «прощай» от тебя. Юнги зависает на секунду, слишком громко сглатывает и непроизвольно сковыривает заусеницу указательным пальцем с большого. Чувствует влагу, кровь, хлынувшую из неожиданной маленькой ранки, и старательно тянет улыбку, притворяясь, что эти слова не превратили в пюре его внутренности. — Буду признателен, — сам не понимает, как хватило сил подать голос, разворачивается и уходит, уверенный, что больше никогда не вернется в этот дом.

***

Чонгук поправляет воротник пальто, передергивает плечами, пытаясь скинуть тяжесть, сковывающую их, и трет ладони в предвкушении. Он звонил Чимину несколько минут назад, и тот заверил, что уже спускается, но он ждет уже больше десяти минут, и Чон, в самом деле, удивлен этой чиминовой стороне. Хотя мысль, что, возможно, он что-то делает с волосами или смазывает губы блеском, чтобы выглядеть для него красиво, все же греет душу. Сам он, не привыкший к косметике, разве что к тонкому слою тонального средства из-за затянувшегося подросткового периода и его следствия – пятен от мелких прыщиков, и сегодня не стал краситься по-особенному, только челку уложил иначе, и пальто надел вместо привычных спортивных курток и пуховиков. Сейчас его стиль походит на тэхеновый – пальто и спортивный костюм внутри, этот придурок только так и ходит. И Чонгук не оделся бы так ни за что, если бы ему не показалось, что в светлом классическом пальто он выглядит немного взрослее и аккуратнее. Он, конечно, мог и внутрь надеть что-то по типу обтягивающих джинсов и красивого свитера, но решил, что Чимину будет слишком очевидна причина столь явных перемен в нем. Когда дверь подъезда, наконец, отходит от косяка и в проеме показывается Чимин в черной парке, с уложенными назад волосами и, непозволительно обтягивающих джинсах, Чонгук не может сдержать улыбки и двигается навстречу, в секунду прокручивая в голове варианты приветствия. Он останавливается на легком касании щеки об щеку Чимина, который, тем временем, неловко улыбается, в то же время кокетливо стреляя глазами. — Я сильно опоздал? — Не очень, — Чонгук бросает безразличный взгляд на наручные часы и снова возвращает к Чимину, глупо и застенчиво улыбаясь. — Что я должен говорить? — Я не знаю, — откровенно отвечает Чимин и проводит языком по губам. Это в его манере, Чонгук давно заметил, но старался не обращать внимания. Вряд ли Чимин хочет кого-то соблазнить, скорее, он делает это непроизвольно, по привычке, но выглядит горячо, учитывая, какие пухлые у него губы. — Ты решил, куда мы едем? — спрашивает Чон и ловит поплывший взгляд Чимина, сосредоточенного на его лице. На самом деле, Пак боялся, что Чонгук не приедет, что его вчерашнее предложение лишь вспышка, которая исчезнет, едва успев зажечься. Но Чон здесь, и он оторопел с первой же секунды, стоило увидеть его. Он потихоньку возвращается в реальность, из которой его выцепили еще вчера. И сейчас его щеки краснеют, а сердце колотится, когда он слушает голос Чонгука и видит его красивое лицо напротив. — Я думал об этом, — заторможено отвечает Чимин и на этот раз кусает губу, заставляя Чона метаться взглядом от губ к глазам, и глупыми кивками головы уверять, что он весь внимание. На самом деле, все его внимание сосредоточенно на зубах, что, зацепившись за кожицу на нижней губе, медленно тянут ее, отрывая и оставляя на этом месте крошечную ранку. — Может, в торговый? Конечно, не слишком романтично, но мы можем походить по магазинам. — По магазинам? — неприкрыто удивляется Чонгук. — На свидании? — Стремно? — Очень стремно, — кивает Чон и смеется, подхватывая волну смеха Чимина. — Но у меня хотя бы есть предложение, что насчет тебя? — Парк аттракционов? — жмет плечами Чонгук, ловя недовольство, проскользнувшее на лице Чимина, который вдруг уловил эту тонкую грань под названием «разница в возрасте». — Что? Я что-то не то сказал? — Чонгук, мне почти тридцать. — Да брось! Тебе двадцать девять, нечего тут, знаешь ли…— мямлит он, понимая, что предложение с аттракционами звучит по-детски даже для него, что уж говорить о почти разменявшем четвертый десяток Чимине. — Ладно, согласен, бред. Они оба стоят некоторое время молча, думая и утопая в неловкости. Чонгуку хочется затолкать слова обратно, желательно поглубже, в самую свою глотку, чтобы они застряли там и никогда больше не просились наружу. А Чимин вдруг начинает нервничать и переживать, что своим ответом мог обидеть юношу, поэтому взвесив все «за» и «против» в голове, выдает: — Хорошо. Парк аттракционов, значит парк аттракционов. Чонгук поднимает удивленный взгляд на старшего. Он понимает, что это лишь благотворительность с его стороны, и, учитывая, что у них обоих фантазия так себе, ситуация не из приятных. — Тебе же почти тридцать, — напоминает Чонгук, хмыкнув и прокручивая в голове что-то, что еще можно предложить, чтобы их первое свидание не стало грандиозным провалом. — Мне двадцать девять, могу себе позволить, — улыбается он и двигается к машине Чонгука. — Эта твоя? — Да, эта, — бормочет Чон и обходит машину, чтобы сесть с другой стороны. — Уверен? — В том, что мне двадцать девять? — насмешливо смотрит Чимин, а Чонгук наоборот необычайно серьезен. — В том, что хочешь. — Разберемся, — говорит он и садится на пассажирское сидение. Через несколько секунд Чонгук оказывается рядом и заводит мотор. Они оказываются у парка аттракционов примерно через двадцать минут. Оба молчат во время дороги, Чонгук лишь интересуется, не жарко ли в салоне и может ли он включить музыку. Чимин чувствует себя неловко, смотрит в окно и поджимает губы, когда понимает, что машина полностью пропахла Чонгуком. Этот мерс — его небольшой личный мирок, в котором невероятно уютно, и Чимину вдруг становится интересно, каково у Чона в доме, непосредственно, в его личной комнате. Наверняка, также приятно пахнет, наверняка, даже в мелочах чувствуется его индивидуальность и неповторимость, а в том, что Чонгук неповторим, Чимин уверен. Он замечает фигурку Бу из «Корпорации монстров», висящую на зеркале, и непроизвольно расплывается в улыбке, потому что сам любит этот мультфильм и пересматривал его с братом едва ли не десять раз. Оказывается, между ними, такими разными и далекими, все-таки есть сходства. Машина останавливается у тротуара недалеко от парка, и Чонгук смотрит по сторонам, сначала в боковое окно, потом в заднее в поисках свободного места. Чимин неосознанно переводит на него внимательный взгляд и уставляется на сосредоточенное лицо парня, который судорожно ищет место, где можно припарковаться. Чонгуку идет машина. Ему идет обхватывать тонкими длинными пальцами руль, прямо сидеть в кресле и сосредотачиваться на движении. Эта картинка кажется Чимину великолепной, потому что за рулем этот пацан выглядит совсем взрослым, особенно, когда он, как сейчас, чрезмерно пытлив и внимателен. Если бы Чимин не боялся выглядеть идиотом, он бы обязательно отснял этот момент, но он лишь запечатляет образ в своей голове, не переставая глупо улыбаться. Чувства, которые появились так резко и неожиданно, столь же резко стали расти и уже занимали всю грудную клетку. И это настолько сильно и плотно, что складывается впечатление, будто Чонгук – единственное, чем Чимин сейчас дышит. Когда Чонгук, наконец, находит место для парковки, абсолютно филигранно ставит машину меж двух довольно плотно стоящих машин, Чимин готов хлопать в ладоши. Он не видел более четкой парковки в своей жизни. — Ты так здорово водишь, — восхищенно говорит он, и глаза его настолько горят, что Чонгук смущенно улыбается и бормочет что-то похожее на отрицание прозвучавшего утверждения. — Давно получил права? — интересуется Чимин, когда Чон следом за ним покидает салон мерса и ставит его на сигнализацию. — Да, учился еще до совершеннолетия, а потом сразу сдал на права. Я всю жизнь любил тачки и спортивные костюмы. — Я вижу, — смеется Чимин и пробегается оценивающим взглядом по подтянутой фигуре парня, который вновь в новой спортивной тройке. — Я знаю, что у тебя есть, как минимум, две пары обыкновенных джинсов. — Да, — отвечает Чонгук и начинает двигаться в сторону входа в парк. — Но, если честно, я чувствую себя комфортно только в спортивном стиле. Но он многих бесит. — Почему? — искренне удивляется Чимин, семеня рядом и громко шаркая ногами по остаткам снега. Чонгука это не раздражает, но он отмечает это в голове, как очередную привычку своего истинного. – По-моему, тебе идет. Ладно бы, если бы не шло, но это твое. Я не представляю тебя в другой одежде. Я бы смеялся, если бы увидел тебя в костюме. Чонгук улыбается, молчит и опускает глаза на свои кроссовки. Они дорогие, брендовые, так почему он должен их стыдиться? Как и сказал Чимин, ему идет, он выглядит гармонично. Какая разница, какая там мода в этом сезоне? Он ведь не диктует Юнги и Хосоку, как им одеваться, так почему сам должен переживать об их словах? И эти простые мысли вдруг показались идущему всегда против системы Чонгуку такими правильными, что он невольно весь сжимается и даже пугается чиминовой проницательности. Он каким-то образом прочувствовал все, что ощущал Чонгук все это время, и нашел те самые слова, которые ему были нужны. Попал в точку, как и всегда. И Чон не знает, что это за чертовщина. Возможно, Пак хороший психолог, возможно, просто умудренный опытом. А может, это все их истинность. То, о чем Чимин говорил с самого начала – гораздо больше, чем набор гормонов. Гораздо. — Мне тоже нравится твой стиль. Я даже заметил, что некоторые с нашего потока пытаются косить под тебя, — хмыкает он и поправляет воротник пальто, который бесконечно задирается. — Да, Тэхен говорил то же самое, кажется, не ты один заметил. — Я просто не представляю, как ты можешь постоянно ходить в этих рубашках. Они такие…— он замолкает и вытягивает губы в трубочку, потому что чуть не сболтнул лишнего. — Какие? — спрашивает уже заинтересованный Пак. — Ну, такие… — Какие? — не отстает, и голос его звучит так весело и азартно, что Чонгук уверен, Чимин прекрасно знает, что он хочет сказать. — Ну, они неброские, но, я бы сказал, что они простые, но какие-то…они делают тебя желанным, — наконец выдает он и замечает на лице старшего удовлетворенную улыбку. Кажется, он доволен, что Чонгук выдал именно это слово. — Самое интересное, что рубашки похожего покроя висят на наших омегах, как на вешалках. Что у тебя за секрет? — Думаешь, у меня он есть? — играючи приподнимает брови Чимин, и в эту секунду Чонгук понимает, что с ним тупо флиртуют. Чимин не дурачок. Он прекрасно понимает, кто он, что он, с чем его едят. Он осознает свою сексуальность, притягательность и делает все, чтобы источать еще больше флюидов. Хотя, казалось бы, куда еще больше. Это так провокационно, что Чонгук даже теряется на некоторое время и делает вид, что внимательно разглядывает стенд у входа в парк. — Смотри, здесь даже «лавка» есть! — восклицает он, указывая пальцем куда-то в сторону, игнорируя последний чиминов вопрос, что, конечно же, не скрывается от старшего. Он улыбается тому, что смог засмущать такого открытого и дерзкого Чонгука. Абсолютно потрясающая реакция. — Вижу, — кивает Чимин, которому интереснее наблюдать за Чонгуком, чем на весь этот парк вместе взятый. И начинается марафон. Чонгук покупает карту на несколько платежей, почти пять минут спорит с Чимином у кассы, кто должен за нее заплатить, причем Пак использует грязные аргументы, напоминая, что, как никак, он – его преподаватель, который работает на двух работах, а Чонгук – еще безработный студент. — Не трепи мне нервы! — злится младший, отталкивает Пака назад и вкладывает в руку парня за кассой кредитную карту. — Я, между прочим, уже на пенсии и заработал за спортивную карьеру больше, чем ты за все время своей работы. Чимин ничего не отвечает, лишь хмыкает, но в голове с Чонгуком, который, в самом деле, в своем возрасте уже закончил карьеру, соглашается. И это напоминание кажется ему таким невероятно удивительным, что его глаза загораются более ярким блеском, когда он в очередной раз поднимает глаза на красивый чонгуков профиль, что в это время уже что-то выясняет касаемо аттракционов с работником. — Смотри, — говорит он гордо, когда возвращается со специальной картой. — Мы можем выбрать пять любых аттракционов. Если захочешь, продлим. Если покатаемся, например, три раза, сможем прийти завтра и докатать на те баллы, что останутся. — Только завтра? — Нет, в любой день, — краснея, говорит Чонгук, ведь, на самом деле, он использовал эту уловку, чтобы выведать, хочет ли Чимин увидеться с ним и завтра. И Чимин, на каком-то ментальном уровне, каким-то шестым чувством понимает это и едва слышно мямлит, что завтра было бы неплохо сходить на площадь. Но Чонгук слышит и тут же оживляется. — На площадь? А что там? — Так, елка рождественская. Я еще не видел, а завтра как раз тридцать первое — Новый год. Почему бы не сходить? — Хочешь ночью сходить? Если ты не занят, конечно. — Хочу! Чем я могу быть занят? Тридцать первого точно никакой работы, я буду свободен с самого утра, — говорит он и тут же осекается. — Нет, я не имею в виду, что мы должны встретиться утром. У тебя, наверное, будут дела. Вы празднуете Новый год? — Нет, у меня тоже нет дел, — воодушевленно отвечает Чонгук, которому идея встретиться ранним утром невероятно нравится. — Новый год с мамой мы всегда празднуем по отдельности. Я обычно с пацанами, а она со своими друзьями. Поэтому, если ты не против, я приеду утром. — Если ты сам хочешь. — Хочу! — и это «хочу» звучит так правдиво и радостно, что Чимин не может не поверить. Следующий час становится для Пак Чимина самым запоминающимся в жизни. Он никогда не был в парке аттракционов, лишь пару раз с Джено, и то сам не катался, а лишь наблюдал за тем, как он с дворовыми ребятами сходил с ума под гулкий скулеж металлической тележки русских горок. А теперь он сам сидит в этой тележке, пристегнутый в нескольких местах, немного нервозный, но почти спокойный, оттого, что Чонгук, сидящий рядом, кажется, совсем не боится и болтает без умолку. Как потом он признается, болтовня – отличный способ не думать о предстоящем. В конце марафона Чимин, выжатый как лимон, но довольный, приходит к выводу, что русские горки не такие страшные, как «лавка», а «лавка», в свою очередь, уступает «волшебному полету», где их сначала со скоростью поднимали ввысь, а потом резко опускали, создавая эффект свободного падения. Ровно три. Позже Чонгук сидит на лавочке, тяжело дышит и выпивает уже вторую бутылку газированной воды, поглядывая на Чимина и не сдерживая очередного смешка. — Было необычно, — выдыхает он и снова пьет, словно вода способна сбросить то напряжение, что окутало его с ног до головы. — Супер, адреналин. Ты в порядке? — Порядок, — безразлично говорит Чимин и присаживается рядом, уставший и немного бледный. – Спасибо, что остановился, когда я попросил тебя. Спасибо, правда. — Даже если бы ты не попросил, у меня тоже уже не было сил, — признается он и смеется так красиво и заразительно, что Чимин подхватывает его смех. Они не могут подняться еще несколько минут, руки и ноги желейные, сердца бешено колотятся, и предпринимаются бесконечные попытки подняться. — Чертовы качели, — выдыхает, наконец, обессилевший Чон, упирается локтями в колени и дышит так тяжело, что, кажется, сейчас выблюет обед на асфальт. Чимин это замечает, тут же подскакивает, садится на корточки перед парнем и пытается заглянуть ему в лицо. — Совсем плохо? Я могу сгонять в медпункт, тут недалеко… — Не надо, — обрывает его Чонгук, но, на самом деле, мутит нехило, но крепко держащая его за руку теплая ладошка все же делает свое дело, выступая в качестве обезболивания. — Ты — мой медпункт, — пытается пошутить он и очередной удачной попыткой поднимается, опираясь на чиминову руку. — Все хорошо, правда. Поехали, перекусим чего-нибудь. — С ума сошел? — недовольно сводит брови омега и оглядывает белеющее лицо. — Поехали, купим чего-нибудь от укачивания, и тебе надо полежать. Чонгук согласно кивает, потому что, в самом деле, чувствует себя не очень. Он сам не думал, что может произойти что-то подобное, тем более, что он любил аттракционы и иногда они с ребятами ходили в этот парк. Было бы неудивительно, если бы замутило Чимина, но тут…у Чона нет на это объяснения. — Полежишь, и станет лучше, — снова говорит Чимин и тянет парня в сторону машины. Чонгук, собственно, не против того, чтобы полежать. Но он еще не знает, что придется лежать в квартире Чимина, на его кровати.