magic suicide

— Может, выпьешь еще таблетку? — Чимин садится на край кровати и проходится взглядом по бледному лицу Чонгука, который слишком сильно потеет и даже дышит рвано. — Все нормально, — отзывается он, но глаза держит закрытыми, так проще справляться с неприятными ощущениями в желудке. — Нужно было мне домой поехать. — До тебя слишком далеко, оставайся тут, пока не станет лучше. Я сварю тебе кашу. — Нет, правда, я вообще не хочу есть, — Чонгук открывает глаза и поворачивает голову вбок, чтобы проводить хрупкую фигуру Чимина взглядом. Он переводит глаза на рамку с фотографией, что стоит на прикроватной тумбе почти напротив его лица. Чимину на этом снимке не больше двадцати. Внешне он почти не изменился, но этот странный прикид на нем, непонятная оранжевая майка, грязно-синие джинсы и несколько тонких браслетов кричат о том, что фото было сделано лет десять назад. На фото у Чимина волосы гораздо короче, чем сейчас, и светлее, и Чонгуку кажется, что сейчас лучше, определенно. Хотя даже в таком странном виде его лицо выглядит безупречно. Немного поодаль, явно угрюмый мальчуган изо всех сил пытается выдавить улыбку, и это так заметно на фотографии, что, несмотря на плохое самочувствие, губы Чонгука растягиваются сами собой. — Это твой брат? — спрашивает он, когда Чимин возвращается и снова садится на край кровати. — На фото? — сразу понимает второй и кивает. — Эта давнишняя фотография. Я не из тех, кто хранит подобные вещи, но эту фотку как-то жалко было выкидывать. — В смысле? — удивляется Чонгук и аккуратно переворачивается набок. — Хочешь сказать, что она у тебя единственная? С тех времен? — Да, — уверенно кивает Чимин так, будто это нормально. — Остальные мы выкинули со всем ненужным барахлом, когда переезжали в новую квартиру. Точнее, выкинул я, а Джено просто согласился. Чонгук ничего не отвечает, лишь хмыкает, не зная, уместно ли будет спросить, почему они так поступили. — А раньше? До этой квартиры, в каком районе вы жили? Ты легко отпустил его в другую страну? — Да, думаю, отправить его в Америку было не самым дурным моим решением, но ему там непросто, — Чимин поджимает губы, и Чонгук не напоминает, что помимо этого еще кое-что спросил. Кажется, Чимин намерено избегает некоторых вопросов, прикрываясь за другими ответами. — Да, дети злые в этом возрасте. — Не только дети злые, — серьезно говорит Чимин, когда поправляет домашнюю толстовку на ключицах. — Люди злые. Никогда не поймешь, чего им нужно для счастья. Чонгук внимательно следит за Чимином, подложив ладони под щеку, и молчит, слушая приятный голос и уверенную интонацию. Чимин кажется сейчас очень загадочным и странным, и Чонгук не совсем понимает смысл его слов, но уверен, что однажды поймет, ведь не все сразу. Чонгуку всего двадцать один, а у него уже столько всего в жизни было, что впору роман писать. Чимин прожил почти на десять лет больше, очевидно, что и пережитого хватает, и у него наверняка есть основания так считать. — Да, сложно понять, — наконец, подает голос Чонгук и замолкает, когда замечает свесившуюся с чиминовой шеи цепочку с крестом. Он внимательно смотрит на то, как тот покачивается, а потом переводит взгляд на задумчивое лицо омеги. — Не знал, него,что ты христианин. Чимин сразу понимает, что Чонгук имеет ввиду и улыбается, пряча крестик за широкий ворот толстовки. — Я не христианин. — Тогда что это? — А то ты не видишь, крест. — Ну, — кивает Чонгук и улыбается непосредственной улыбке Чимина, который откровенно принимает его за дурака. — Тогда мне стоит спросить, что это за крест? Просто для красоты? — Мне подарил его кое-кто, — говорит он и поднимается, чтобы взглянуть, как там каша. — Альфа? — слышит он громкое вслед. Даже слишком громкое, учитывая, что еще несколько минут, Чонгук едва стоял на ногах от слабости. — Ревнуешь? — оборачивается Чимин и так лукаво улыбается, что аж самому становится не по себе, ведь они еще не так далеко зашли в своих отношениях. Только начали. — Ревную, — серьезно бурчит Чонгук и отворачивается, заставив растерянного Чимина спокойно выдохнуть. Через несколько минут Пак возвращается с тарелкой каши, а Чон предпринимает попытку подняться, и вторая оказывается удачной. Лекарство подействовало, и его уже не так скручивает. Чиминова каша оказывается не очень вкусной, но чрезмерно сладкой. Кажется, с помощью сахара он пытался сделать ее вкуснее. И Чонгуку кажется это донельзя милым, он улыбается и проглатывает еще несколько ложек, заметно повеселев. Чимин наблюдает за этой картиной и просто не может не улыбаться. Им обоим было непросто бороться с собственными чувствами все это время, и теперь, когда Чонгук дал им шанс, позволил быть вместе, каждая секунда кажется бесценной. — Доедай, — говорит Чимин, когда замечает, что Чон откладывает наполовину полную тарелку и удобно укладывается на подушку. Как он и думал в прошлый раз, эта постель от и до пропахла Чимином, в каждой ее нитке его насыщенный аромат, а для Чонгука это запах спокойствия и уюта, и он, довольно потягиваясь, совершенно не думает о том, что за окном уже темно, и, на самом деле, некрасиво вот так отвлекать Чимина поздно вечером. — Я наелся, спасибо, ты постарался. Я думал, у тебя нет таланта к готовке. — А у меня и нет, — пожимает плечами Чимин и забирается на кровать с ногами, отползая к другому краю. – Но каши готовить я умею, должен же я был чем-то кормить Джено. Чонгук закусывает губу, поглядывая на Чимина и раздумывая над тем, может ли он позволить себе дерзость спросить напрямую о чиминовых родителях. За все время, что они знакомы, он ни разу не упоминал о них, только о младшем брате. Чимин укладывает темную макушку на подушку и поворачивает голову в сторону Чонгука, который увлеченно рассматривает его лицо и легко улыбается. Старший отзеркаливает эту улыбку и тянется рукой к его лбу, чтобы поправить растрепавшуюся челку. Его пальцы касаются мягко, почти невесомо, убирая мешающие волосы, и Чонгуку безумно нравится это легкое прикосновение, пальцы Чимина наэлектризованы их общей химией, и он чувствует это сквозь прикосновение. — Я скоро поеду, — тихо говорит Чонгук и придвигается, чтобы быть ближе, плотнее чувствовать запах и ощущать дыхание на своей коже. — Уверен? Можешь остаться, — так же тихо отвечает Чимин, а потом его губы дергаются в странной, нервной улыбке, которую Чонгук ловит сразу и понимает без слов: Чимин не хочет с ним расставаться. Он предлагает остаться не из вежливости, он просто не хочет его отпускать. И Чонгук буквально чувствует, как это нечеловеческое чувство затапливает его с ног до головы. Он ведь ничего подобного не испытывал раньше. Он никогда не чувствовал себя таким нужным, даже необходимым в отношениях. Особенно с Хосоком, который гулял налево и направо и никогда даже не намекнул о том, что Чон ему искренне нравится. А сейчас вот Чимин. Такой смущенный, но открыто выражающий свои желания. Такой простой, трепетный. А еще – абсолютный профан в отношениях, такой же, как сам Чонгук. — Мы будем спать здесь? Вместе? — зачем-то спрашивает Чонгук и тут же утопает в неловкости вопроса. — Боишься, что буду приставать? — Чимин пытается говорить уверенно, но щеки у него горят, и выглядит он по-особенному мило и уютно. — Нет, просто…тебе будет удобно? — Вполне, почему нет? Вдруг тебе станет хуже по дороге. Чонгук лишь хмыкает, но улыбаться не перестает. Чимин использует грязные уловки, лишь бы Чонгук остался, и он даже передать не может, насколько сильно трепещет его сердце и как больно покалывает на кончиках пальцев. Они вместе. Возможно, ночевать в одной постели еще рано, учитывая, что это их второй день, но они настолько друг другу нужны, что все кажется нормальным. Их бешеная гонка, в которой оба пытаются скорее друг друга познать, окунуться настолько глубоко, насколько это возможно, сейчас обостряется. Именно сейчас, когда они уже знают тепло друг друга, когда уже не смогут отказаться. — Хорошо, я останусь. Только чур не приставать, — смеется Чонгук и приподнимается, чтобы вытащить из-под себя одеяло и укрыть обоих. На часах всего восемь вечера, когда они крепко засыпают, расслабленные теплом друг друга. Ночью Чонгук просыпается несколько раз от резкой боли в животе и тошноты. Чимин тоже просыпается, когда он начинает ворочаться, чтобы лечь удобнее. Он приносит еще парочку таблеток обезболивающего и предлагает вызвать скорую, потому что похоже на отравление. Чонгук отказывается, но бледнеет слишком сильно, заставив Чимина занервничать. Чон и не спит, и не бодрствует. У него сильно потеет лицо, а кожа ледяная на ощупь. Боль не проходит, и, когда встревоженный Чимин уже хватается за телефон, чтобы вызвать врачей, Чонгука начинает сильно тошнить, а потом его вырывает несколько раз в туалете. И после этого становится намного лучше. Его кожа теплеет, он расслабляется и лежит на постели, лениво водя глазами по лицу Чимина напротив. — Что ты съел? — Ничего такого, от чего меня могло так вывернуть, — хрипло отзывается Чон и укрывается одеялом до подбородка. Чимин разглаживает складки и оставляет ладонь на плече Чонгука, который чувствует ее тепло даже сквозь плотную ткань зимнего одеяла. — Будь осторожен с тем, что ешь. — И это мне говорит человек, у которого ящики битком набиты раменом, — пытается улыбнуться Чон, но выходит слабо, и Чимину так хочется пожалеть его, что он придвигается ближе и утыкается лицом в его ключицы. Чонгук от неожиданности теряется, выпадает на мгновенье, но вскоре расслабляется и обнимает Чимина за плечи, прижимая к себе, поглаживая по влажным спутанным волосам, пропуская через них пальцы. — Спасибо. Мне было бы хуже, если бы я валялся один в своей постели. Определенно, это была бы самая ужасная ночь в моей жизни. Чимин улыбается, и Чонгук понимает это по тому, как его кожу обдает тепло, и прижимается еще теснее, обнимая Пака, словно маленького ребенка, со всей нежностью и трепетом, который даже в таком хреновом состоянии не покидает его тела. — Меня поражает то, как ты мне подходишь. — Что? — удивляется Чимин и запрокидывает голову, смотря на Чонгука своими огромными глазами. — Ты мне подходишь, — повторяет Чонгук и касается губами теплого лба. Чимин тянется вверх и повторяет это простое, но такое теплое и замечательное прикосновение. А потом целует Чонгука в щеки, мягко касаясь пухлыми губами неровной кожи. — Прекрати, у меня прыщи, — смеется Чон и пытается отстранить Чимина, но тот не сдается и оставляет короткий поцелуй на губах, уверенный, что Чонгук купится на эту уловку. Так и получается. Чонгук молчит пару минут, а потом осторожно касается сладких губ напротив. Он втягивает сначала верхнюю, мягко посасывая, потом проделывает то же самое с нижней. Этот поцелуй абсолютно не похож на все предыдущие — бешеные и страстные. Этот нежный, трепетный, благодарный и настолько горячий, что у Чонгука начинает теплеть внизу живота. Он еще слишком плохо себя чувствует и слишком ослаблен, чтобы решиться на что-то большее, но уложить Чимина на подушки и не переставать целовать получается. Совсем медленно, лениво, срывая с его губ нетерпеливые выдохи, совсем короткие, едва различимые стоны. Чонгук почти не отрывается, не дает Чимину сделать глубокий вдох. Он наполняет его собой целиком, до краев, не давая путей к отступлению. Чимин слишком мягкий, слишком сладкий, чтобы отпустить его так просто. Губы у обоих уже горят, и Чонгук отрывается всего на мгновенье, чтобы через секунду снова поймать пылающие истерзанные им же самим губы. Чонгук пахнет малиной. Чимин понимает это не сразу, но запах становится очень резким, густым, нереально сладким, совсем непохожим на тот, к которому он привык. И именно эти яркие ноты заставляют Чимина распылиться не на шутку. Он отрывается, насильно отстраняя Чонгука, утыкаясь ладонями в его грудь, чтобы удержать на месте, но тот недоволен. Он тянется снова и просит: — Еще немного, — будто Чимин идиот и поверит в это. Эта фраза звучит для него, как доказательство того, что он нужен Чонгуку, что Чонгук без него уже не может. Он задыхается в нем, отдается ему и берет его полностью, без остатка. Его губы невероятно приятные, сухие, дразнящие, язык настойчивый, ласковый, и это абсолютно неземное чувство, когда Чонгук проходится им по его зубам, когда вылизывает губы, а когда засасывает его язык в свой рот, когда обхватывает его губами, не отпускает, дразнится, Чимину кажется, что он пытается выбить из него дух. Убить, заставить гореть, потому что он почти физически чувствует, как языки пламени хватают его за руки и тянут на дно пылающего океана. Чонгук укладывает макушку на плечо Чимина, когда его немного отпускает и он уже может здраво мыслить. Он слышит, как барабанит маленькое сердечко Пака в ребра, и обхватывает его поперек живота, ничего не говоря. Даже не подозревая, что тут можно сказать, когда так кроет. Когда поцелуй важнее жизни. — Ты так возбужден, — едва слышно говорит Чимин, заставляя Чонгука смутиться и притворно нахмуриться. — Заткнись, ты потек в первую же секунду. Иди белье менять, — хмыкает он и ловит короткий смешок. — Ты так здорово пахнешь, когда возбуждаешься. — Заткнись. — Ну, почему? Это правда. — Ты еще пару минут назад краснел, когда я целовал тебя, какого черта язык развязался? — Просто захотелось сказать. Это комплимент. Чонгук недовольно хмурится, дует щеки, но носом в шею Чимина все-таки утыкается и почти мурлычет от его потрясающего запаха. — Ты смущен? — Я хочу тебя. Да, я смущаюсь, когда ты провоцируешь меня, потому что я…мы пока не можем зайти дальше. — Плохо знаем друг друга, — больше утверждает, чем спрашивает Пак и тоже утыкается носом во вкусно пахнущие волосы Чонгука. — Даже не в этом дело. — А в чем еще? Чонгук поднимает на Чимина глаза, чмокает в уголок губы и укладывается обратно, пробубнив: — Будто бы ты знаешь, что делать со мной. Чимин сглатывает, выходит слишком громко, и Чонгук усмехается, потому что знает, что попал в самую точку. Он понятия не имеет, как обращаться с Чимином в случае, если между ними произойдет близость, и, как оказалось, Чимин тоже без понятия, что делать. — Разберемся, — ободряюще говорит Чимин, а сам впервые задумывается над тем, что, в самом деле, не знает, как это будет, потому что у него никогда не было секса с омегой. Он всерьез начинает мусолить это в своей голове и не может уснуть до утра, в то время как Чонгук мерно засопел на его плече. Спать друг с другом. Да, определенно, их отношения еще не на той стадии, но ведь этот момент когда-нибудь придет. Они оба взрослые люди, которые очевидно хотят друг друга. И Чонгук высказал очень верную мысль, о которой Пак раньше не думал. Как он должен обращаться с Чонгуком? Что делать? Как трогать? Где касаться, чтобы не сделать больно? А понравится ли Чонгуку вообще быть с ним в этом плане? Может, он просто поймет, что это не его, никак ему не подходит, и они расстанутся, потому что, как ни крути, что бы кто ни говорил, секс — важная часть отношений, и Чимин это понимает. Сможет ли он ему помочь как-нибудь, когда начнется течка? Ведь он не альфа, что он сможет ему предложить? Его настолько поглощают эти мысли, что уснуть получается лишь к семи часам утра. *** Юнги плохо еще с ночи. Его начинает бить дрожь примерно в пять часов утра, и от чувства тревоги он просыпается и некоторое время смотрит в потолок, не мигая. Он не может сосредоточиться на том, о чем думает в эту минуту, потому не думает ни о чем, лишь чувствует покалывание в правом боку, которое нарастает и никуда не исчезает. Он предпринимает попытку подняться ближе к утру, но каждый сустав нещадно ноет, будто его били дубинами всю ночь. До туалета дойти не просто, но у него получается. Он становится у раковины, опирается руками по обе ее стороны и внимательно вглядывается в бледное лицо в отражении. Он выглядит как приговоренный к смерти, кандалов не хватает и петли на шее, а так – идеальная картина. Юнги тщательно чистит зубы, чтобы избавиться от ужасного вкуса во рту, вкуса непонятно чего, но он настолько омерзительный и поднимает такую панику внутри него, что начинает тошнить. Сильно тошнить. Юнги старается не обращать внимания. Почистив зубы, он возвращается в комнату, садится на кровать и тянется к книге, что со вчерашнего дня лежит на прикроватной тумбе. Некоторое время тщательно изучает обложку, неосознанного обводя пальцами линию скулы, контур волос и чувствуя после этого, как сильно и отчаянно начинает колотиться его сердце. Как никогда раньше. Волна страха захлестывает его, проходясь в один миг по спине огромными мурашками, которые, врезаясь в его кожу, разъедают ее, пробираются внутрь и пожирают плоть. Юнги чувствует ком, подступивший к горлу, а потом бросает взгляд на часы. Восемь. Только восемь. Господин Но говорил, что в двенадцать. Может, стоит поехать, чтобы попрощаться? Ведь другого шанса не будет. Юнги кивает сам себе, подскакивает, неосознанно бережно откладывая книгу в сторону, в несколько шагов приближается к шкафу, достает из него вещи, на скорую руку переодевается и замирает у двери, уже схватившись за ручку. Нет. Лучше остаться. Юнги утыкается лбом в дверь, стягивает куртку, выбрасывая на пол, и стоит не двигаясь больше часа. А когда отрывается и бросает взгляд на часы, поверить не может, что время пролетело так быстро. С каких пор оно стало таким стремительным? Юнги отходит, садится у кровати, стаскивает с нее книгу и снова начинает гипнотизировать красивое лицо на обложке. Что он может для него сделать? Умолять? Нет, господину Но тоже тяжело, но даже он держится. Даже он, зная, воспитывая своего племянника с самого рождения, не поддается эмоциям. И Юнги не должен. К десяти часам Юнги начинает ощущать дыру где-то в районе груди. Она образовалась неожиданно и стала стремительно разрастаться. Что ему нравилось в Канджуне? Они ни разу не разговаривали, но Юнги трепетно относился к нему, именно поэтому продолжал навещать. Если бы ему было все равно, он бы бросил это дело, но он исправно приходил, будто ему за это платили. Почему он чувствовал ответственность перед незнакомым человеком, когда у него уже был тот, кто нравится? Почему он думал о Канджуне больше, чем должен был? Не всем парам суждено быть вместе, почему бы просто не забыть? Юнги отчаянно пытался, но ничего не выходило. Он выбрасывал мысли о спящем альфе, окунаясь в роман, который…Юнги начинает плакать, когда понимает, что, если бы не Канджун и вся эта ужасная ситуация, романа с Намджуном никогда бы не случилось. Он бы никогда не подпустил его к себе, потому что не интересовался альфами, а еще, потому что Намджун был его другом, и, несмотря на симпатию, он не хотел терять эту дружбу. Абсолютно точно, что Юнги подавил бы зарождающиеся чувства, если бы ему не было так тяжело из-за Канджуна. Он думал, что все наоборот. Все это чертово время он думал, что не может быть с Намджуном из-за истинного. Но все иначе. Он с Намджуном только из-за истинного. Только чтобы прикрыть одноразовым пластырем ту дыру, что сейчас стала такой ощутимой и реальной. А пластырь, хоть и одноразовый, но продержался долго. Но отклеился. Сегодня. Сейчас. Юнги страшно, как еще никогда в жизни не было. У него холодеют кончики пальцев, дрожат руки, раскалывается голова. Он пытается себя занять, но лишь лениво листает книгу, совершенно не вдумываясь в то, что написано, не понимая ни единого слова. Он снова нервно поднимается, идет в кухню и подряд выпивает несколько стаканов воды, от которой тошнить начинает еще сильнее. Слабость. Боль. Дрожь. Юнги не знает, так ли себя чувствуют те, кто умирают, но ему кажется, что это очень похоже. Особенно, когда он возвращается в комнату, садится на пол, припадая все к той же книге, и не может пошевелиться, чувствуя, как тело тяжелеет. Он снова начинает листать, но уже пытается вглядываться более сосредоточено, чтобы по-настоящему отвлечься. Пустота внутри, пустота снаружи. Юнги внимательно читает интервью с Канджуном, в котором тот рассказывает, как решил стать музыкантом, когда впервые сел за фортепиано, какие планы у него на будущее. Будущее, которого нет. Юнги мог бы влюбиться в него до безумия. Юнги мог бы быть с ним до самой старости. Воспитывать с ним детей. Он мог бы забыть всю свою жизнь до, начать с чистого листа. Однозначно мог бы. Call your name - mpi & CASG «Я много переживал о том, что может случиться и какие последствия могут быть. Я пытался выбросить прошлое в мусорку, чтобы жить дальше так, как мне хочется. Я думаю, что все случается к лучшему. Наши взлеты, падения, достижения и неудачи. Все это – к лучшему. В детстве я чувствовал, что от меня многого ждут, поэтому я не хотел расстраивать родителей и старался учиться хорошо. Я обещал им, что стану самым лучшим. Поэтому я занимался музыкой в гараже каждую ночь, когда все ложились, чтобы соответствовать образу. Все думали, что я гениален, но, на самом деле, я просто много работал. Если много работать, можно достичь чего угодно. Сейчас, когда моя репутация немного испорчена, и многие фанаты отвернулись от меня, я стараюсь быть на позитивной волне. Я уверен, что все еще наладится, жизнь изменится, настанут светлые дни. И мы обязательно встретимся снова». Юнги слышит биение своего сердца так, словно оно не внутри, а валяется рядом с ним в отчаянной попытке вернуться на законное место. А может, Чонгук был прав? Если пока нет сил отпустить, может, стоит бороться? Ведь еще есть время. Всего одиннадцать, еще есть время, чтобы побороться, не отпускать ведь просто так, если больно, если тяжело и так невыносимо от одной лишь мысли. Юнги подскакивает и хватает мобильный с тумбы, сразу набирая номер господина Но. Он отчаянно кусает ноготь и ждет. Но длинные гудки лишь сменяют друг друга, и на том конце провода никто не отвечает. Юнги долго не думает, забывает куртку в комнате и пулей несется в коридор. Еще целый час, он ведь должен успеть. Эта безумная, абсолютная нелогичная, спонтанная мысль, которая родилась в его голове в секунду, заставила натянуть задники кед и уже нестись вниз по лестницам, судорожно набирая номер такси в мобильнике. Он не знает, что будет говорить господину Но, не знает, какие привести аргументы, и, наверняка, все они будут выглядеть странно и нелепо, учитывая, что раньше он был в стороне, лишь молча наблюдал за всем происходящим, не показывая никаких эмоций. Но он хочет попытаться, лишь попытаться. А вдруг. Случаются ведь чудеса. Что, если он очнется завтра? Или через неделю? Месяц? Бывает ведь так. Люди выходили даже из многолетней комы, почему здесь все безнадежно? Надежда есть, пока есть хотя бы один идиот, который готов сражаться за нее. Уже сидя в такси, Юнги пробует набрать господину Но еще раз. И снова безрезультатно. Потом он просит водителя поторопиться, на что тот лишь хмыкает, а Юнги закрывает лицо руками и пытается отдышаться. Он чувствует себя так, будто пробежал стометровый кросс, и он пытается пересечь финишную прямую, но падает в шаге от нее. Ужасное чувство. Юнги расплачивается с водителем мелочью, которую даже не пересчитывает, выскакивает из машины и останавливается у лестниц. *** В парке, что не так далеко от больницы, слишком сильно пахнет хвоей, потому что вдоль дороги много деревьев. Юнги сидит на лавочке, сжимая руками деревянные перекладины и бесполезно пытается не отпечатывать в памяти этот запах. Свежей хвои. С которым теперь до конца жизни будет ассоциироваться этот день. Юнги так и не встретился с господином Но, потому что не было необходимости. И смысла уже не было. Что он почувствовал в тот момент, когда оказался у лестниц? Если Юнги очень сильно напряжется, даже в этом случае не сможет четко объяснить, что это было за чувство. Это был глубокий вдох. Его собственный или чужой, он так и не понял. А потом бесконечное падение в бездну и сильнейший удар, сопровождаемым таким оглушительным треском, будто звук переломанных костей. Костей Юнги. Или чужих. Он так и не понял. И даже не предполагал, что другого человека можно так ясно почувствовать, полностью сосканировав на себя его ощущения. Почему они сделали это раньше, чем планировали, Юнги не знает, но знает лишь одно – Канджуна нет. Нет нигде больше. Он, наверное, должен плакать, так он думает, потому что плакать хочется, и слезы, на самом-то деле, душат. Но плакать не получается, и Юнги ненавидит себя за это. Он достает мобильный из кармана джинсов и находит Чонгука в контактах. Безразлично смотрит на экран, ожидая, когда трубку на том конце снимут, и отключается раньше, когда это происходит. Он искренне задумывается, что можно сделать с этим чувством. И приходит к выводу, что вырвать из груди сердце подошло бы больше всего. Это определенно лучший вариант. Юнги жив. Он сидит на лавочке и старается отвлечься мыслями о том, что скоро приедет домой и съест что-нибудь вкусное. Юнги жив. Он на мгновенье думает, что надо позвонить Намджуну, потому что игнорировал его со вчерашнего дня. Юнги жив. Но Юнги знает, что чувствуют люди, когда умирают. Они делают финальный вдох и проваливаются в бездну. Он открывает в телефоне фотографию Канджуна, смотрит на нее и чувствует, как слезы, наконец, начинают подкатывать к глазам. А он улыбается с фотографии, и замечательная ямка только на одной щеке смотрится невероятно мило и мужественно одновременно. — Не улыбайся, — просит Юнги и откладывает телефон на лавочку, сжимая губы. С чего он взял, что ничего о Канджуне не знает? Он знает. Знает, что Канджун любил шоколадные печенья. Сам Юнги их ненавидел всегда, но время от времени зачем-то покупал и жевал без удовольствия, но настойчиво. Под фильм или просто от безделья. Даже на пары приносил, ребят угощал. Знает, что он вставал ночью в промежутке от трех до четырех утра, потому что именно в это время Юнги всегда просыпался, просто так, без причины. Оглядывался вокруг и засыпал снова. Знает, что Канджун пианист. Не от господина Но, не из его книги. Он узнал это гораздо раньше, когда вдруг решил купить себе синтезатор и выучить ноты. Все случайные странности, которые происходят с людьми неожиданно, неосознанно; странности, которые совсем не вяжутся с образом жизни и предпочтениями, то, что мы не любим, но иногда делаем, все внутренние противоречия – жизнь истинного. Его увлечения, его желания, способ его узнать. И Юнги как никто знал Канджуна. До самой последней минуты. — Я буду ждать, когда мы встретимся снова.