magic suicide

Для Чонгука просыпаться с чувством тревоги в груди в какой-то период жизни было привычным. Он жил с этим и пришел момент, когда даже замечать перестал, но сейчас эта тревога другая — более спокойная и почти не достающая. Он некоторое время смотрит в потолок, медленно моргает, вспоминая то, как тяжело было в прошлом, когда ему пришлось разойтись с Тэхеном по разным берегам. Он отказался от человека, который был ему дорог из-за чего-то, что сейчас, спустя всего четыре года, не имеет смысла. Неодобрение. Осуждение. Будет ли это через четыре, два или один год беспокоить его? Или это станет бессмысленным уже завтра? Или даже через несколько минут? И почему он должен отказываться от того, кого любит? Нет, не должен, определенно не должен. Это может звучать глупо и заезжено, тем более от самого Чонгука, который так сильно переживал раньше, но чужое мнение никогда не составит основу счастья. Для Чонгука основа счастья – Чимин, который смотрит на него тепло и страстно. Который принимает его, который отдает себя. Много в этом противоречий, сама жизнь – огромное бессмысленное противоречие. Ведь до сих пор смысл жизни никому неизвестен. В чем он? Родиться и умереть? Или оставить после себя жизнь? Если так, то Чонгук твердо решил, что просрет этот шанс. Не в этой жизни. В этой жизни он будет пытаться быть счастливым с тем, кого любит. С тем, кто любит его. Чон нехотя выбирается из постели, влезает в спортивный костюм, накидывает сверху утепленную джинсовую куртку. Стаскивает с полки большую сумку, с которой раньше ходил на тренировки и принимается укладывать в нее одежду, всю. Если вчера он планировал забрать лишь часть, то сейчас у него четкая цель – не оставлять здесь ничего того, за чем придется вернуться. Нет, это вовсе не маниакальная потребность порвать с прошлой жизнью, но на некоторое время надо разграничить общение и свести на минимум до простых смс раз в неделю с целью поинтересоваться о самочувствии. Может быть, это неправильная стратегия, может быть, Чонгук совершает ошибку, но он впервые в такой ситуации и считает, что пытаться объяснить, навязать, заставить принять – бессмысленно. Наверное, да, он не думал, что мать воспримет так в штыки, но для всего нужно время. Чонгуку оно тоже было нужно. В какой-то степени, он благодарен Чимину за то, что тот почти несколько месяцев не донимал его, не трогал, позволил самостоятельно переварить ситуации, принять и себя, и его и получить этот пропуск в счастье. В том, чтобы иногда давать близким людям время, нет ничего плохого. Сейчас, оглядываясь назад, Чонгук понимает, что, если бы и с Тэхеном не было перерыва, если бы они попытались возобновить, возродить дружбу на тех негативных эмоциях, ничего бы не вышло, не было бы прочного фундамента, и попытка развалилась бы под натиском не угасших обид. То же и с Чимином. Будь он наглым, напористым и беспринципным, Чонгука бы это лишь отвернуло. Скорее всего, Пак стал бы ему противен, и вновь был бы провал. Чон не хочет отдаляться от матери, но еще больше не хочет испортить их отношения окончательно. Не хочет выслушивать ненависть, негатив, слышать презрение в голосе. Не хочет чувствовать, что мать Чимина ненавидит, потому что он сам готов за Чимина жизнь отдать. Поэтому решает дать ей время. Если спустя это время она не сможет принять их, значит придется искать другой подход. Сейчас это, по мнению Чонгука, наилучший вариант. В сумке оказываются все чонгуковы спортивные костюмы, что еще не перекочевали в чиминову квартиру, несколько комиксов, зарядные устройства, учебники и лекарства. Он не уверен, что эта пауза продлится долго, но и в то, что все разрешится быстро, тоже верить не приходится. Закинув сумку на плечо, Чонгук осматривает комнату в надежде, что скоро настанет время, когда он сможет остаться здесь снова. Уснуть на любимых подушках в обнимку с Чимином после семейного ужина у телевизора. Ну, а пока, значит, так. И даже в этом Чонгук не пытается найти что-то ужасное. Лишь еще один этап, который нужно с гордостью миновать. Омега выходит из комнаты, быстро спускается по лестнице и натыкается на Джианну, которая только хотела подняться к сыну, чтобы разбудить. Она замечает сумку и переводит взгляд на лицо Чонгука, будто спрашивая, что это. Тот немой вопрос понимает и уводит взгляд, пытаясь найти подходящие слова, чтобы они не звучали ни грубо, ни обиженно. — Я посчитал, что мы должны сделать паузу. Вчера, лишь на мгновенье после твоих слов у меня в голове возникла мысль, что я должен сделать паузу с моим…омегой. Но это не так. Нам с тобой, мама, нужно сделать паузу. Давай иногда общаться, но держать некоторое расстояние, чтобы не было так тяжело, ладно? — Паузу, значит? — слышится знакомый голос, и из кухни показывается высокая фигура отца, который держит в правой руке стакан с кофе, а левой облокачивается на косяк и внимательно уставляется на сына. Они не виделись почти полгода. Чонгук обращает внимание на то, что отец совершенно не изменился, зато мужчина замечает, что его сын возмужал и фигурой совсем не походил на того хрупкого омегу, каким был раньше. — Ты вырос, — добавляет он и тянет наигранную улыбку, как делал это в те разы, когда пытался похвалить за второе место в соревнованиях. Глупо и неправдоподобно. — Не думал, что у нас возникнут такого рода проблемы, — мужчина отхлебывает из стакана и не спускает глаз с Чонгука, который с трудом сдерживает приступ злости. Этот человек не появлялся на пороге их дома несколько лет. Жил своей шикарной жизнью, шлялся по дорогим отелям, ел дорогую еду, ездил на дорогие курорты и никаким образом не интересовался жизнью единственного сына. Что изменилось с тех пор, как он увидел его с Чимином в супермаркете? Чонгук усмехается от мысли, что отец не может жить с осознанием, что его сын счастлив и относительно здоров. — Твоя репутация на самом дне. Не думаю, что тебе стоило прибегать сюда. Мои отношения не сделают хуже, потому что хуже некуда, — спокойно говорит Чонгук, отодвигает мать в сторону и проходит мимо, окончательно спускаясь с лестницы. — Ты хочешь об этом поспорить? Я бы предпочел врать, что у меня нет сына, чем рассказывать, кто ты есть на самом деле. Чем ты только думаешь? — А ты думаешь, я не говорю друзьям, что мой отец мертв? — оборачивается Чонгук и его губа дергается в непроизвольной улыбке от того, каким злым становится лицо отца. Значит, все-таки удалось задеть. Уже приятно. — В ментальном смысле это, в самом деле, так. — Неужели? — мужчина ставит стакан на столешницу и подходит ближе, пряча руки в карманы дорогих брюк. — Тебе не кажется, что ты уже взрослый, чтобы жаловаться на то, что отец не уделяет тебе много внимания? Я работаю. Чонгуку хочется сказать жестко и грубо. Хочется послать отца с его тупыми словечками, мнимыми переживаниями, мерзким характером и омерзительным поведением на три веселых буквы. Да, пусть это будет выглядеть по-детски и по-глупому, пусть в душе он маленький обиженный ребенок, он признает, так и есть. Что в этом стыдного? Что плохого в том, чтобы желать внимания? Родители не обязаны быть вместе, не обязаны любить друг друга и сохранять брак ради ребенка, взрослого или маленького, неважно. Но должны интересоваться жизнями своих детей, так считает Чонгук. Именно поэтому, глядя на эгоистичное лицо отца, который не вызывает у него никаких теплых чувств, а лишь раздражение и злость, он говорит: — Ты работаешь, чтобы содержать своих шлюх, которых меняешь через раз, — Чонгук никогда не славился тем, что умеет подбирать слова, но с отцом так разговаривает впервые. При этом внешне он пытается сохранять спокойствие, хотя внутри все горит от злости, неприятия и непонимания. — Хочешь разговаривать в таком тоне? — повышает голос мужчина, кричит так громко, что у Чонгука едва уши не закладывает. Он прочищает левое мизинцем и показательно корчится. — Мне похуй, я ухожу домой, — это сказано так просто и непринужденно, это «домой» так легко вылетает из его рта и так неприятно ударяет по расшатанным нервам матери и самолюбию отца, что хлесткая пощечина не заставляет себя ждать. Щека в месте удара мгновенно вспыхивает. Большая ладонь прошлась и по уголку губы, которая лопается в том месте, и Чонгук чувствует теплую каплю крови, скользнувшую к подбородку. Это было неожиданно, именно поэтому некоторое время Чон тратит на то, чтобы прийти в себя. А потом через неприятную боль улыбается и выдает так, будто не его сейчас ударили: — Это все? — Ты не в себе. Омега? Для чего тебе это? Чего ты пытаешься добиться? Хочешь, чтобы об этом трещали на каждом углу? Я уважаемый человек, твоя мать — публичная личность. Ты сам был спортсменом и тебя знают в определенных кругах. Хочешь, чтобы эти люди, видя тебя на улице, перестали с тобой здороваться? Хочешь, чтобы на тебя смотрели с презрением, чтобы рядом с тобой было противно стоять? Я уже не говорю о том, какое счастливое будущее тебя может с ним ждать? Ни семьи, ни детей. Ничего. Конец и позор. До последних дней твоей жизни. Чонгук пожимает плечами и встряхивает густыми волосами. — Ничего страшного, — он спокоен лишь внешне, но эти неприятные слова оседают у него на подкорке. Нет, он вовсе им не верит, вернее, знает, что рядом с Чимином это станет бессмысленно, что уже завтра на это будет наплевать. Продержаться. Нужно лишь выстоять. — Ты так внимание пытаешься привлечь? — Я хочу быть счастливым. — Ты хочешь нас опозорить. Чонгук смотрит из-под бровей, его грудь едва заметно вздымается, но на деле ему кажется, что воздуха слишком мало и он может задохнуться в любую минуту. — Я. Хочу. Быть. Счастливым. — Извинись перед матерью, положи вещи, и мы сможем это решить, пока не поздно, — Чонгук слышит громкий голос отца где-то вдалеке, понимает, что с ним бесполезно разговаривать. Человек, который плодит разврат вокруг себя, ведет беспорядочные связи, бросил семью ради одноразовой хотелки, осуждает его лишь за нестандартные отношения, которые не несут другим никакого вреда. Это бредово. Это бессмысленно. Это лишено всякой логики. — Я с тобой свяжусь, — бросает Чон Джианне, которая все это время молча стоит позади, держась за перила, и быстрым шагом идет в прихожую, где влезает в кеды, подгибая задники, и выходит из дома, хлопнув за собой дверью. Ключи от машины он оставил в комнате, решив, что так будет лучше, потому что по документам мерс ему не принадлежит. Это справедливо, он не имеет прав на эту тачку. Чонгук идет быстрым шагом по тротуару. У него внутри пульсирует страх, что отец может догнать его, поволочь в комнату, запереть там. Так уже случалось, в тот раз, когда несколько лет назад, сразу после реабилитации, он хотел пойти в участок и забрать заявление, написать расписку, что у него к Тэхену нет никаких претензий. Это было ужасно и унизительно, и Чонгуку даже вспоминать противно то, каким беспомощным он был в тот момент. То, как беспрекословно выполнял все отцовские приказы, какими бы они бредовыми не были. В попытке стать хорошим сыном для своего отца, Чонгук стал тем, кого отец будет ненавидеть до конца своих дней. На автобусе Чон добирается до Тэхена, решив, что глупо в таком состоянии ехать к Чимину, ничего хорошего из этого не выйдет, только нервы ему потреплет. В квартире у друга уютно и тепло. Правда господин Ким, еще не привыкший к тому, что эти двое снова дружат, иногда выкидывает что-то неприятно колкое и поглядывает косо, но вдалеке от него, в комнате Тэ, приятно и по-домашнему. — Не хило он тебя приложил, — констатирует Тэхен, когда обрабатывает рану друга на губе одной рукой, а другой — держит на его щеке лед, который уже практически бесполезен, потому что на ней уже расплылся огромный уродливый синяк. — Что собираешься делать? — А что я могу сделать? — спрашивает Чонгук и подтягивается, когда Тэхен передает ему лед, а сам складывает остальное в аптечку. — Я не собираюсь бегать за ним с белым флагом. Он столько всего намутил, что я не собираюсь прощать ему все лишь из-за перспективы того, что мы больше никогда не будем общаться. — А как же Джианна? — Увидим, пока не знаю. Я не знаю, ничего не знаю, — Чон забирается на постель, ложится на подушки и прикрывает глаза, чувствуя, как через пару минут матрац с другой стороны прогибается и Тэхен укладывается рядом. — Не отказывайся от Чимина. Если вы любите друг друга, гендер – совсем не повод, чтобы вот так бояться. Ты рассказал Юнги? — Еще нет, — тяжело вздыхает Чонгук и открывает глаза, чувствуя, как вся эта тяжесть давит ему на грудь. — Я просто…я не боюсь говорить об этом, я боюсь говорить об этом наедине. Один на один, глаза в глаза. Я не знаю, какова будет реакция. Он может понять и принять, а может не понять и не принять. — Логично, — кивает Тэхен и закидывает руки за голову, смотря в потолок. Друзья замолкают на некоторое время, каждый думает о своем. Чонгук о том, что впереди еще столько трудностей ждет. Это лишь первая и от нее уже безмерно тяжело, едва ноги держат, а что же будет потом? Когда придется пройти через всеобщее осуждение? — Эй, — Чонгук приближается и кладет голову Тэхену на плечо. — Слушай, помнишь, ты говорил, что ты встречался с альфой, что носил от него ребенка, но никто из твоих знакомых не знал об этом? Как ты это провернул? — Никак, — серьезно отвечает Тэхен и тяжело вздыхает, потому что, как омерзительно не было это признавать, он так сильно скучает по Джину, что отдал бы полжизни взамен на одно свидание. — Я просто не думал о том, что кто-то увидит или узнает, мне было все равно. Если бы кто-то узнал — окей, без проблем. Мне было без разницы. Я был так сильно влюблен и так безумно поглощен этим чувством, что сейчас просто ненавижу себя за эту слабость. Нельзя было так сходить с ума. Никогда нельзя позволять другому человеку затапливать тебя целиком. Это огромная ошибка. — Ты не общаешься с ним? С тех пор? И про ребенка не сказал? Ни слова? — Не сказал. Ни слова. Он сейчас в Германии. Когда был в Корее, слал сообщения, а как улетел, перестал. Видимо, заново жизнь начал. Это неплохо, начинать заново жизнь, — Тэхен замолкает на пару секунд, а потом неуверенно добавляет: — его зовут Ким Сокджин. Он на двенадцать лет старше, и нихуя не получилось, потому что у него супруг и двое детей. Чонгук молчит, с первого раза поняв, о каком Ким Сокджине идет речь. Вот же глупость. Они были так рядом, так близко. Наверняка, переглядывались, наверняка, тайком от чужих глаз выясняли отношения. И Тэхену, скорее всего, было до невозможности херово находиться с ним так близко, в одной локации, на одной территории, здороваться и делать вид, что все хорошо. А Чонгук был так глубоко поглощен своей собственной любовной драмой, что ни черта не заметил. Абсолютно. — Ты чертов ебанный актёришка. Где курсы проходил, сука? Я не замечал. Я не знал, я даже подумать не мог, что это он. Тэхен усмехается, обнимает Чонгука за плечо крепкими пальцами и благодарит все, что есть на этом сраном свете, что этот придурок, что лежит сейчас у его бока, есть в этом мире. Благодарит за то, что судьба свела их, они стали друзьями. Благодарит за то, что Чонгук жив и здоров после того случая. А еще посылает тысячу благодарностей за то, что они смогли найти пути к примирению. И все эти ужасные испытания на деле не такие уж и ужасные. Да, пришлось нелегко, пришлось потерять, но после этого и обрести. Черно-белая пленка тем и великолепна, что слайды сменяют друг друга, сначала делая больно, а потом возмещая гораздо большее. Чонгук тоже благодарен и рад. Он был глупым и экспрессивным. За злобой и колкими словами, которыми не переставал бросаться в Тэхена, скрывалась тоска. Огромная и необъятная. А еще одиночество. И вроде были люди вокруг, и ребята, и Юнги, которого он считает близким другом, Тэхена не хватало. В его душе и сердце будто была брешь. Кто-то может сказать, что дружбы между омегами не существует, что в душе они завистливы, ненавидят друг друга и просто шатаются вместе до первого конфликта. Это не так. Дружба, как и любые другие отношения, может перегореть. В дружбе тоже бывают ошибки, недопонимания, боль и страдания. Как и над любыми отношениями, над дружбой нужно работать. «Дружбы нет», — говорили многие, и Тэхен с Чонгуком всегда смеялись над этой фразой, потому что так говорят те, кто по факту не хочет тратить силы на то, чтобы она «была». Ближе к позднему вечеру Тэхен делает пару чашек кофе и приносит в комнату печенья. Чонгук выпивает ароматную жидкость с удовольствием, а потом начинает собираться. Он снова почти весь день игнорировал сообщения от Чимина, и сейчас самое время поговорить. Он отдохнул морально, набрался сил благодаря поддержке и заботе друга, а теперь — в бой. Пароль от двери Чон уже знает, открывает ее и проходит в коридор. В квартире Чимина привычно пахнет его природным запахом, который теперь перебивается ароматом малины. Кеды сбрасываются на пороге, сумка тоже. Чонгук передергивает шеей и проходит в комнату, где уже разобрана ко сну постель. Чонгук оглаживает ее взглядом, проводит по нижней губе верхними зубами и снимает куртку. Он знает, что Чимин сейчас принимает душ. По звукам, что доносятся из ванной. Некоторое время он стоит в раздумьях, пытаясь придумать, с чего лучше начать разговор, потому что красноречивый синяк на всю щеку скажет многое его истинному. С другой стороны, говорить особо не хочется, потому что это лишняя трата времени и сил. В любом случае, Чонгук уже все решил для себя. Он ни за что не оставит Чимина одного. Этот вариант даже не рассматривается. Чон глубоко вздыхает, взлохмачивает волосы и идет в сторону ванной. Останавливается перед самой дверью, пытаясь собрать в голове мысли и понять, для чего он сейчас здесь, что хочет сделать. На что тянут его инстинкты, которые думают и принимают решения. Уже через минуту дверь в ванную распахивается, и Чонгук проходит внутрь. Он останавливается у косяка, облокачивается и жадным взглядом впивается в красивый силуэт за шторой. С тем, что Чимин – настоящее произведение искусства, даже спорить не надо. Однако Чонгук хочет убеждаться в этом раз за разом, лаская и наслаждаясь близостью с ним. Было неловко, очень неловко, но не сейчас. Будто кто-то щелкнул переключателем и неловкость исчезла. Они настолько глубоко друг в друге, в жилах, под коркой головного мозга, под кожей, что стесняться нечего. Чонгук поджимает губы, когда шторка отодвигается в сторону, а Чимин испугано вскрикивает от неожиданного гостя, что в паре метров внимательно рассматривает его. Это невероятно горячая картина. И Чону кажется, что этот момент он не против навсегда запечатлеть в своей памяти. — Я пришел, — просто говорит он и замечает, как Чимин внимательно разглядывает его лицо, невольно сводя брови. — Скучал? — Чон, упорно игнорируя это, подходит ближе и обнимает омегу за талию, потом подхватывает и вытаскивает из ванной, ставя на пол и продолжая прижимать к себе. — Что у тебя с лицом? — недовольно и встревоженно спрашивает старший и тянет маленькую ладонь, которая замирает в нескольких сантиметрах от свежего синяка. — Что случилось? — С Тэхеном дрались, — глупо и неправдоподобно отшучивается Чонгук и ловит недовольный взгляд возлюбленного. — Окей. Отец ударил. Чимин замолкает и уводит взгляд. А потом пытается выпутаться из крепких объятий, что категорически не нравится Чонгуку, и он прижимает старшего крепче, зарываясь лицом в его волосы и вдыхая уже родной сладкий аромат. — Мне надо одеться, Чонгук, — говорит старший слегка холодным голосом и снова предпринимает попытку оттолкнуть Чонгука. И тот ведется, нехотя отпускает, говорит, что подождет в комнате, и закрывает за собой дверь, оставляя Чимина одного. Да, это совсем не то, чего хотел Чимин. Совсем. Не было в его голове, что может быть и такое, а даже если и было, он занавешивал эти мысли плотной темной тканью, убеждая, что все будет хорошо. Жил в эйфории, отдавался чувствам, эмоциям, отдавался этой любви, что сводила с ума, заставляла кровь гонять по венам. А сейчас происходит то, что может разрушить их маленький хрупкий мир, который и так с трудом выдержал удары чонгуковых сомнений. Так не должно быть. Чимин одевается в домашний костюм и выходит из ванной, сразу проходя на кухню. Там и находит Чонгука, который уже поставил греться чайник и достал две кружки. — Я не буду, — просто говорит Чимин, и это заставляет младшего замереть с пакетиком чая в руке. Еще ни разу Пак не отказывал составить компанию. — И почему? — Чон бросает пакетик на столешницу и поворачивается. Смотрит зло и недовольно, и замечает, как Чимин невольно морщится, снова увидев этот страшный синяк, который так ужасно смотрится на красивом лице Чонгука. — Просто не хочу. — А чего ты хочешь? — Чонгук неожиданно точно понимает, что Чимин имеет ввиду вовсе не чай, по крупицам улавливает его настроение, между строк читает, как открытую книгу, что от него ничего не сможет утаить, даже если очень захочет. — Не этого. Не этого я хочу. — Но если так уж вышло, что теперь сделаешь? Да, так вышло, ничего не поделаешь, это жизнь. А ты думал? Что ты думал? Думал, что сказка будет длиться вечно? Я не придаю этому большого значения, и ты не должен, — Чонгук поворачивается и все-таки закидывает пакетик в чашку. — Но я не этого хотел, когда просил тебя быть смелее. Я не хотел, чтобы тебя избивали из-за меня! Это чересчур, — голос Чимина на надрыве, Чонгук слышит это, поэтому незамедлительно идет к нему, берет в ладони его лицо и нежно проводит пальцами. — Не утрируй, никто меня не избил, и это не из-за тебя, а из-за моего языка. Все из-за того, что у меня язык без костей и меня несет, когда начинаю злиться. — Чонгук…— у Чимина в секунду глаза наполняются слезами, и он запрокидывает голову, будто надеется, что сможет влить их обратно. — Чимин, прошу, замолчи, — просит Чонгук и прижимается лбом к его лбу. — Прошу тебя, ничего не произошло, слышишь? Я сам с этим разберусь. Это моя семья и мои проблемы. Не твои. Не реагируй так, — он отпускает Чимина и отходит в сторону, потому что чайник закипает, а еще потому, что это слишком тяжело. Такой Чимин — встревоженный, со слезами на глазах, дрожащий в его руках — просто контрольный в его голову. — Почему ты должен проходить через это из-за меня? Я был чересчур эгоистичным?! И я давил на тебя, я хотел, чтобы ты перешагнул через все и был со мной. Я так безумно этого хотел, что даже не думал, к чему это может привести. Я понятия не имел, что так произойдет, боже, Чонгук, прости, — на последнем слове голос Чимина все же срывается, и он закрывает рот ладонью, пытаясь проглотить рыдания, что лезут наружу. — За что простить? — а Чонгука, напротив, слова Чимина злят, нестерпимо злят, потому что он так не считает. Уже все по-другому, сейчас все не так. И Чон, может быть, и думал раньше, что Чимин пытался надавить, но сейчас он благодарен, что тогда Чимин так отчаянно пытался быть с ним. Разве не это главное доказательство его любви?! — Я не знаю. Я виноват, я накосячил, я тебя подставил. Из-за меня у тебя проблемы в семье, возможно, будут проблемы с друзьями. Ты ведь поэтому не рассказал Юнги? Ты боишься, что он отвернется от тебя? Ты до сих пор боишься и стесняешься нас. И это не изменится, потому что однажды я поступил, как ублюдочный эгоист, который тебя не заслуживает. Я двигал назад мысли о том, что мне терять нечего, что друзей у меня особо нет, а из семьи только младший брат, которому по большому счету плевать на то, с кем я сплю. А у тебя и мама, и папа, и друзья, и много других знакомых, которые могут перестать общаться с тобой из-за меня. — Ты говорил, что мне с ними детей не крестить, — сжимая кулаки напоминает Чонгук. — Не крестить. Но это может сильно отразиться на тебе. И сейчас я это вижу. Воочию. — И что ты предлагаешь? — злится Чонгук, повышая голос. — Что? Что? Мы уже сделали это, мы уже начали, причем с размахом, что ты предлагаешь? Расставание? — он поднимает глаза на последнем слове и ловит испуганный взгляд Чимина, в котором от этого страшного слова застывает неподдельный ужас, настолько пробирающий до костей, что Чонгук невольно ежится и уже через пару секунд прижимает к себе похолодевшее хрупкое тело. Чимина трясет, причем так сильно, что Чонгук каждой клеточкой своего тела ощущает это. Он касается губами мокрой после душа челки и замирает, стоя так. Кожей чувствует биение маленького сердечка своего возлюбленного и надышаться им не может. Уже сотню раз послал себя далеко и надолго за то, что ума хватило произнести это ужасное слово, что так сильно напугало его Чимина. Иногда Чонгуку становится страшно. По-настоящему страшно, потому что они так сильно влюблены друг в друга, что находиться врозь – пытка, а вместе – еще большая. Дрожащие маленькие пальцы хватаются за чонгукову толстовку, а холодный нос утыкается в шею, и Чон чувствует, как тело в его руках, наконец, расслабляется, успокаивается. — Это первое, о чем ты никогда не должен переживать. Никогда, слышишь? — Чонгук поправляет непослушные волосы, заводя прядь за маленькое порозовевшее ушко. — Я, наверное, сказал лишнего, но я не хочу, чтобы из-за меня… — Я уже сказал, что это не из-за тебя. Слушайся меня, верь мне, зачем мне обманывать? И мне неважно, будь это хоть сто раз из-за нашей связи. Пусть он хоть до смерти меня изобьет. Или все люди в этом сраном мире отвернутся от меня. Или я, блять, не знаю. Пусть хоть из-за наших отношений мне небо свалится на башку, я не отступлюсь. Я ведь уже сделал выбор. Я тебя выбрал. Какая мне разница, что скажут другие? Значит, они не так уж и любят меня, раз не могут понять и принять. Я не хочу быть неправильным, я не хочу, чтобы на меня смотрели косо, тыкали пальцами, насмехались. Я не хочу, чтобы обо мне ходили слухи, правда. Ты прав, во всем прав. Я не рассказал Юнги, потому что мне ссыкотно. Да, так оно есть. Но, блять, Чимин, какое сейчас это имеет значение? — он отстраняет старшего, смотрит ему в глаза, ловит его расширявшиеся зрачки и даже понятия не имеет, что у самого не лучше. — Ты думаешь, что после всего, что было, я смогу от тебя отказаться? Ты думаешь, это возможно? Тогда ты либо сумасшедший, либо совсем не чувствуешь этого… Чимин громко сглатывает, водит глазами по красивому лицу напротив и все-таки касается темного синяка. Его сердце так сильно барабанит в грудную клетку, что, кажется, сейчас выпрыгнет. Чимин не уверен, что готов это услышать, но, тем не менее, спрашивает: — Чего? — Любви, — не отрывая взгляда говорит Чонгук. — Любви. Я люблю тебя, Пак Чимин.