РЕИНКАРНАЦИЯ

Генри схватил Регину за руку, а потом повернулся к Эмме и серьёзно нахмурившись протянул другую руку ей. Так они и шли до машины — Генри посерёдке и держа за руку каждую из своих матерей. Нил плёлся сзади. Своего свежеиспечённого отца Генри просто игнорировал. — Дай парню время, — сразу сказала Нилу Эмма. — Столько новостей сразу… Верного и безотказного «жука» Эмма оставила на стоянке у дома. Регина приехала в Бостон на джипе. Генри уселся сзади и сразу уставился в окно. Эмма с ехидной улыбкой обернулась к Нилу: — Терпи. Эмма не могла не почувствовать нечто странное, как только взяла сына за руку, словно лёгкий удар током. Посмотрела на Регину, но та была занята только сыном — сейчас весь мир для неё был только он. Он был центром её Вселенной. И Генри хотел, чтобы Эмма заняла в ней своё место. Оставалось понять какое. Регина аккуратно тронула джип с места и покосилась на Эмму, которая молча, со странной улыбкой смотрела в окно: — А твой «жук», Свон? — Потом заберу. Она молчала уже столько времени, смотрела в окно, покусывая указательный палец, что Регина немного тревожилась за Свон. Для Генри всё пока что почти игра, он даже рад, что стал частью всего этого — маги Светлые и Тёмные, домовые, феи, ведьмы… А у Эммы мир рухнул — даже бывший любовник оказался сыном Тёмного мага… Генри сейчас спал, да и Нил, кажется, задремал, Регина бросила быстрый взгляд на Свон — сидит, как маленькая, всё с пальцем во рту… — Больше так не делай, Свон. Я такого Генри давно не видела — еле успокоила, он рыдал, как будто ему снова три и приснился кошмар. Сразу пообещала ему, что поедем к тебе в Бостон. Он от меня не отходил, словно боялся, что и я тоже внезапно исчезну неведомо куда. — Прости. Больше не буду, — Эмма наконец отвлеклась на миг от созерцания скользяших мимо ландшафтов. Глаза на мокром месте и жалобная улыбка. Снова отвернулась к окну и зябко поёжилась. — Мне казалось, что ему вполне достаточно тебя, что вы двое настоящая семья, а я лишняя. Ну, могу побыть сейчас немного рядом, а потом буду просто заглядывать в гости — в роли любимой тётушки… А сейчас кто я, что я? Ты его мать, а я тут с какого бока? — Мы семья, Свон, — Регина не отвлекается от дороги и поэтому не видит выражения лица Эммы. — Я, ты и наш Генри. Так вышло. — Я привыкла быть одна, — ворчит Эмма. — Полагаться только на самоё себя. — Ты боишься любви, Свон. Довериться, открыться кому-либо. Поверить. Потому что все, кого ты успела полюбить, кто сам клялся тебе в любви, тебя предали, оставили одну, бросили. Ты закрылась ото всех и сейчас страшно боишься, что история повторится. — Тебе тоже любовь не принесла много радости, Миллс. Слишком много боли. У нас схожие диагнозы. И ты тоже закрылась ото всех. Нил уже спит, а Генри заворочался, сонно потянулся и немного смущённо прошептал, просунув мордашку между сиденьями: — Мне очень надо… И ещё я есть хочу. Джип заруливает на стоянку, и Нил тоже просыпается. Он вызывается сопровождать сына и Генри не протестует — бедняге не до того. В маленьком кафе пусто и скоро взрослые получают кофе в картонных стаканах от сонной официантки. К лёгкому шоку Регины вполне сносный. А Генри очень понравилось местное какао. — Нам ещё долго добираться до Сторибрука? — спрашивает Нил. Эмма не может отделаться от странного и стойкого подозрения, что где-то уже видела эту девушку и поэтому всё время следит за ней краем глаза. Услышав про Сторибрук Старла (имя, больше похожее на прозвище, курсивом на бейджике) заметно напрягается и внимательно прислушивается к разговору — теперь она крайне неторопливо протирает соседние столики, а Эмма продолжает пристально её разглядывать. Рукав рубашки задирается, и Эмма шепчет одними губами: «Бинго!». — Ещё часа два, — говорит Регина. — Бабуля держит гостиницу. Я сама в ней живу. — Ты моя мама и теперь будешь жить с нами, со мной, — глаза у Генри сердитые. — Эй, малыш, а меня спросить? — насмешливо фыркает Регина. — Ну, мааам, — жалобно тянет Генри, Регина редко слышала, чтобы он так канючил. — Пусть мама будет жить с нами? Вы же всё равно скоро вступите в брак… Нил закашлялся от неожиданности, а Эмма чуть не поперхнулась кофе. Старла едва не выронила подносы из рук и сбежала на кухню. Ещё немного и Регина начнёт дымиться. Генри при этом с самым невинным видом захлопал ресничками. Эмма откашлялась и поднялась со стула: — Простите… Я сейчас вернусь. Старла обернулась к входной двери в кухню — блондинка. Из этой странной компании, что направляется в Сторибрук. В город, в который Старла никак не может попасть. Это напоминало какое-то изощрённое издевательство в стиле наказания, что было наложено на Сизифа — в случае Старлы это то банальное желудочное расстройство перед самой поездкой, то внезапно испортившаяся погода — сильный ветер с ливневыми дождями; простуда, приступ аллергии и тому подобное. Блондинка широко улыбнулась Старле: — Привет, Лилит. Помнишь меня? Я Эмма. Эмма Свон. Что тебя связывает со Сторибруком? — Привет. Ничего. Эмма кисло кривится: — Не лги мне. Я чувствую ложь как резкий запах, словно ватку с нашатырём сунули под нос. — Кто это с тобой? Эмма буквально сверлит Лилит взглядом, но той уже всё равно: — Регина Миллс, мэр Сторибрука. Она же Злая Королева. Наш сын Генри. Его биологический отец Нил Кэссиди. Лилит задумчиво смотрит на Эмму и решительно встряхивает головой: — Я сейчас. Эмма заранее поставила у столика ещё один стул, на который и уселась Лилит-Старла. Она сразу уставилась прямо Регине в глаза: — Я Лилит Пейдж. Дочь Малефисент. Регина пару минут молча разглядывала девушку: — Я не знала, что у Малефисент есть дочь… Лилит кивает: — А она не знает, что я жива. Я много раз пыталась попасть в Сторибрук, но… Генри с интересом смотрел на Лилит и теперь жалобно таращится на мать: — Можно тёте Лилит с нами, мама? Мамы? — Я на машине, — добавляет Лилит. — Но мне надо забрать кое-что из вещей. … — Я поеду с Лилит, — объявила Эмма. — Надеюсь, что со мной Лили Сторибрук пропустит. — Но если что… — Регина серьёзно и строго смотрит на Эмму. — Конечно, — кивает та. … — Что тебе сделали мои родители? — первым делом спрашивает Эмма у бывшей подруги. — Пусть они сами тебе расскажут про всё, — зло усмехается Лилит. — Если смелости хватит. Когда падёт Проклятье и они вспомнят, что натворили. — Откуда ты знаешь о произошедшем? — Ученик Чародея. Он рассказал мне о том, что произошло когда-то. Я вначале не поверила, но потом… Он мне кое-что продемонстрировал и после этого у меня не осталось никаких сомнений. А Злая Королева действительно твоя невеста? Когда твоя матушка Белоснежка узнает об этом, её хватит удар. — По мнению нашего сына это и есть идеальная семья. Мы, его две мамочки вместе и он. — Ты её любишь? — Лилит становится неожиданно серьёзной. — Я ею восхищаюсь, уважаю, готова прикрывать спину и всегда буду на её стороне. Мне уже столько раз говорили о любви — многие из тех, кого я встречала за эту жизнь, включая тебя, а потом предавали, что я уже ничего не чувствую, когда слышу это слово. Слова, слова, слова… Ничего кроме слов. Дела, поступки скажут много больше. Регина сильная, мудрая, она воспитала Генри умным и добрым мальчиком, чудесным пацаном — я бы так не смогла… — Ты её любишь. … Неожиданно Эмма чувствует себя в этом странном городке, как дома — и не без сожаления объявляет Бабуле, что освобождает номер в её гостинице: — Но я привезла вам нового жильца. Знакомьтесь — Лилит Пейдж. Городскую черту Эмма пересекала сжав от напряжения зубы, но обошлось. Ради этого даже согнала с водительского места Лилит. Бабуля с интересом разглядывает гостью: — Приятно познакомиться. Лилит улыбается: — Взаимно. Я слышала, что вы управляете и кафе? Я работала официанткой и если вам нужна ещё одна пара рук… Бабуля выглядит очень довольной: — Не помешает. Буду только рада. Лилит оборачивается к Эмме: — Ну вот я и трудоустроена. … Регина опустилась в кресло, и Эмма сразу поняла, что Миллс вымотана просто до предела. Генри убежал к себе наверх, Эмма успела занести чемоданы в комнату для гостей и повесить куртку в шкаф, а Регина всё так и сидела в кресле со стаканом сидра, закрыв глаза: — Не беспокойся, Свон. Я посижу так немного и приду в себя. Эмма ехидно улыбается, Регина этой ухмылочки не видит: — Ты уже назначила дату нашей свадьбы? Регина даже бровью не ведёт. Отпивает из стакана и откидывается на спинку кресла: — 20-го октября. Эмма просто не знает, что на это ответить. Регина открывает глаза и теперь уже у неё на губах ехидная улыбка: — Что, Свон? Съела? Эмма пожимает плечами: — Ладно. Времени не так много осталось, а, значит, пора начинать подготовку к торжественному событию. Регина поднимается из кресла: — Не хотите ли, мисс Свон, взглянуть, как выглядел наш сын, когда был маленьким? — А хочу! Они устраиваются на диване. На журнальном столике целая башня из толстых томов. Регина и совсем маленький Генри — самая его первая фотосессия. Эмма грустно улыбается: — Я и не помню его маленьким. Отказалась на руки взять, боялась, что после не смогу отдать, — Регина молчит и Эмма поясняет. — Он был частью моего прошлого. Сыном того, кто меня предал. Нежданный и нежеланный ребёнок. И мне было всего восемнадцать. Гордый и глупый подросток. Максималистка, мать её… Генри год. Он старательно дует на огонёк свечи. Руби и Бабуля аплодируют. Хохочущая Регина. Генри с извазюканной в торте мордашкой. — Смешной, — шепчет растроганно Эмма. Генри с книгой. Генри в его первый школьный день. Генри собственной персоной. Втискивается между матерями. — А, старые фотографии… Эмма приглаживает сыну вихры. Регина улыбается какой-то даже ностальгической улыбкой. И обе, одновременно, склоняются к мальчику и ласково целуют. — Что это? Генри сидит, задрав голову. Эмма тоже озадачена, а Регина выглядит встревоженной. Над ними в воздухе висит сияющий треугольник. Он переливается фиолетовым, золотым и серебряным. — Треугольник силы, — заворожено шепчет Регина. — Я только читала о таком в очень старых магических хрониках. — И что это значит? Регина улыбается: — Это значит, что Генри Истинная любовь для нас обеих. Он связывает нас. Но и ты моя Истинная любовь. Если мы объединим наши магии, то будем способны горы свернуть. Буквально. Одна всегда найдёт другую, наша связь, всех троих, неразрывна. Мы уже семья, но в магическом смысле. Эмма совершенно невозмутимо приподнимает бровь: — Значит, двадцатого октября?