Тишину не перекричать

– Ну что скажете? – спросил Манабу, нервно сплетая и расплетая пальцы. Руки замерзли, а еще холоднее было внутри, и он не знал, как ему согреться. – Мне нечем вас утешить, – вздохнул старый доктор. – Ваша бабушка приближается к исходу. – Это мне и так известно, – грубовато перебил Манабу. – Что сделать можно? Как помочь? Врач тяжко вздохнул, снял пенсне и принялся старательно протирать его белоснежным носовым платком. Неотрывно глядя на его некогда наверняка красивые, а теперь покрытые старческими пятнами руки с длинными пальцами и ухоженными ногтями, Манабу впервые задался вопросом: а сколько же лет было единственному сельскому врачу? Не меньше восьмидесяти точно, наверное, даже ближе к восьмидесяти пяти. "Еще один из уходящего поколения", – отстраненно отметил он. Как и прежний учитель, предшественник Манабу, этот врач знал не то что родителей сегодняшней молодежи, но даже бабушек и дедушек. Кто заменит его, когда тот больше не сможет справляться с работой? Скорей всего, Атория останется без доктора, как осталась бы без школьного наставника, если б не Манабу. Без врачебной помощи деревня погибнет быстро: лекарь был куда важнее учителя. – Мы можем лишь надеяться и обеспечивать уход. Вы хорошо заботитесь о своей бабушке, Манабу... – Ката? Ката! – вдруг встрепенулась больная, до этого просто лежавшая и смотревшая в потолок. – А где Элайа? Позови ее скорее! Ката! – Я здесь, здесь, – Манабу сжал сухую старческую ладонь в своей, но это не помогло. – Ты не Ката, – вдруг четко произнесла женщина. – Ты не Ката. – Конечно, я не Ката, я – Манабу, – терпеливо произнес он, чувствуя, как горло сжимает то ли от жалости, то ли от горя. Манабу старательно гнал от себя мысли, что теряет последнего родного человека, но забыть об этом было невозможно даже на время, как нельзя забыть о ноющем зубе. – Ката... Когда глаза женщины снова потеряли осмысленность и уставились в пустоту, доктор спрятал пенсне в кожаный футляр и встал. – Кто такой Ката? – спросил он явно больше из вежливости, чем из интереса. – Ваш дед? – Нет, – объяснять доктору, что мужа у его пациентки никогда не было, Манабу не собирался, но не додумался сразу соврать и согласиться. – Понятия не имею, кто такой Ката. – Бывает, – в очередной раз вздохнул врач. – Человеческое сознание на закате своем иногда создает невероятные образы. Помню, был у меня один случай лет тридцать назад, не меньше... Старик осекся, когда неожиданно раздался стук, от которого у Манабу дернулся уголок глаза. Накануне примерно в то же время к нему заявился Казуки – об этом он вспомнил на какое-то мгновение, а потом бросился в прихожую. В дверь колотили так, словно случился пожар. – Скорее, скорее! – доносилось снаружи, пока Манабу тянул тяжелый засов. – Да в чем дело?! – зло выпалил он, когда дверь наконец поддалась и в его дом чуть не ввалился паренек, в котором Манабу сразу узнал одного из своих нерадивых учеников. – Скорее... – уже тише, но тяжело дыша произнес парень. – Вас вызывают в трактир, срочно! Господин староста вызывает! Вас и лекаря тоже! Там такое... – Какое такое, молодой человек? – доктор появился за спиной Манабу беззвучно, но тот даже головы не повернул, сосредоточенно глядя на мальчишку. Создавалось впечатление, что тот несся сюда со всех ног кабы не от дома упомянутого старосты. – Убийство, – сдавленным полушепотом произнес парень. Страшное слово будто отобрало все его силы, и поток несвязных реплик резко прекратился. – Убийство? В Атории? – недоверчиво прищурился Манабу. – Наверное, несчастный случай? – Нет-нет, – решительно замотал головой мальчишка, и его нечесаные волосы растрепались еще больше. – Я сам видел... Там... Там жуть. – Ладно, идем, – решил Манабу, отступая вглубь прихожей, но не закрывая дверь. Надо было обуться и одеться. Будучи учителем, человеком уважаемым, Манабу входил в так называемую "верхушку" сельского управления и должен был присутствовать на важных для деревни мероприятиях. Будь то зажжение костра в честь летнего солнцестояния, свадьба, похороны или... Или убийство. – А кто покойник-то? – спросил доктор, который заметно побледнел, но тоже торопливо обувался, как и Манабу. У пожилого врача будто язык не повернулся сказать как есть: "А кого убили?" – Господина трактирщика. Там такая жуть... – повторил еще раз мальчишка. Спрашивать, в чем именно заключается жуть, Манабу не стал, как и лекарь. Скоро они все должны были увидеть своими глазами. И с истинно профессиональным педантизмом он мысленно сделал себе пометку научить своих подопечных словам, заменяющим слово "жуть". ~ В зал трактира набилось столько народу, что он даже перестал казаться просторным. Печь явно не топили с прошлого вечера, но воздух был спертым, как в любом питейном заведении. Оглянувшись по сторонам, Манабу мельком отметил десятки знакомых лиц, когда его взгляд притянуло белое пятно. Посредине зала лежало тело, которое кто-то предусмотрительно накрыл простыней. Манабу вдруг вспомнилось, как год назад привезли с неудачной вылазки одного охотника, приятеля Юуто. Тогда мертвеца тоже укрыли покрывалом, но пока везли до деревни, все оно покрылось пятнами проступившей крови. Простыня на мертвом теле, что сейчас лежало перед ними, оставалась белоснежной, как первый снег. – Что здесь случилось? – громко спросил лекарь, привлекая к себе внимание и выходя вперед, тогда как Манабу предпочел остаться в задних рядах. – Вас и ждем, чтобы вы нам сказали точно, – вперед выступил деревенский староста, мужчина преклонных лет, но все еще статный и по-своему красивый. – Хотя мы практически уверены, что он подавился. – Подавился? – глаза доктора удивленно моргнули за стеклами пенсне, которое он успел нацепить на нос. – А почему тогда нам сказали, что это убийство? – Сами поглядите. Как фокусник из странствующих цирков, что изредка добирались даже до Атории, староста сдернул простыню с покойника. Кто-то тихо ойкнул, по толпе пробежал тревожный гул, а Манабу хоть и не хотел смотреть, но, движимый не совсем объяснимым чувством, все же вытянул шею и взглянул. Трактирщик, его несостоявшийся тесть, который только вчера подливал пиво в кружки, лежал, скрючившись на боку, поджав колени к груди, а его руки были крепко связаны за спиной, – Манабу отметил, что пальцы посинели. Лица толком видно не было, его скрывали растрепанные седоватые волосы. – Ну-ка, ну-ка, – закряхтел доктор, опускаясь на колени возле трупа, и все собравшиеся жадно подались вперед, боясь упустить хоть слово единственного здесь врача, который мог объяснить ненормальную, совершенно нереальную для тихой Атории ситуацию. Манабу общим настроениям не поддался и, наоборот, отступил немного назад, прижимаясь спиной к стене. Оглядевшись еще раз, он с удивлением заметил своего нового знакомого Казуки, который каким-то образом оказался в передних рядах. Выглядел столичный художник неважно, бледно и изможденно, но, как и все остальные, неотрывно следил за действиями лекаря. – Тут деньги, – озадаченно произнес доктор. – У него во рту, – кивнул староста. – Это-то мы и заметили. Скажите, доктор, он что ли умер от того, что подавился... монетами? В ответ доктор издал какой-то странный звук, напоминавший кряканье, и завозился над трупом. Манабу пускай и так не смотрел, но теперь и вовсе отвернулся, судорожно сглотнув. – Что такое, господин учитель? Желудок слаб для таких зрелищ? – услышал он рядом насмешливый шепот. Искоса поглядев на говорившего, Манабу, не стараясь сдержаться, поморщился: – И тебе здравствуй, Бё. Старшего сына деревенского старосты и по совместительству его будущего преемника Манабу не любил по многим причинам и был в этом не одинок. Хотя Атория постепенно пустела, а ценность земли, которая принадлежала старосте, была сомнительна и невысока, Бё вел себя как хозяин жизни, пренебрежительно смотрел на каждого второго жителя деревни и нередко унижал тех, кто не кланялся ему в пояс при встрече. Без преувеличения Бё был хорош собой: лицом с тонкими и правильными чертами он был похож на отца, вот только ростом и плечами не вышел, унаследовав субтильность от матери. Манабу замечал, что два младших брата Бё были выше и казались более представительными. Но так или иначе, по закону все наследство, а также право управлять Аторией переходили от отца именно к нему. Поэтому Бё с чистой совестью никогда не работал, помогал отцу и готовился со временем занять его место. – Удачно для тебя все сложилось, – заметил Бё, стоя рядом и опираясь рукой на стену. Хотя вид он старался иметь бравый, по его побледневшему лицу Манабу догадался, что тому тоже не хотелось лишний раз глядеть на покойника. – Я неудачно здесь встал, – вяло огрызнулся Манабу. – Чьим-то самомнением смердит. Отвечать на это Бё не стал, только усмехнулся, его черные глаза в полумраке слабоосвещенного зала блестели. Если бы сын старосты не вызывал у Манабу отвращения сам по себе, он бы согласился признать, что по-своему Бё красив. – Трактирщик мертв, все его многочисленные отпрыски малолетки. Летом ты женишься на Иминии и получишь все. Будешь заправлять постоялым двором и единственным трактиром. Весьма недурно. Подобная мысль не приходила в голову Манабу. Он уставился на Бё во все глаза, понимая при этом, что возразить нечего, ведь так и есть. "О боги всевидящие..." – обреченно подумал он, а Бё словно мысли его прочитал и едко усмехнулся: – Продавать эль куда выгоднее, да и приятнее, чем пыльные книжки листать. Правда, Манабу? – Однозначно он подавился этими монетами, – раздался громкий голос лекаря. Перешептывающаяся толпа разом умолкла, а Манабу и Бё, не сговариваясь, повернули головы. – Точнее можно сказать, только если вскрыть желудок, но... Но мне кажется, что его заставили глотать монеты, пока одна из них не встала поперек горла и не перекрыла воздух, – по нервным ноткам, звеневшим в голосе пожилого врача, Манабу понял, что тот глубоко потрясен. – Спятить можно, – негромко произнес Бё. Слова, похоже, вырвались случайно и не предназначались ни для чьих ушей. – Что все это должно означать? – громко поинтересовался местный кузнец, явно еще не успевший окончательно протрезветь со вчерашнего вечера. – Кому понадобилось заставлять Гераса глотать деньги? – Ахинея какая-то. Быть такого не может, – послышались голоса, но Манабу уже не следил за общим недоумением, а присматривался к Казуки, который теперь откинул голову назад и скрестил руки на груди. На его лице застыла решимость, и выглядело это как-то странно, будто Казуки лихорадочно делал одному ему известные выводы. Или зачем-то храбрился. – А семье сообщили-то? Кто его нашел вообще? – перебил загомонивший народ доктор, который успел выпрямиться и опять спрятать пенсне. – Я нашел, – вскинулся Казуки и шагнул вперед. Даже Манабу физически почувствовал, как взгляды всех присутствовавших уперлись в чужака, настороженно и враждебно. – А ты кто такой? – грубовато спросил один из местных мужиков. – Меня зовут Казуки. Я студент-художник из Жертона, мне нужно сделать несколько набросков для учебы. Я приехал вчера и остановился на постоялом дворе... – Набросков?.. Чего? – Картин, – терпеливо пояснил Казуки, немного затравлено озираясь по сторонам, – мне надо написать несколько картин для выпускных экзаменов, и я выбрал пейзажи. Горы. Потому приехал сюда. – Если ты остановился на постоялом дворе, ты должен был что-то слышать. Гостевые комнаты этажом выше, – хищно уставился на Казуки деревенский староста, и Манабу даже немного посочувствовал горе-художнику: сейчас начнут искать крайних, а кто может совершить зверство, если не чужак? На своих в жизни не подумают. – Меня здесь не было ночью, – то ли Казуки являлся болваном, лишенным инстинкта самосохранения, то ли был действительно смел. Под взглядом старосты он даже не дрогнул. – И где ж ты шлялся? – спросил кто-то из толпы. – Холодно нынче под мостом ночевать. – С нами он был, – послышался другой знакомый голос, и Манабу даже не стал пытаться рассмотреть говорившего – Джин был слишком невысокого роста, чтобы заметить его в толпе. – С вами – это с кем? – скрестил руки на груди староста. – Со мной, Юуто и другими... Много нас было, – Джин все же вышел вперед, и Манабу увидел его белобрысую макушку. – Мы вчера допоздна засиделись в трактире, где-то до полуночи. А потом, когда старик Герас начал нас выгонять, решили продолжить у Юу. Там и были всю ночь. Покачав головой, Манабу подумал, что опять придется занимать другу денег. Судя по тому, что Юуто сейчас не присутствовал, он был все еще мертвецки пьян, а стало быть, накануне проиграл все свои и без того скромные сбережения. У Юуто имелся грех в виде неконтролируемой страсти к азартным играм, порой превращавшийся в настоящую для него беду. И если веселая компания после гулянки отправилась к нему домой, они просто не могли заниматься ничем иным, кроме как играть в карты. – Вы всю ночь были у Юуто? – продолжал задавать вопросы староста. – Да, – кивнул Джин. – Легли только под утро, поздно было расходиться. – То есть вы все спали, а что в это время делал этот, – староста кивком головы указал на Казуки, – сказать никто не может? – Я тоже спал! – неподдельно возмутился Казуки. – Мы выпили весь эль в этой проклятой дыре! Что еще я мог делать после такого? Зря он назвал Аторию дырой. Сам того не зная, Казуки только что нажил смертельного врага, да еще и в лице старосты. Молчаливые зрители затаили дыхание, о покойнике временно и думать забыли – теперь все переводили взгляды со старосты на надменного чужака. – Эта дыра, как ты выразился, щенок, была тихим спокойным местом без единого убийства сотню лет, а тут появляешься ты, и уже на следующее утро у нас покойник, – тихо и угрожающе процедил староста. "Ну, допустим, вовсе не сотню лет", – мысленно возразил Манабу. Все здесь помнили историю убийства последнего ландграфа и его семьи, что имела место лишь два десятка лет назад. Но вслух говорить никто ничего не стал. Защищать Казуки никто не собирался, а спорить с разозленным старостой себе дороже. – Вы что, серьезно думаете, что я убил этого человека? – изумление на лице Казуки на миг сделало его каким-то по-детски беззащитным. – Но чего ради? Я его только вчера впервые увидел. – Мало ли. Поспорили о чем-то, пьяные? Или, может, он потребовал слишком высокую плату за жилье, и тебе это не понравилось? – Высокую? – еще больше поразился Казуки. – Полкроны за ночь? Ха, вы что, смеетесь? Для местных полкроны были достаточно приличной суммой. Трактирщик за комнаты в своем клоповнике драл втридорога, как сказал бы любой житель Атории. Однако Манабу, учившийся в столице, прекрасно понимал, что для гостя из Жертона такие деньги должны казаться смешными. Он оценивающе поглядел на Казуки: темно-коричневые штаны, сшитые явно не последним в Жертоне портным, кожаная куртка им в цвет необычного, но наверняка модного сейчас покроя, добротные ботинки. Их гость точно не был беден, вряд ли деревенские цены могли вывести его из себя настолько, чтобы тот начал убивать – не без иронии отметил про себя Манабу. – Да не мог он, не уходил он никуда ночью, с нами был, – вступился за новообретенного приятеля Джин. – Мы бы заметили, если б он ушел. Кто-нибудь бы да услышал! А так утром собрался да попрощался... – Вот именно! – подхватил Казуки, несколько ободренный заступничеством Джина. – Решил вернуться в свою комнату, раз уж я за нее заплатил, хотел доспать по-человечески. А когда пришел, увидел, что дверь внизу лишь притворена, не заперта. Я еще удивился, что трактирщик так рано явился. Захожу, а тут такое... Кивнув в сторону трупа, который снова накрыли простыней, Казуки поежился. Несколько демонстративно, как почудилось Манабу. Пожилой лекарь прокашлялся, и староста, до этого испепелявший взглядом Казуки, повернулся в его сторону. – Я хочу сказать, что не стоит на пустом месте обвинять молодого человека, – произнес доктор. – Доказывать надо вину, а не невиновность. Уверен, в Атории десятки человек этой ночью оставались в одиночестве, а стало быть, теоретически могут быть причастны. Врача в селении уважали и, как следствие, к нему прислушивались. Манабу слабо усмехнулся, когда подумал, что нахальному Казуки на редкость повезло с защитником. – Что же касается нашего гостя, – продолжал лекарь, указав на Казуки. – Тут и вовсе говорить не о чем. Наши знакомые, местные молодые люди, подтверждают, что он всю ночь был в их компании, да и правда – какой смысл заезжему лишать жизни нашего трактирщика? Еще и таким жестоким способом. Собравшиеся заметно выдохнули. В пылу спора все как-то запамятовали, что именно случилось с покойным. – Все это вообще похоже на месть, – прозвучало в тишине отчетливо, и Манабу, вынырнув из мыслей, поглядел на Бё, который успел переместиться к центру событий и теперь стоял рядом с отцом, скрестив руки на груди, неосознанно копируя его жест. Староста медленно повернул голову и посмотрел на сына так внимательно, что у Бё в глазах отразилась растерянность, мол, что такого я сказал? Однако следом толпа зашумела, и староста поднял вверх руку, призывая собравшихся к вниманию. – Доктор дело говорит. С тем, что случилось, будем разбираться, – отчеканил он. – Нам нужны любые сведения, передайте это всем знакомым, которых здесь нет сейчас. Может, кто-нибудь видел что-то необычное? Заметил, как Герас, например, ссорился с кем-то вчера вечером. Может, кто-то проходил мимо трактира после полуночи... Слушать дальше Манабу не стал и незаметно выскользнул на улицу. Хотя поиски убийцы еще даже не начались, он был готов поспорить на все что угодно: никто из односельчан ничего не видел и ничем не сможет помочь. А еще Манабу кожей ощущал, как в воздухе повисло тягостное чувство. Нет, пока еще не страха, но тревожного ожидания: что же теперь будет? Когда понимаешь, что наверняка хорошо знаком с жестоким убийцей, жить становится намного страшнее, чем когда враг пришел извне. ~ Тем же вечером Манабу возвращался домой очень поздно, измотанный и совершенно опустошенный. Чужое горе становится тяжкой ношей, особенно если не сопереживаешь от души, хотя вроде бы должен, и ничего не остается, как изображать сочувствие. – Что же мы теперь? Куда же мы теперь?.. – завывала не своим голосом мать его невесты, пока сама Иминия, мертвенно бледная, гладила ее по голове в тщетной попытке успокоить, а младшие братья и сестры, забившись в углы, с ужасом наблюдали за материнским горем. Глядя на эту картину, Манабу ловил себя на неуместном отвращении к своей будущей теще. Каждый имел право скорбеть по-своему, но Манабу считал, что в случае, когда ты – родитель, необходимо иметь силы держать себя в руках. Он видел, что малых детей больше пугали причитания матери, чем смерть отца. Последнюю они пока вряд ли осознавали. – Останешься сегодня? – ближе к ночи вцепилась ледяными пальцами в его запястье Иминия. – Останешься на ночь? Я боюсь, вдруг маме станет плохо... Папа всегда все решал, за все отвечал, я не знаю, что буду делать... – Ты же понимаешь, – терпеливо произнес Манабу и с трудом сдержался, чтобы не отнять свою руку, – у меня бабушка. И ее состояние куда более плачевно, чем состояние твоей матери. Чувствовать облегчение в такой ситуации было недостойно, даже отвратительно, но Манабу испытал недолгую радость от того, что у него есть оправдание для побега из дома невесты, находиться в котором становилось физически тяжело. Впервые в жизни Манабу понял, что означает выражение "стены давят". В селе было темно и тихо. Манабу знал, что в столице и городах побольше давно уже существовало уличное освещение, но в Аторию оно едва ли доберется хоть когда-нибудь. Скорее, раньше не станет самой Атории. Манабу шел, ориентируясь больше по памяти. Он столько раз преодолевал этот путь, поздно и в темное время суток, что просто помнил, где канава подходит слишком близко к дороге, где яма, а где, наоборот, бугор, об который можно споткнуться. Одинокие окошки тусклыми маячками мелькали то слева, то справа, но и они не давали достаточно света. Беспокойства он не чувствовал: все же Атория была ему родной, Манабу и раньше не боялся ходить в потемках. И потому охнул от неожиданности, когда возле самого его дома у двери качнулась высокая тень. – Прости, я не хотел. Привет, – произнес знакомый голос из темноты, и силуэт сделал шаг вперед. – В смысле, напугать не хотел. Я тебя жду. – Это еще зачем? – грубо спросил Манабу, не простив Казуки свой секундный страх. В том, что стоял перед ним именно столичный гость, он не усомнился, пускай по-прежнему ничего толком не видел. – Это я, Казуки, – объяснил тот, и извиняющиеся нотки в интонациях голоса звучали неуместно, как будто чувство неловкости было несвойственно его обладателю. – Ты меня помнишь? – Такого забудешь, – огрызнулся Манабу, который накануне заказал пива куда меньше Казуки и хорошо запомнил их последний разговор. – Чего надо? – Слушай, я вчера был не прав, выпил просто много, – заискивающе начал Казуки, повторяя мысли самого Манабу. – Извини, я правда не собирался это... Ну ты понял. И невесту твою тоже обидеть не хотел. Усталость, которая давила на Манабу последние несколько часов, стала тяжелее вдвойне. Стоять в темноте на холоде и слушать, как лебезит перед ним практически незнакомый человек, становилось невыносимо. – Хорошо, забыли, – сдался Манабу и даже зачем-то руки поднял. – Чего ты от меня хочешь? – Пусти переночевать, а? – огорошил его Казуки, и опешивший Манабу решил было, что это какой-то розыгрыш, когда ночной визитер, опережая любые возражения, зачастил: – Ты понимаешь, они закрыли постоялый двор, хозяина у него ж теперь нет. Мне велели проваливать. Я бы и рад уехать, но тогда не успею закончить наброски до экзаменов. А где мне здесь жить? Меня теперь тут никто не жалует, все почему-то думают, что это я убил трактирщика. – А с чего ты решил, что я так не думаю? – перебил Манабу, все еще не придя в себя от удивления, но постепенно осознавая, что происходящее не было похоже на шутку. – Я ничего не решил, у тебя просто дом самый большой, – честно, как показалось, ответил Казуки. – Может, найдется свободная комната, а? Я не буду мешать, клянусь, и буду вести себя хорошо. И так как Манабу застыл в нерешительности, не зная, как реагировать на такую настойчивость, Казуки заискивающе добавил: – Всего две недели, пожалуйста. Даже дней десять, если получится управиться быстрее. Оставлять у себя чужака Манабу не следовало. В одной из комнат его пусть и большого дома умирал пожилой человек. Гость же был наглым и бесцеремонным, в этом Манабу успел убедиться. А еще он был хорош собой и делал явно неприличные намеки, чем выбивал Манабу из колеи куда сильнее, чем тот сам хотел признавать. "Но с другой стороны, что ему, под забором ночевать?" – возразил сам себе Манабу и стиснул зубы от досады. Ему хотелось верить, что именно жалость сейчас взывает к нему, а не что-то иное. – У тебя же появились друзья вчера, нет? – язвительно произнес он, не желая уступать сразу. – Почему бы тебе не обратиться к ним? – Да какие друзья? Мы просто в карты играли вместе. Там и приткнуться негде. Как жили Юуто, Джин и вся остальная их компания, Манабу было хорошо известно. У его друга был домишко, больше похожий на сарай, в одну комнату. У остальных не лучше. – Десять дней, не больше, – после демонстративной паузы наконец выдал Манабу. – Спасибо тебе огромное... – выдохнул Казуки с неподдельным облегчением. – Ведешь себя тихо и смирно, в твоем распоряжении одна комната, в остальные не суешься. – Да как скажешь... – У меня пожилая бабушка, она при смерти, – сухо продолжал Манабу. – Если побеспокоишь ее, сразу пойдешь вон. – О чем речь, – даже в темноте Манабу разглядел, как Казуки замахал руками. – И мне жаль, что с твоей бабушкой такое... – Пять крон за ночь, – припечатал Манабу. Хотя небо было затянуто низкими облаками и света было так мало, что лицо Казуки казалось размытым пятном, сейчас Манабу был готов поклясться, что тот открывает и закрывает беззвучно рот. – Пять крон?! – наконец к Казуки вернулся дар речи. – Да ты спятил! – Ну, тогда ищи другое жилье, – скрывать свое ехидство Манабу даже не пытался. – Это же грабеж среди бела дня! Таких цен даже в Жертоне нет! – Так езжай в Жертон. Уверен, там тоже есть немало живописных пейзажей. Наверное, пора было начинать беспокоиться, потому что Манабу оставался глухой ночью на пустынной улице один на один с чужаком, который был очень на него зол. Только Манабу испытывал совсем иное чувство, похожее на веселый азарт. Да и не верилось ему в то, что человек, который громко обиженно сопит, способен причинить вред. – Нечестно. Ты пользуешься своим положением, – наконец тихо произнес Казуки. – Все на свете пользуются своим положением, – парировал Манабу и добавил не без злорадства: – Ну так что, по рукам? Или пойдешь поищешь другой гостеприимный дом? Несколько секунд напряженной тишины Манабу казалось, что он слышит мысли Казуки, – мысли, в которых не было ни одного приличного слова, но которые тот не мог озвучить, чтобы не остаться без последнего пристанища. А потом Казуки неожиданно рассмеялся. – Пожалуй, я останусь здесь, – весело объявил он. – С таким хозяином и пяти крон не жалко. – Я могу передумать, – предупредил Манабу. Ключ он уже вставил в замочную скважину, но замер, прежде чем начать его поворачивать. – Молчу, молчу, – тут же пошел на попятную гость. – Знаешь, в вашем селе никто не понимает юмор, беда прям какая-то. Замок щелкнул, дверь отворилась, но за ней была такая же кромешная темнота, как и снаружи. – Не буду спорить, – устало согласился со своим гостем Манабу.