Тишину не перекричать

Поутру Манабу ожидал сюрприз: когда он проснулся и встал, его гостя в доме не оказалось. Ночью Манабу выставил Казуки вон из своей комнаты, едва тот проглотил его сперму. – А как же романтика? Неужели мы не будем спать в обнимку? – ехидно поинтересовался Казуки. Манабу в ответ красноречиво поглядел на дверь, и Казуки, усмехнувшись, к ней сразу и направился, благо одеваться было не надо – он и раздеться не успел. При этом Манабу почему-то настойчиво казалось, что, позволь он, Казуки охотно прикорнул бы рядом на узкой кровати и никуда бы не уходил. – Ты, кстати, нигде не видел моей челюсти? – уже на пороге, оглянувшись, спросил Казуки. – Еще раз, – мрачно процедил Манабу, потому что действительно не понял, о чем тот говорит. – Да я челюсть от удивления уронил, друг Манабу... – развел руками Казуки. На этом он осекся, потому что свеча наконец догорела, и комната мгновенно погрузилась в непроглядную темень. За спиной Казуки в прихожей горела еще одна – наверное, он зажег ее, когда пришел. Но с непривычки глаза Манабу не видели почти ничего, кроме неясного силуэта в дверном проеме. – Ты такой сухарь, Манабу, от одного взгляда на тебя холодно становится, – то ли ему почудилось, то ли в темноте голос Казуки действительно звучал по-другому, казался незнакомым. – Кто бы мог подумать, что в постели ты вытворяешь такое? – До постели мы не дошли, – равнодушно заметил Манабу, наконец натягивая свои штаны и поправляя рубашку, пускай Казуки сейчас и не мог его видеть. – И вытворял сегодня ты. Сольное выступление, можно сказать. Он старался говорить насмешливо, но Казуки веселья не разделил. – О нет, Манабу, меня не проведешь, – негромко произнес он. – Без добавки я не уеду, имей в виду. Теперь очередь твоего соло. Непроходимая наглость уже не удивляла. После того, что Казуки сделал с ним сегодня, ближайший секс Манабу грозил не раньше, чем через неделю, а его неожиданный партнер к тому времени обещал убраться восвояси. Однако озвучивать мысли вслух Манабу не стал: ночной гость топтался на пороге и, казалось, только того и ждал, чтобы с ним начали спорить и не выгоняли подольше. – Твоя комната по коридору направо, – негромко напомнил Манабу. – Иду-иду, – по голосу было слышно, что Казуки улыбнулся. Наверняка ему было что ответить, но, к радости Манабу, он наконец вышел и негромко притворил за собой дверь. А утром Казуки не обнаружилось. Манабу несколько раз постучал, потом заглянул в комнату, разумно полагая, что теперь стесняться нечего. Постель Казуки выглядела так, будто в нее сегодня никто и не ложился. В котором часу Казуки слинял из дома, Манабу не слышал. Вряд ли он мог объяснить даже себе, почему это открытие так его раздосадовало, да и не желал Манабу копаться в собственных чувствах. Почему-то даже приятные воспоминания о вчерашней ночи не сглаживали глупого негодования. Казуки оказался хорош, как теперь, придя в себя, признавал Манабу. Ему понравилось все – от несдержанной грубости до умелой работы ртом. У его партнера явно был богатый опыт в этом деле, и Манабу радовался – правда, без особого энтузиазма – тому, что до отъезда столичного гостя кое-что можно повторить. Даже то, что теперь Манабу с трудом мог сидеть, не портило впечатления, наоборот – ноющая боль напоминала о случившемся или, скорее, не позволяла ни на минуту забыть. Но вот то, что Казуки смылся с утра пораньше в неведомом направлении, выбивало из колеи. Одевался Манабу торопливо и нервно, обжег язык горячим травяным чаем, потом чуть не забыл взять несколько карт для занятий – сегодня по плану был урок географии. И когда Манабу уже собрался обуваться, в дверь решительно постучали. – Это теперь такая проклятая традиция, да? – зло прошептал он. Манабу уже с трудом мог вспомнить тот день, когда к нему никто не ломился с утра пораньше. Дверь он открыл решительно и резко и тут же опешил, когда увидел перед собой самого старосту, а за его спиной двух младших сыновей. – Где он?! – гаркнул староста прямо в лицо Манабу. – Где эта тварь?! Другой на его месте тут же обомлел бы от страха, но на Манабу подобное поведение всегда оказывало диаметрально противоположное действие. Манабу не терпел, чтобы на него кричали, чтобы им помыкали и все прочие типы узаконенного насилия. Особенно от людей, которые ему не нравились. – Будьте добры уточнить, кто именно, – утренний воздух был и то теплее, чем интонации голоса Манабу. В черном пиджаке со стойкой под горло и с безупречной, как он сам знал, осанкой Манабу в подобные моменты чувствовал себя самым уверенным человеком на свете. Расшалившиеся ученики перед ним робели, односельчане сразу опускали головы и извинялись, даже если не были ни в чем виноваты. Порой Манабу казалось, что это не его заслуга, а одежды учителя. На старосту незамысловатый прием тоже подействовал. Конечно, он не был недалеким школяром, но все равно немного смешался и на полшага отступил, вспомнив, что перед ним единственный учитель Атории, уважаемый человек, а не очередной забулдыга, задолжавший месячную уплату за землю. – Мы ищем твоего постояльца, Манабу, – уже куда спокойнее пояснил он. Манабу стоял как скала в дверях и приглашать гостей не торопился. – Ночью произошло еще одной убийство. – Вот как, – качнул головой он, уверенный, что сохранить невозмутимость на лице удалось, тогда как внутри все сжалось от нехорошего предчувствия. Судя по поведению людей перед ним, у Казуки появились серьезные проблемы. – А ты как будто не удивлен, – с досадой проронил староста. – А вы удивлены? – парировал Манабу. Сыновья старосты переминались на месте и переглядывались: они казались скорее напуганными, чем рассерженными, и злой решительности своего отца не разделяли. – Что ты хочешь сказать? Что этот сумасшедший вырежет все село? – снова вспыхнул тот, и Манабу понял, что надо менять тактику и переходить от негодования к милости. – Проходите, пожалуйста, – вместо ответа предложил он, отступая от двери. – Могу предложить вам чаю. – Да какой чай... – незамысловатая идея сработала: оказавшись в доме, староста заметно растерялся – должно быть, собирался брать Казуки осадой. – Так где он, твой жилец? – Ушел четверть часа назад, – не моргнув глазом, соврал Манабу. – Отправился рисовать горы, пока на них светит утреннее солнце. И да, вы не сказали, кого убили? Мысленно Манабу уже обругал себя за промах, ведь этот вопрос он должен был задать в первую очередь, вместо того чтобы придумывать, как спасти шкуру Казуки. – Старика Мёрла, – буркнул в ответ староста. "Невелика потеря", – крутилось на языке у Манабу. Местного пропойцу и нищеброда вряд ли пожалел бы хоть кто-то во всей Атории, даже его дочь Мара, которая уже давно с ним не жила. Но вслух Манабу, разумеется, сказал не это. – Что на этот раз? – тихо спросил он и снова заметил, как отпрыски старосты затравленно поглядели друг на друга. – Глаза ему выкололи, вот что, – только сейчас Манабу обратил внимание на то, что староста заметно бледен. – А потом зарезали. Или сначала зарезали, а потом выкололи глаза. Но мне кажется, что глаз он лишился, пока был жив. – Почему вы так думаете? – склонил голову к плечу Манабу, пристально глядя в глаза старосты, но тот лишь неопределенно передернул плечами. – Бес его знает. Сумасшедший это сотворил, может, ему нравится наблюдать за чужими страданиями... – А может, как раз и не сумасшедший, – задумчиво протянул Манабу, поглаживая свой подбородок. – Может, во всех этих убийствах есть смысл? Смотрите, сначала Герас – в него, можно сказать, затолкали монеты. Потом Бегтора, у нее в руках были ключи. Теперь Мёрл без глаз... – Ты мне тут теории не строй, тоже мне ищейка! – моментально вспылил староста. – Куда именно пошел этот криворукий художник?! – Во-первых, он не криворукий, а весьма талантливый, – убрав руки за спину, Манабу уставился на старосту снизу вверх, но при этом смотрел с таким превосходством, будто разница в росте была на его стороне. – Во-вторых, он мне не отчитывается. И, в-третьих, вы не того ищете, это не он убивает. – Откуда вам знать, господин учитель? – пробубнил один из увальней за спиной старосты. – Вы ж почти незнакомы с ним... – Да и кто ж еще? – подхватил его брат. – Чужаков в деревне больше нет. – И все же придется признать, что убивает не чужак, – сдержанно улыбнулся Манабу, отчего один из парней заметно вздрогнул. – Потому что всю ночь мой гость был дома. – Откуда тебе знать? – сердито прищурился староста. – Ты же не в одной койке с ним спишь? – Не в одной, – согласился Манабу. – Только вчера допоздна мы играли в вист и немного выпили, из-за чего у меня разболелась голова и я не спал всю ночь. Вы не представляете, как этот Казуки храпит – слышно даже через стену. Уже которую ночь думаю, что маловато с него попросил за комнату. Взгляд старосты оставался подозрительным, скептическим, и Манабу, глядя на него в ответ, вздохнул демонстративно тяжко. – Вы его видели вообще? Вы что, серьезно думаете, что этот рафинированный столичный хлыщ способен выкалывать старикам глаза? – Мёрла убили ближе к утру, еще даже кровь не высохла, – проигнорировал вопрос староста. – Возможно, к рассвету ты все же уснул и ничего не слышал? – Я встал в пять утра, задолго до рассвета, – снова врал как дышал Манабу. – Работал с учебниками. Однозначно Казуки спал в своей комнате. Вы предполагаете, что он сбежал через окно, несмотря на ставню снаружи, или ставите под сомнение мои слова? Теперь в голосе Манабу звучал вызов. Напугать подобным старосту было сложно, однако дураком тот не был – ссориться с единственным и наверняка последним для деревни школьным преподавателем уж точно не стоило. – Конечно, не мне вас учить, – продолжил Манабу уже откровенно профессиональным тоном, который указывал как раз на то, что подучиться старосте не помешало бы, – но на вашем месте я действовал бы осторожнее. В мире все очень изменилось. Я не так давно приехал из столицы и могу вас заверить: фокус, который мог сойти с рук лет двадцать назад, например, теперь не пройдет. – О чем это ты? – недобро прищурился староста, пока его сыновья и вовсе затаили дыхание. – Какие еще двадцать лет? – Я говорю об убийстве семьи ландграфа, – не дрогнул Манабу. – Привожу его как пример. Вы не хуже меня знаете, что двадцать лет назад какие-то дикари вырезали благородную семью, а стража, по сути, даже не искала виновных, свалили все на каких-то горцев. – Это горцы и были, – пробубнил староста, и на его шее вздулись вены. – Их набеги тогда случались часто. – Возможно, – не стал спорить Манабу, снисходительно улыбнувшись одними уголками губ. – Вот только сейчас у стражи совсем иной подход. Случись подобное с благородной семьей нынче, они бы землю рыли, пока не нашли и не казнили тех горцев. А говорю я все это к тому, что сейчас вы, как мне кажется, собираетесь учинить самосуд над благородным молодым человеком просто потому, что вам кажется, будто он кого-то убил. Если подобное случится, не сомневайтесь, через неделю у вас на пороге будут гости из столицы. Серьезно настроенные гости. – А он благородный, что ли?.. – до последнего Манабу не был уверен, что ему удастся убедить старосту, тот был тертым калачом, но сейчас по его реакции видел, что тот все же купился. – Само собой, – Манабу глядел на своего собеседника, как на трехлетнего ребенка, который не верит, что, если съесть песок, заболит живот. – Неужели вам это не видно по его поведению? И по его одежде? Он благороден и очень богат. Его отец занимает высокую должность в Жертоне, Казуки упоминал об этом, но я не запомнил, какую именно. Однако самое главное сейчас то, что он действительно не мог никого убить. Если меня спросят, я скажу, что предупреждал вас, говорил, что Казуки никуда не выходил... Такое заявление уже тянуло на угрозу, глаза старосты нехорошо потемнели, и Манабу попытался сгладить впечатление, улыбнувшись беззаботно: – Только лишь потому, что я считаю справедливость самой важной в цивилизованном обществе. Если бы мы не отвечали за свои поступки, мы бы до сих пор были дикарями и жили в пещерах, так ведь? Едва ли староста разделял его мнение, смотрел он на Манабу одновременно недовольно и отрешенно, и о чем он думал в этот момент, знать тому не хотелось. – Я прошу прощения, – словно опомнившись, вскинулся Манабу и демонстративно открыл свои карманные часы, – однако через двадцать минут у меня урок. Негоже наставнику приходить позже учеников. – Мы еще зайдем, – пообещал напоследок староста, прежде чем выйти из дома. – Хочу все же потолковать с нашим гостем. Только когда за утренними визитерами закрылась дверь, Манабу выдохнул с облегчением и почувствовал, как на него наваливается усталость. Актером по призванию он не являлся, и разыгранная сцена далась ему нелегко. Теперь Манабу мог только уповать на то, что Казуки, во сколько бы он ни сбежал из дома, не попался на глаза кому-то из местных. Потому что если хоть кто-нибудь засвидетельствует, что видел его на рассвете в другом конце Атории, быстро вскроется, что Манабу врет, и тогда проблемы начнутся уже у него. Кому-то придется хорошо отработать за то, что он для него сделал, – раздраженно решил для себя Манабу. Интересно, а на самом деле Казуки мог убить?.. Отмахнувшись от неуместных мыслей, Манабу, готовый отправиться на занятия, еще раз придирчиво оглядел свой костюм и остался доволен собой. Однако до того у него оставалось еще одно дело. Как и раньше, Манабу просил соседку наведываться к нему домой в течение дня. – Ваша бабушка – самая милая старушка из всех, что я видала, – частенько говаривала потом отзывчивая женщина. – Обычно старики сварливы да унылы, а она всегда добра и улыбчива, правда, не понимает уже ничего... – Видимо, потому и добра, – вздыхал Манабу. – Заглядывайте почаще, пожалуйста. В последнее время бабушка перестала просыпаться, когда я ухожу, даже поздороваться не получается. – Я прихожу каждые два часа, господин учитель, – заверяла его соседка. – Как правило, она бодрствует и разговаривает со мной. Не переживайте. Не переживать у Манабу не получалось, да он и не пытался. И всегда перед уходом заглядывал в дальнюю комнату – вдруг все же не спит? Этот день был исключительным: беззвучно толкнув дверь, Манабу заметил слабое шевеление в постели и торопливо подошел ближе. – Доброе утро? – шепотом спросил он, и тут же на него устремился взгляд усталых старческих глаз. Даже до того, как пораженный Манабу отметил, до чего ясным тот был – непривычно ясным, а не затуманенным, как обычно, из вороха подушек и одеял послышался тихий голос: – Доброе утро, мой мальчик. Кажется, в этот раз я слишком долго спала. Сглотнув, Манабу потянул носом воздух и с силой зажмурил глаза – всего на секунду, лишь бы не дать навернуться слезам. – Не очень долго, – почему-то шепотом произнес он, осторожно присаживаясь на край постели. Щеки пожилой женщины были бледными и впалыми. Она хотела поднять руку, чтобы убрать упавшую на глаза седую прядь, но не хватило сил, и тут же снова уронила ее на одеяло. – Я чувствую, что близится конец, – ее голос был таким слабым, что Манабу пришлось склониться ниже, лишь бы ничего не упустить. – Так странно... Никогда не думала, что можно почувствовать это... Как жизнь уходит... – Тебе кажется, – как можно увереннее произнес Манабу, но сам услышал, что дрожащий голос его выдает. – Просто ты долго болела и чувствуешь себя нехорошо. – Я никогда не болела, и тебе прекрасно об этом известно, – улыбнуться не получилось, но Манабу все равно заметил улыбку в ее глазах. – Просто моя жизнь заканчивается. Как грустно, что все сложилось вот так. Он не мог быть уверенным, к чему относились последние слова, но догадывался. Сжав в своей руке тонкую сухую старческую ладонь, Манабу ужаснулся, до чего холодной та была, как у покойника. – Все сложилось хорошо, – ободряюще улыбнулся он. – Мы же вместе. Что еще нужно? Через смеженные поседевшие ресницы женщина смотрела на него пристально, не моргая, но казалось, что она вот-вот уснет. – Ты стал таким красивым. Как жалко, что Ката уже не увидит. Манабу хотел ответить, что ему тоже жаль, пускай в этом и не было нужды, но в этот миг пальцы, слабо отвечавшие на его пожатие, разжались, а взгляд остановились в одной точке. "Нет, нет, нет! Не сейчас!" – внутренний голос истерично орал в голове Манабу, но ему самому удавалось сохранять внешнее спокойствие, словно у этой сцены были свидетели, перед которыми он мог ударить в грязь лицом. Медленно он встал, едва переставляя ноги, подошел к старому трюмо и взял небольшое зеркальце. И чуть ли не целую минуту медлил, прежде чем поднести его к губам неподвижно лежавшей женщины. Он долго ждал, намного дольше, чем требовалось. Чистое стекло оставалось гладким и блестящим – дыхания не было. Что происходило потом, Манабу помнил смутно. Вроде бы ему удалось не выронить зеркало, а аккуратно положить на прикроватный столик. А потом он снова опустился на краешек кровати, где сидел до этого, и, закрыв лицо ладонями, дал волю слезам. Он и вспомнить не мог, когда в последний раз плакал. Наверное, в детстве, когда умерли родители. Потом позволить себе слабость он уже не мог, не такая началась жизнь. И теперь Манабу рыдал, по-детски, от всего сердца, за все долгие годы своего мужества и выдержки. Стыдно ему не было, он имел право на страдание, потому что впервые остался по-настоящему один, и больше никто, кроме него, не будет помнить ни мать, ни отца, ни счастливые первые годы его детства, ни отчий дом, да и все остальное тоже. Манабу всегда считал, что самое страшное горе в жизни – дожить до тех дней, когда станет не с кем делить воспоминания. ~ Юуто вернулся в Аторию только через три дня, перехватил Манабу на улице, когда тот шел от лавки домой и чуть не силой потащил к себе. – Я тебе сочувствую, – произнес Юуто, поднимая свой наполненный до середины стакан. – Как никто сочувствую, потому что я один тут тебя понимаю. У меня тоже никого не осталось. В Атории было немало людей, у которых умерли близкие и которые могли бы сказать, что понимают его горе, но Манабу не стал об этом говорить. Хотя похороны были два дня назад, его друг раздобыл где-то поминальный хлебец, который они с Манабу переломили, как положено, руками и дружно заели горькую бражку. Первые три раза требовалось пить в молчании и до дна. В иной ситуации Манабу предпочел бы вино, а не крепкое деревенское пойло, но сейчас решил, что не так уж это и важно. Завтра утром ему надо было явиться в школу, но даже если он не придет, вряд ли кто-то осудит. – Очень жалко твою бабушку, – произнес Юуто, гипнотизируя стакан. – Думаю, она была хорошим человеком. – Даже не знаю, почему ты так думаешь, – невесело улыбнулся Манабу. – Ты ж ее, можно сказать, не знал. – Да уж, когда я перебрался в Аторию, она уже была... Ну, ты понял, – вежливую альтернативу фразе "не в своем уме" у него не получилось придумать, но Манабу не собирался сердиться. – Она была хорошим человеком, – вместо этого произнес он. – И сделала много хорошего за свою жизнь. Они немного помолчали, думая каждый о своем, потом выпили еще раз. – Меня и недели не было, а я, оказывается, столько пропустил, – в голове Манабу уже шумело, когда Юуто наконец отставил бутылку в сторону. – Мёрлу-пьянице глаза на спицу накололи – спятить можно! Еще и бабуля твоя... – Моя бабушка умерла по естественным причинам, – заметил Манабу, пока Юуто сокрушенно качал головой. – А с чего ты взял, что глаза выкололи именно спицей? – Не знаю, – Юуто озадаченно пожал плечами. – Наверно, слышал где-то. А что, нет? – Вроде как не нашли, чем глаза выкалывали. Но лекарь говорит, что это был не нож, а что-то острое и тонкое. – Значит, спица это была, – рассудил Юуто и отщипнул еще немного от хлебца. – Что теперь делать будешь? Он так неожиданно сменил тему, что Манабу, чей разум немного туманил выпитый залпом натощак алкоголь, недоуменно моргнул: – А что мне делать? С чем? – Ну, твоя жизнь так или иначе изменится, – опять пожал плечами Юуто. – Теперь тебе не надо ухаживать и ни о ком не нужно заботиться. – Не знаю, Ю. Я пока ничего не знаю, – хотел отмахнуться Манабу, но его друг отступать так просто не собирался. – Ты можешь уехать, – в лоб заявил он, пытливо глядя Манабу в глаза, и тот, обреченно выдохнув, отвернулся. Домишко у Юуто был жалким и невзрачным, типичная берлога холостяка на две комнаты: в одной Юуто спал, ел, жил, во второй, буквально через порог, свежевал свои трофеи, отчего в доме часто не очень хорошо пахло. – Где же новые шкурки? – спросил Манабу, только тут заметив, что после долгой охоты в соседней комнате было подозрительно чисто. Обычно Юуто раскладывал пойманных животных на широком столе, а потом там же разделывал. Сейчас Манабу видел, что стол был совершенно пуст. – Махнул сразу в город и сбыл, чтобы не возиться, – вытер рот краем рукава Юуто. – Неудачно сходил, всего десяток лис за пять дней. – А почему ты вообще отправился на охоту так далеко? Ты ж не ходишь зимой. – Так еще и не зима, еще тепло, – невозмутимо возразил Юуто. – И ты это, тему не меняй. Я спросил, уедешь ты или нет? – Ты не спрашивал. – Как не спрашивал? – Юуто глуповато выкатил глаза на Манабу, и тот страдальчески вздохнул – периодически он забывал, что его друг весьма недалек. – Ты не спрашивал, ты просто сказал, что я могу уехать. – Ну и? Ты уедешь? Не получив ответа, Юуто не собирался от него отставать, а Манабу, хотя для себя уже принял решение, пока не очень-то хотел им делиться. Он не сомневался в Юуто, тот не расскажет никому, если попросить, – Манабу был не уверен скорее в себе самом. – Пока что у меня есть дела, я не могу вот так уехать, – уклончиво ответил он. – Какие ж это дела? – Для начала закончить учебный год, а это аж до весны. Не могу же я бросить своих учеников. На его заявление Юуто негромко рассмеялся и плеснул бражки в их стаканы. – За тебя, Манабу! – поднял свой Юуто. – За самого порядочного и обязательного человека на свете. Я не знаю другого такого. Любой на твоем месте рвал бы когти из этой дыры в любое время года, в том числе учебного! – Мы уже сто раз это обсуждали, – недовольно заметил Манабу и сделал глоток. Пить до дна теперь не было необходимости, и он надеялся, что сегодня уйдет от друга на своих двоих. – Ладно, твое дело, не хочешь – не говори, – Юуто как будто немного обиделся, и Манабу, постучав пальцами по столешнице, решил, что с него не убудет, если он все же поделится. – Я не могу жениться на Иминии, – негромко произнес он, и Юуто бросил на него короткий взгляд, после чего снова уставился в стакан. – Понимаю, – усмехнувшись, произнес он. – Я б на ней тоже не женился. – Даже ради приданого? – вопросительно поднял брови Манабу. – Что толку от денег, когда жена такая тухлая? Ты уж прости, не хочу обижать твою невесту... К слову, а как тогда она ею стала, невестою-то? Если жениться ты не хочешь. – Случайно получилось. Я как-то не ожидал, что пара знаков внимания сразу превратит меня в жениха. – Просто жених ты завидный, – теперь Юуто рассмеялся от души. – Если бы эти знаки внимания оказывал я, поверь, никто и не заметил бы. А в тебя они вцепились. Его друг имел в виду семью Иминии, которая и правда была рада потенциально удачной партии для дочери. Будь Юуто чуть посмекалистее, он бы спросил Манабу, почему тот не пресек вовремя расходившиеся по селу слухи о нем и его якобы избраннице. Но Юуто был собой и о лишнем не думал, чем избавлял Манабу от необходимости врать. Признаваться, что ему самому для репутации приличного человека была нужна какая-нибудь "тухлая" невеста, он не собирался. – Я слыхал, что семейка Иминии свадьбу уже на это лето планирует, – продолжил Юуто, в очередной раз сжимая горлышко бутылки пальцами и придирчиво оценивая, сколько в ней осталось. – Если ты откажешься на ней жениться теперь, тебя со свету сживут. – Потому, вероятно, я уеду раньше, – кивнул Манабу. – С пожилым человеком, который почти не ходит, сделать это трудно, но теперь меня действительно ничего не держит. А почему, кстати, тебе так интересно, что я планирую? – Да потому что я сам уберусь из этого душного места, – просияв широкой улыбкой, развел руками Юуто. – Что-то Атория мне надоела. Староста совсем озверел, с этого месяца опять повысил плату за дом и потребовал лишних две кроны мзды за охоту. Совсем крыша едет у старого пердуна! Да девки вокруг или страшные, или слишком порядочные – до свадьбы ни-ни. А если ты укатишься, так и вовсе поговорить не с кем станет. – И куда ж ты поедешь? – недоуменно поглядел на него Манабу. – Ты же охотник, тебе все равно надо жить близко к лесам... – Ну, мне не семьдесят лет, Манабу! Найду себе какую-нибудь другую работу. Кстати, я неплохо делаю чучела, этим можно и в городе зарабатывать. А потом еще что-нибудь придумаю. Пододвинув к себе стакан Манабу, он щедро налил в него, потом в свой, а после добавил еще Манабу, опустошая бутылку до дна. – Давай накатим за наше светлое будущее. Скоро простимся с Аторией, чтоб она сгорела... – По-моему, ты торопишь события, – без особого энтузиазма заметил Манабу, но Юуто его не услышал. – ...Если, конечно, к весне еще будет чему гореть и всех местных не вырежет неведомый убийца! Запрокинув голову, Юуто проглотил содержимое своего стакана, пока Манабу, даже не пригубив, наблюдал, как на худой шее друга дергается кадык. Веселость Юуто он списал на выпитый алкоголь. Вряд ли хоть одна живая душа в Атории сейчас могла так радостно говорить об убийствах: над селом повис ужас, мрачное ожидание худшего, и даже на улицах людей поубавилось. Но Юуто, которого не было несколько дней, наверное, просто не успел этого заметить.