Тишину не перекричать

В понедельник утром Манабу собирался в школу, а Казуки, вытянувшись на постели и закинув руки за голову, с интересом за ним наблюдал. Он явился в комнату Манабу под утро, заявил что-то вроде: "Ну сколько можно-то?" и без разрешения полез под одеяло. После их первого – и до сегодняшнего дня последнего – раза Манабу, поглощенный похоронами, чужим сочувствием и собственным горем, велел Казуки проваливать и не напоминать о себе. – Может, я чем помочь могу? – жалобно предложил Казуки, но Манабу смерил его таким взглядом, что тот сразу замолчал и сбежал в свою комнату. Больше Казуки на глаза Манабу особо не показывался вплоть до этой ночи. А Манабу спросонья не дал отпор. Ему казалось, что наслаждаться мирским, будь то секс, дружеские застолья или чтение, в доме, где только-только умер родной человек, кощунственно. Однако утром, глядя на довольно улыбавшегося Казуки, Манабу апатично рассудил, что уже ничего не важно. Напиваться до беспамятства, рыдать, делать вид, что ничего не случилось, или же предаваться разврату – личное дело скорбящего, тогда как мертвым уже все равно. – Хватит пялиться, мне аж неловко, – огрызнулся в конце концов Манабу. Молчать в обществе Казуки было некомфортно. – После того, что мы делали ночью, тебе еще может быть неловко? – рассмеялся тот и отворачиваться даже не подумал. Манабу стоял у узкого зеркала и поправлял воротник белой сорочки. Такая тщательность вовсе не была необходимой, его рубашку все равно не было видно под черным пиджаком, если не считать краешков белых манжет. Однако Манабу считал, что аккуратность должна быть во всем, и в незаметных мелочах – в первую очередь. – Где тебя опять носило полночи? – вместо ответа спросил Манабу, не отводя взгляда от зеркала. – Где носило, там уже нет, – отчего-то довольно просиял Казуки. – Неужто ревнуешь, Манабу? Мечтаешь, чтобы я проводил с тобой дни и ночи?.. – Ты не слышал, что у нас завелся сумасшедший, который режет людей? – строго перебил его Манабу. – Тут тебе не Жертон, стража не стоит на каждом перекрестке, и, если начнут убивать, на помощь никто не прибежит. – В Жертоне стража тоже не шибко-то бегает, если спасать кого надо. Они больше бродяг пинают да половину подаяний у нищих отбирают – такой себе налог за место на тротуаре. – Значит, с тех пор как я там был в последний раз, ничего не изменилось, – усмехнулся Манабу и тут же в лоб спросил: – Ты собираешься рисовать дом ландграфа? – Н-нет, – растерявшись, чуть замешкался с ответом Казуки. – С чего вдруг? Здесь меня интересуют только горы. – Зачем тогда ходил туда? Манабу продолжал смотреть в зеркало, но уже не на себя, а на своего собеседника за спиной, и на какое-то мгновение ему показалось, что взгляд Казуки стал колючим, острым. – За мной следят, – вместо ответа прокомментировал тот мрачно, даже не пытаясь скрыть недовольства. – Здесь за всеми следят. Народу мало, событий еще меньше: где кого увидели – сразу разнеслось. – Ну-ну... – Не качай своей башкой снисходительно, – снова одернул его Манабу. – К чужаку вообще внимание повышенное. Так какого беса тебя носило в графский дом? – Да просто так, любопытно стало, – Казуки чуть запрокинул голову и уставился в потолок. – Я уже наслушался баек и об этом доме, и о ландграфе... – Не ходи туда больше, – перебил его Манабу, оглянувшись через плечо. – Да я и не собирался... – начал было Казуки и с запозданием в секунду опомнился: – Эй, а с чего вдруг ты мне указываешь? И почему не ходить? – Потому что староста и его приближенные возомнили, что местных стариков убиваешь ты. Привлекай к себе поменьше внимания. – Они мне ничего не сделают, – невозмутимо вскинул голову Казуки. – Не сделали б, даже если бы и правда убивал я. Но раз уж на то пошло, никого я не трогал. – Будешь объясняться, когда тебя случайно прирежут в темном переулке. Ты что, серьезно такой идиот? Местные боятся, я не помню Аторию такой... Такой напряженной. Даже если вину доказать не смогут, то просто избавятся – так, на всякий случай. – Ну, знаешь ли! – возмутился Казуки и наконец, выпрямившись, сел. – Тебя послушать, так у вас тут самосуд, беззаконие и самоуправство. – А ты как думал? – хмуро воззрился на него Манабу. – Кто-то слишком долго жил в цивилизации и едва ли представляет, что творится в глухих деревеньках вроде нашей. – Хорошо, допустим, – сдался Казуки и снова откинулся на спину, опускаясь на подушку. – Но при чем тут старый особняк? Почему туда нельзя ходить? – Потому что убитые, по крайней мере двое из них, так или иначе были связаны с покойным ландграфом. Или с его смертью, – вкрадчиво, как маленькому ребенку, объяснил Манабу. – Я уже слышал версию, что высшие силы карают виновных. Такое объяснение порадовало Казуки, он от души расхохотался. – С ума сойти, – произнес он, отсмеявшись. – Если не ножом в переулке от местных, так высшие силы догонят... Вот только, простите, какие еще виновные? Ландграфа ведь убили горцы. – Возможно, горцев высшие силы покарали первыми, – пробормотал Манабу и снова отвернулся к зеркалу. – Если кто-то будет спрашивать, говори, что рисуешь дом, потому туда и ходил. – Как скажете, мой господин. Слушаю и повинуюсь. Хотя Казуки ерничал, Манабу показалось, что за напускным весельем скрывается раздражение. – В то утро, когда старику Мёрлу выкололи глаза и когда... – Манабу чуть замялся, но быстро взял себя в руки, – ...и когда умерла моя бабушка, староста приходил сюда. Тебя искал. – Ух ты, какая честь, – хмыкнул Казуки. – А зачем? – О жизни потолковать хотел. Скажи спасибо за то, что спровадил его. – А староста тебя слушается? – Староста никого не слушается, но я соврал, что ты всю ночь был дома. Снова медленно обернувшись, Манабу пристально уставился на Казуки, но тот даже не дрогнул, глядя прямо ему в глаза. – А я и был всю ночь дома, – невозмутимо заявил он. – Если бы ты не выгнал меня из своей теплой постельки, знал бы об этом наверняка. – Мёрла убили под утро. Во сколько ты ушел, Казуки? Я встаю рано, но что-то не слышал, как ты собирался. Несколько долгих мгновений воздух между ними звенел от молчания, а потом губы Казуки тронула усмешка, которая показалась Манабу неприятной. – Я не помню, во сколько ушел, – вкрадчиво произнес он. – Не знал, что придется отчитываться, иначе обязательно посмотрел бы на часы. Зато мне теперь интересно, почему ты меня покрываешь? Чем я заслужил? Больше всего Манабу хотелось ответить, что он не дурак деревенский, в разговоре с которым можно так топорно сменить тему. Еще он мог бы сказать, что едва ли представляет, как такой болван, как Казуки, пытает и убивает людей. Однако на вопрос, а какого лешего ему и правда понадобилась выгораживать чужака, Манабу не мог ответить даже самому себе. – Я тебе тоже не обязан отчитываться, – равнодушно бросил он и снова отвернулся. Тихий смешок Казуки за спиной разозлил Манабу, но виду он не подал. Отчего-то казалось, что Казуки легко читает его сумбурные мысли. Продолжать пререкаться тот не желал. Не прошло и минуты, как Казуки снова подал голос, и звучал тот почти игриво. – А давно ты вернулся в Аторию? – он перевернулся на живот, подмяв под себя подушку. В зеркальном отражении Манабу видел часть его голой спины и был готов поклясться, что это дешевая провокация. – Четыре года назад. Чуть больше, – сухо проронил он. – Как закончил учебу, так и приехал. – Ого, так это ты уже четыре года ни с кем не трахался? Снова поймав в зеркале взгляд Казуки, Манабу даже бровью не повел и принялся застегивать пуговицы пиджака. Отвечать на подначивания он не собирался. – Или все же трахался? – не отставал Казуки. – Мне кажется, ты не из тех, кому хорошо с женщинами... Кто же тогда? Неужели твой охотничий друг? – Пора тебе захлопнуть рот и выметаться из моей комнаты, – флегматично заметил Манабу и оглядел себя, оставшись вполне довольным. – А мне пора на урок. – Значит, не Юуто, – проигнорировал его слова Казуки. – Но кто-то же должен быть? Ты явно опытный, Манабу, уж я-то в таких вещах разбираюсь. Не сомневаюсь, что ты недурно провел студенческие годы, но всё же... Может, кто-то был не после твоего приезда из Жертона, а до отъезда? Должен же ты был в кого-то влюбляться в юности... – Я никогда ни в кого здесь не влюблялся, – повернувшись к Казуки лицом, отчеканил по словам Манабу. – И не спал ни с кем в Атории, ни с одним человеком. Быть может, теперь ты ревнуешь? – Я не ревную, – как будто обиделся Казуки. – Мне просто интересно, кому в селе повезло. – Больше всего здесь повезло тебе, – заметил Манабу и кивнул в сторону двери: – А теперь на выход. – Не могу, – сокрушенно покачал головой Казуки, но на постели уселся и даже опустил босые ноги на пол. – С чего вдруг? Ходить разучился? – Ходить – нет. Но я не в том физическим состоянии. На этих словах Казуки откинул одеяло и поднялся на ноги, а Манабу, как ни старался держать лицо, все же не выдержал и сглотнул. У Казуки стояло так, словно тот не под одеялом копошился, а сам себя ублажал не меньше получаса. – В этом своем ханжеском наряде ты просто невозможен, Манабу, – с хрипотцой в голосе пожаловался Казуки, медленно подходя ближе. – Я как впервые тебя в нем увидел, сразу захотел в школу. Ты оставлял бы меня после уроков, если б я плохо себя вел? Нескольких секунд, что понадобились Казуки для его дурацкого монолога, Манабу хватило, чтобы взять себя в руки. Тело предавало его, он уже мысленно проклинал узкие штаны, но голос звучал ровно, да и в собственной мимике он был уверен. – По-моему, кто-то здесь возомнил, будто неотразим, – чуть приподняв брови, заметил Манабу. – У меня нет времени, Казуки. Помоги себе сам, а я ухожу. Казуки уже стоял перед ним на расстоянии шага, и, если бы он сейчас попробовал повторить свой поганый приемчик хватать Манабу за член, тот точно врезал бы ему по физиономии. Второй раз номер не прошел бы – Манабу не любил, когда его заставали врасплох. Но Казуки как будто догадался, о чем тот думал, и даже не попробовал прикоснуться, а вместо этого медленно опустился перед Манабу на колени. – В прошлый раз мне показалось, что тебе нравится, когда перед тобой ползают? – Казуки явно пытался говорить с издевкой, но сбившееся дыхание мешало держать нужный тон. Во рту Манабу пересохло, а тяжесть в паху стала почти невыносимой. Даже руки на миг дрогнули от желания прикоснуться к себе. Казуки стоял перед ним абсолютно голый, не замечая ни холода в комнате, ни того, что пол и вовсе был ледяным. Он смотрел на Манабу, задрав голову: волосы, растрепанные еще с ночи, широкие плечи, белая кожа и ровный член с влажной головкой, от которого Манабу и вовсе не мог отвести взгляд. Только идиот отказался бы от такого подарка, а идиотом Манабу не был, пусть его согласие сейчас и означало капитуляцию. – Руки убрал! – рявкнул он, стоило Казуки потянуться к застежкам его штанов, и когда тот послушался, уже тише добавил: – Вообще за спину их убери. И там пусть остаются. Глаза Казуки заметно потемнели, он с силой сжал челюсти, но послушался. Манабу заметил, что он чуть заметно дрожит, но был почти уверен, что это не от холода. Изо всех сил сдерживаясь, чтобы не торопиться, Манабу расстегнул пуговицы на штанах, с досадой отметив, что эффект от его полной невозмутимости был бы куда ярче, если б не возбуждение – стояло у него не хуже, чем у самого Казуки. Вероятно, тот подумал о том же, Манабу успел заметить, как Казуки ухмыльнулся, но говорить ничего разумно не стал, а вместо этого взял в рот, сразу до горла, заглатывая несколько раз подряд, словно ему не нужен был перерыв на вдох. Мир вокруг дрогнул, пол качнулся под ногами – Манабу чуть было не спустил мгновенно, но удержался, дыша рвано и часто. – Руки за спиной, – все же удалось повторить ему: не хватало еще, чтобы Казуки испортил такой идеальный момент. Закрывать глаза Манабу не собирался, он, не отрываясь, смотрел на Казуки у своих ног и наслаждался каждой секундой откровенного зрелища. Смотрел, как член накрывают влажные губы, на то, как Казуки, перехватив пальцами одной руки запястье другой, сжимает их до побелевших костяшек, как неритмично двигается его голова. У Казуки никак не получалось задать правильный темп, но от этого было даже лучше, Манабу надеялся продержаться хотя бы несколько минут, а уже потом отблагодарить Казуки, если тот, конечно, доведет дело до конца как следует. Пожалуй, сегодня ученикам придется подождать своего учителя. ~ На вечер того же дня у Манабу было запланировано важное мероприятие, которое он про себя с усмешкой называл стратегическим. Надо было нанести визит невесте, и чтобы не торчать в четырех стенах ее дома, ставшим настоящей обителью скорби, он предложил девушке сходить на кладбище, отнести цветы на могилы дорогих им людей. – Твоей матушке определенно лучше, – заметил Манабу, когда шел через всю Аторию с Иминией под руку. На самом деле Манабу так не думал: его будущая теща бродила по дому как неприкаянная, своими дерганными движениями напоминая неисправный механизм, который работает не слишком хорошо и остановится, едва закончится завод. Вот только молчание Иминии было слишком тягостным, чтобы терпеть его больше получаса пути до кладбища, и Манабу решил заговорить хоть о чем-нибудь. – Не особо-то ей лучше, – проронила в ответ его невеста. – Но она хотя бы начала есть. Сама девушка тоже выглядела неважно. Теперь она казалась еще более бледной, осунувшейся, и без того слишком тонкий нос заострился, а губы стали и вовсе бескровными. Манабу догадывался, что Иминии нелегко, теперь на ней был весь дом – забота о младших, а заодно и о матери, готовка, стирка, уборка... Поморщившись, Манабу понял, что с такими размышлениями настроение испортится окончательно и переключился на более приятное – на воспоминания о сегодняшнем утре. Когда Манабу кончил сам, он опустился на пол рядом с ошалевшим, раскрасневшимся Казуки, с силой развернул его к себе спиной, а потом, засадив два пальца, второй рукой медленно, назло ласково и несильно сжимая, водил по его члену. Казуки стонал так бесстыдно, что у Манабу от одних воспоминаний мурашки бежали. Правда, сорвался почти сразу, забрызгав дощатый пол своей спермой. Манабу велел ему прибраться и поспешил на занятия. Кажется, Казуки бросил вслед, что Манабу – сволочь, но тот лишь усмехнулся. Такого отличного во всех отношениях начала дня он давно не помнил. Правда, унылый настрой уже захватил Манабу, и вместо того, чтобы воображать разведенные в стороны ноги Казуки, он задумался о том, что тот уже скоро уедет. За всей суетой последних дней Манабу сбился со счета времени и теперь даже не мог ответить на вопрос, когда точно Казуки обещал отправиться обратно в Жертон. Через два-три дня? Через неделю? Так или иначе, очень скоро. А жаль – Манабу не отказался бы немного продлить их знакомство. С таким, как Казуки, и через год не должно стать скучно и пресно. – Манабу, что мы будем делать дальше? – выдернул его из размышлений голос Иминии, и Манабу понадобилась секунда, чтобы вспомнить, где он находится и куда идет. – В смысле, дальше? – нахмурился он. Девушка шумно потянула носом воздух, потом украдкой взглянула на своего спутника, но тут же снова перевела взгляд на дорогу. – Я о нас с тобой. Понимаю, что все обсуждают нашу помолвку как вопрос решенный, что мы с тобой поженимся и все такое... До смерти папы матушка даже начала шить мне подвенечное платье, но... Ты ведь так и не сделал мне предложение. Такого разговора Манабу ждал. Не то чтобы боялся, но предвкушал как нечто весьма неприятное, как ждут сборщика налогов или сезона дождей. Ответ был заготовлен давно, и Манабу не испытывал за него угрызений совести. Иминия была не дурна собой и у нее по-прежнему оставалось приличное приданое. В том, что она его не любила, Манабу был уверен так же, как и в том, что не любил сам. Найдет себе другого и проживет унылую жизнь до старости, как все жители деревень, подобных Атории. Лишить Иминию чести Манабу не довелось, чем он окончательно себя оправдывал и считал, что с него взятки гладки. – Разумеется, мы поженимся, – как можно ласковей произнес Манабу и даже поглядел на Иминию с улыбкой. – Прости, я не делал тебе предложение лишь потому, что все и так понятно. И мы ведь все равно не можем пожениться до твоего следующего дня рождения... – Мы можем совместить! – горячо воскликнула Иминия, отчего Манабу даже удивился – не каждый день он видел эмоции у своей невесты. – Мой день рождения и свадьбу! Я думаю, так можно сделать? – Уверен, что можно, – Манабу ласково погладил девушку по руке. – Только зачем такая спешка? – Не могу так больше, – выдохнула Иминия и сжала предплечье Манабу. Даже через плотную ткань пальто тот почувствовал, как тонкие пальцы впиваются в его руку. – Это невыносимо, ты даже представить себе не можешь, что я испытываю в этом проклятом доме. Я задыхаюсь... – Ты просто устала, – чуть нахмурившись, произнес Манабу. – Понимаю, тебе нелегко, столько детей и матушка на тебе... – Да меня уже тошнит! Тошнит, понимаешь? – сегодня невеста решила его удивлять, она говорила с таким запалом, какого Манабу не замечал за ней все годы их своеобразных отношений. – Бесконечное нытье, жалобы! Сделай то, сделай это! Принеси, утешь, пожалей! А меня кто пожалеет, а? Кто? Я хочу свой дом подальше от них всех! Выдержка Манабу, прочная, как обвод военного корабля, дала трещину, и он едва удержался, чтобы с отвращением не стряхнуть руку Иминии. Если бы девушка для него хоть что-то значила, если бы Манабу и правда собирался провести с ней жизнь, он бы рассказал ей. Рассказал, что это такое, когда нет семьи. Каково это – остаться совсем одному и знать, что тебя уже никто не ждет. И что Иминия, у которой осталось так много близких, должна благодарить создателя, а не причитать, что ей приходится ухаживать за младшими. Манабу дорого заплатил бы за то, чтобы ему было о ком заботиться. Однако он плевать хотел на Иминию, быть с ней рядом ему оставалось недолго – в худшем случае до лета, до ее дня рождения, и потому, справившись с собой, он произнес ровно и спокойно: – Я тебя жалею, дорогая. Тебе так трудно приходится. Скоро все закончится. Ты же сама понимаешь, что не можешь перебраться ко мне до свадьбы. Что люди скажут? Железный для Иминии аргумент сработал, и, закусив губу, та кивнула и даже зашагала чуть быстрее, приободренная словами Манабу. Ходить на кладбище было принято с утра, в крайнем случае к обеду, но уж точно не вечером. Однако занятость Манабу в деревенской школе помешала следовать традиции, и к кладбищу, миновав деревню и пройдя через негустой подлесок, они подошли, когда уже смеркалось. Вокруг было тихо и пусто, когда они шли по мерзлой неровной дорожке. Пришлось пройти мимо старых захоронений, потом мимо более свежих, чтобы в конце выйти к новым могилам – пока что холмикам земли без надгробий, негусто усыпанных осенними цветами. Манабу передернуло от мысли, что могила дорогого ему человека находится в окружении других – жестоко убитых стариков. Даже напоминание о том, что мертвым дела нет, кто покоится рядом, не успокоило. – Тебе не по себе, да? – спросила Иминия, заглядывая в его глаза. – Дрожишь? – Просто холодно, – поежился Манабу. – Давай положим цветы и пойдем отсюда. Отрешенно он наблюдал, как девушка подошла к могиле отца, положила скромный букет на все еще свежую землю, а потом, сперва прижав пальцы к губам, коснулась ими тонких лепестков. С усилием отведя взгляд, Манабу тоже положил цветы на крайнюю могилку и отступил назад. Жаль, что после его отъезда некому будет присмотреть, подумалось ему. Назад с Иминией они шли в молчании и неосознанно ускоряли шаг: темнота сгущалась быстро, еще немного, и дорогу не разглядишь. Потому, когда Манабу заметил впереди неясное движение, он решил, что ему чудится. – Что там такое? – спросила Иминия, сильнее стиснув его руку. – Там... Там кто-то есть? Ее голос дрогнул от страха – наверняка в полумраке и тишине кладбища Иминия невесть что вообразила, но Манабу, который в привидений не верил, только нахмурился: – Сейчас посмотрим. Он ускорил шаг, а девушка, все еще цепляясь за его локоть, засеменила рядом. В первый миг Манабу не поверил своим глазам. На могилах ландграфа и его семьи возился какой-то человек, который за своей работой не заметил приближение Манабу и Иминии. А когда услышал шаги и повернул голову, те уже были совсем близко. – Юуто? – в изумлении уставился на друга Манабу. – Ты что здесь делаешь?.. Ошибиться было невозможно: его приятель с помощью небольшой самодельной метелки из прутьев обметал надгробие графини, другие два уже были чистыми. Рядом на земле лежала охапка желтых астр – должно быть, Юуто собирался разложить цветы после уборки. – А, это вы, – нервно улыбнувшись, Юуто выпрямился и торопливо вытер руки о штаны. – Что вы тут делаете так поздно? – Мы понятно, что делаем, – опередила Манабу с ответом Иминия. – У нас тут близкие похоронены. А ты что делаешь? – Убираю, – сказал Юуто и замолчал, как будто дал исчерпывающее объяснение. Некоторое время они растерянно смотрели друг на друга. Манабу, которому казалось, что он спит и видит странный сон, опомнился первым. – Ты убираешь могилы графов? Зачем? – Ну так никто не убирает, нет больше никого, а так хоть я, – сейчас Юуто казался очень виноватым, как будто сделал что-то неприличное или совершил серьезную ошибку. – Почему бы и нет? – А почему ты это делаешь в темноте? – холодно поинтересовалась Иминия. Словно очнувшись и сбросив с себя оцепенение, Юуто качнул головой, неуверенная улыбка исчезла с его лица, и на девушку он взглянул почти со злостью. – Чтобы всякие ду... Чтобы никто не задавал вопросов, – огрызнулся он. Иминия вспыхнула и возмущенно посмотрела на Манабу, явно ожидая, что тот заступится – оговорка Юуто была слишком откровенной. Но на девушку Манабу было сейчас плевать, вместо этого он задумчиво наблюдал за своим другом, который сунул метелку в заплечный охотничий мешок, взял свой растрепанный букет и принялся распределять цветы: на каждую плиту по четыре штуки. – Разве ты был знаком с их семьей? – негромко спросил Манабу. – Ты же совсем недавно приехал в Аторию. – Не был, – Юуто выпрямился и, закинув мешок на плечо, повернулся к Манабу. – Я просто... Ладно, я объясню, но только не смейся. – Не буду, – меньше всего Манабу сейчас хотелось веселиться. – Я просто подумал, что могилы моих родных далеко отсюда, и их, должно быть, никто не убирает и даже в день всех усопших никто и свечки не принесет. А у ландграфа этого то же самое. Вот я и решил: наверное, приятно было бы родственникам графским, узнай они, что кто-то присматривает за могилками. Мне вот было бы приятно, если бы кто-то за моими приглядел. Иминия рядом возмущенно сопела: то ли от негодования, то ли ее забавляло происходящее, но в любом случае Манабу почувствовал раздражение и дернул рукой, без слов показывая, чтобы та молчала. – Это очень благородно, – вслух сказал он. – Ты делаешь хорошее дело. На месте родственников ландграфа мне тоже было бы приятно... – У ландграфа не осталось родственников, – ядовито вставила Иминия. – Зря стараешься. – Откуда тебе знать? – тяжело уставился на нее Юуто. – Это все знают. – Да что ты? Папаша покойный рассказал? – При чем тут мой отец? – возмутилась Иминия. – Прекратите оба, – перебил Манабу. – Что вы вечно, как кошка с собакой? Юуто, ты закончил? Тогда пойдемте отсюда, а то еще заблудимся в темноте. – Со мной не заблудишься, – Юуто решил послушаться и не продолжать спор. – Я тут сто раз ходил и ночью, и зимой, и в буран. Иминия фыркнула – и правда как рассерженная кошка, и они с Манабу по-прежнему под руку поспешили за Юуто, который решительно направился в сторону деревни. На открытой местности было еще что-то видно, однако, когда они вошли в подлесок, сумерки сгустились до чернильной вязкости. Манабу отметил для себя две вещи: ходить на кладбище после школы – затея дурная, и как им повезло повстречать Юуто – тот со своим опытом охотника ориентировался на местности даже с закрытыми глазами. Вокруг было спокойно, глухо, только их шаги нарушали тишину. Сосредоточившись на спине друга впереди, Манабу не глядел по сторонам, как не смотрел и под ноги – все равно ничего не видно. – Что это там? – настороженно протянула Иминия и дернула Манабу за руку. – Где? – раздраженно отозвался тот. Лимит его терпения на сегодня девушка исчерпала. – Да вон же, – не отставала та. – Посмотри, там что-то лежит. Оглянувшись, Юуто остановился первым и уставился в сторону, куда указывала Иминия. Манабу тоже прищурился, но разобрать в потемках ничего толком не смог, только понял, что его невеста была права: чуть поодаль, ярдах в десяти от дорожки, что-то белело. – Какое-то животное? – неуверенно предположил Манабу. – Вряд ли, – отозвался Юуто. – Сейчас посмотрим. Его заплечный мешок упал к ногам, Юуто присел на корточки, секунду повозился, после чего мелькнула искорка и в руках друга появился огонек. Из-за полного безветрия пламя небольшой свечки, что вытащил на свет Юуто, почти не дрожало. Когда он поднял руку выше, Иминия ахнула: – Это человек?.. Но Манабу уже не слушал. Обгоняя друг друга, они с Юуто бросились к лежащему на земле телу, со стороны напоминавшему груду тряпья. Манабу проняла оторопь, он остановился, как громом пораженный, тогда как Юуто рухнул на колени перед неподвижно лежащим человеком и смело перевернул его. Голова мотнулась, и на Манабу уставились остекленевшие, полные ужаса карие глаза. – Мара, – пробормотал Юуто, одной рукой держа свечу, а второй сжимая пальцами шею девушки. – Проклятье... Она мертва. "Как будто и так непонятно", – хотел ответить Манабу, но язык прилип к нёбу. – Еще теплая, – добавил Юуто, склонившись ниже, и волосы скрывали его лицо. – Теплая на таком холоде. Кто-то убил ее не больше четверти часа назад... Ни ответить что-либо, ни даже подумать Манабу не успел. Тишину леса разорвал пронзительный визг подоспевшей к ним Иминии.