Protege moi

#2

“Я тебя ненавижу-вижу, Но ко мне ты все ближе, ближе… Ты меня ненавидишь, но, но, но… Но ко мне ты все ближе все равно.” (Агата Кристи - “Ближе”)

Вакуум. Ни звука. Сначала лишь непроглядная тьма. Но постепенно в ней становятся видны блики. Зажигаются звезды. И он летит. Сквозь тьму, сквозь звезды, сквозь космическую пыль, причудливо маша руками, стараясь остановить падение. Но падение лишь ускоряется, уже видно землю, огни городов. “Нужно раскрыть плащ”, - паническая мысль в голове. Он судорожно жмет кнопку, но плащ не раскрывается, а он летит, летит все быстрее... Удар. Последовавший за ним шум приводит его в себя. Чувствует, как ломит тело. “Живой”. Бедро полыхает огнем. Попытка двинуться оборачивается крахом. Подвластны только глаза под полуопущенными веками: и вновь все в маревой дымке, в этот раз намного более вязкой и густой. Введенный токсин, нашедший пристанище в его крови, не собирается отпускать. Он на полу: на боку, подпирая щекой бетонный пол, вдыхает аромат поднявшейся пыли, заходится в кашле от ее вкуса. Переводит взгляд на себя. “Это что - смирительная рубашка?” Частицы пыли попадают в глаза, и они закрываются. И вдруг, разрывая тишину вокруг - шаги. Частые, совсем рядом. “Нужно вставать, нужно защищаться!” Но он беспомощен. Лежит на полу в плену смирительной рубашки, не в силах двинуть даже пальцем ноги. Какая ирония: темный рыцарь, упекший большую часть психопатов Готэма в Аркхэм, сам оказался в положении буйного пациента лечебницы. “Хотел, так сказать, чтобы ты почувствовал на своей шкуре, каково это - сидеть взаперти словно загнанное животное”, - воспоминание-мираж появляется в голове на долю секунды и растворяется в тумане. “Неужели у моей истории будет такой жалкий конец?” Шаги останавливаются совсем рядом. Бэтмен вновь предпринимает попытку разглядеть нагрянувшего визитера, но в этом нет необходимости: он и так знает, кто перед ним. Ледяное лезвие касается горла. Терпеливо отсчитывает трепыхания пульсирующей артерии. “Маска? Где маска?!” И вновь беспорядочное метание. Но лишь в воображении. Паралич намертво сковал мышцы, насел тяжким грузом на плечи и крепко держит в своих объятиях, на корню гася даже ничтожные попытки движения. Лихорадочно распахивает глаза… Но почему же так темно? - Ш-ш-ш-ш, - успокаивающе, обдавая горячим дыханием шепчет сзади Смерть в самое ухо. Он чувствует прикосновение бархата перчатки к затылку. Ощущает, как осторожно запускаются пальцы в его волосы, как они начинают медленно перебирать смоляные пряди. Следуют ниже, щекоча чувствительную кожу затылка. Еще ниже. Теперь они неторопливо изучают выпирающие холмы лопаток, дрейфуют по волнам позвонков, выводя на широкой спине причудливые узоры. Ткань рубашки смягчает и без того легкие прикосновения, делая их практически невесомыми. Рябь мурашек прокатывается по телу. Он не хочет думать о них, рассуждать об их причине, отмахиваясь, вытесняя непрошеные мысли из головы: холодно, здесь просто очень холодно… Это было бы так похоже на любовную ласку, если забыть на мгновение о смирительной рубашке, сковывающей движение, о ноже, крепко прижатом к шее... И он действительно о нем забывает: острия больше нет - оно исчезло в пустоте, из которой возникло, слегка царапнув кожу на прощание. Короткий толчок в плечо вынуждает перевернуться на живот. Нечем дышать: упирается лбом в бетонный пол, чтобы просто вдохнуть, хоть немного. Чужие руки, избавившись от ножа, начинают исследовать его тело: продолжив, где остановились на спине, стремятся ниже, еще ниже… Нежно скользят по бедрам, мучительно долго замирая на каждом миллиметре, будто стараясь запомнить, сохранить в памяти изгибы, чтобы позже возвращаться к этим образам вновь. Шлепок. Звук громом рассекает тишину комнаты, слишком громкий, слишком неестественный. Словно сцену из другого фильма ошибочно вставили в финальный монтаж киноленты и лишь на премьерном показе заметили допущенную оплошность. Звук длится долю секунды, но действует как продолжительная трель утреннего будильника - резко выдергивая из теплой полудремы. Заставляя вспомнить, осознать где он. С кем он. Что он делает. И этот звук словно пробудил ото сна и его тоже. Как выстрел сигнального пистолета - марш! И у него сдают нервы, не выдерживают накопленного напряжения. Слишком долго был ласковым. Мучительно долго. Он чувствует как торопливо чужие руки касаются его пояса, возятся с механизмом застёжки. “Да. Давай. Ну же. Давай! Сейчас ты свое получишь, мерзкий ублюдок”. Но нетерпеливые пальцы как ни в чем ни бывало отщелкивают бляшку, вытягивают побрякивающий пояс, отбрасывают в сторону. Защита не сработала. “Что за?.. Но шокер должен был сработать! Обязан был сработать! Не понимаю...” Потрясенный, сперва он даже не осознает, как руки настойчиво стягивают с него брюки, приспускают белье, выставляя обнаженную беззащитную плоть на обозрение. Острое чувство стыда пронзает тело, глаза широко раскрываются от ужаса, он протестующе мычит. - Что такое? Тебе не нравится?.. - вопрос повисает в воздухе. Следом раздается удовлетворенное хмыканье. Шелест одежды. И теперь уже голые, без перчаток, руки очерчивают полушария ягодиц, приподнимают бедра. Что-то твердое упирается в анальное отверстие. Настойчиво тычется в сжавшуюся плоть. Он не знает, что делать, не знает, как предотвратить неотвратимое, судорожно перебирает варианты, но все они разбиваются об одно маленькое, но ощутимое препятствие: он парализован. Скован рубашкой, скован токсином, скован этими чертовыми руками, что теперь так беззастенчиво блуждают по его телу. “Меня нет. Его нет. Это не по-настоящему.” Дыхание замирает. Он затаился, выжидает. “Мышка в клетке”. Знает, что никуда не денется, что не сможет противостоять. Упивается моментом собственной власти, растягивает его, не желая отпускать. - Глупый мышонок. Острая боль пронзает его, обжигает нутро, взрывается в мозгу сверхновой. Ему кажется, что это нож входит в него, и он молит всех богов мира: пожалуйста, Господи, пусть это и будет нож. Вся пережитая им ранее боль, все переломы, все раны, что он когда-либо получал в многочисленных схватках, меркнут на ее фоне. Он практически слышит как разрываются в тишине мышцы сфинктера, как трется чужая плоть об его внутренности, чувствует, как начинает медленно ползти по бедрам его теплая кровь, представляет ее себе: иссиня-черная в царящей тьме. Старается абстрагироваться, но резкие толчки упрямо возвращают к реальности. Его участившееся дыхание поднимает высоко вверх столб цементной пыли и ему кажется, что это звезды снова зажигаются во тьме, и он концентрируется на них, представляя, как снова летит в млечном пути, подальше от этого проклятого места. Быстрее, быстрее, в чудесное место, туда, где не слышно звуков, не слышно тяжелого дыхания, в место, где нет боли и страха... Он намеренно надавливает на поврежденное бедро, впивая ногти глубоко в рану, умножая боль, возводя её в абсолют, заставляя ее заполнить все его существо. Он не хочет его туда отпускать, не дает провалиться в блаженное забвение. Хочет, чтобы он был здесь, с ним, чувствовал и запоминал все. Принадлежал ему целиком, без остатка, а не только телом. Слезы ненависти, стыда, переполняющей злобы и собственного бессилия копятся в уголках глаз, доходят до критической массы и вырываются наружу, оставляя на щеках предательские солёные дорожки, обращая действительность в водянистый туман. Он не может их видеть, но чует их запах в воздухе, как акула чует кровь в бесконечности океана. Властно обхватив подбородок, задирает ему голову. Но всё равно не разглядеть: лишь надвигается, уплотняясь, тьма, касается лица влажным горячим отростком, настойчиво водит им по коже, собирая слезы как сладкий нектар, как утреннюю росу. Жадно слизывает бесшумные рыдания врага, и кажется будто это своеобразный акт милосердия, будто таким образом он пытается забрать его боль себе. Прикосновение к промежности пускает заряд электричества по телу. Чужие холодные пальцы обхватывают его горячую плоть, бесстыдно водят по ней. И тело, вопреки воле, отзывается на эти ласки, приводя его в возбуждение - оно хочет отвлечься от мучительных пыток. Он двигается в ритм с прикосновениями, каждым следующим движением вбиваясь в него все жестче и яростнее. Секунды тянутся как часы, и наконец он слышит яростный выдох, чувствует, как он замирает, как член внутри него пульсирует, изливая тепло. Останавливается, затихает, а затем наваливается на него, лишенный сил, пригвождая к полу. Сколько времени прошло? Час, два, а может вечность? Медленно потянулся прочь. Будто раскаленная кочерга, раскидавшая внутри тлеющие угли, покидает тело. Замер, чтобы их не тревожить. Он больше не ощущает груза чужого тела. Неподвижно лежит, вперившись в пол невидящим взглядом. Слушает, как в стороне шелестит надеваемая одежда. - Я бы побыл с тобой еще, Бэтс: с тобой так весело, но нужно бежать… Нежное касание ладони в вельветовой перчатке к щеке, едва отчетливый полушепот растворяется в темноте: - Останови меня. Потому что я не смогу остановиться сам. “Убей меня, ублюдок. Потому что если это не сделаешь ты, я действительно остановлю тебя. Я найду тебя и забью как бешеного пса”. Скорые шаги. Скрип двери решетки на давно не смазанных петлях. И он остается один во всепоглощающей тишине, беззвучно крича в пустоту.