Для кого-то не было ничего скучней повторяющихся дней и маршрутов, но Артур любил и то, и другое. Что плохого в повторе хорошего дня или знакомой дороге, когда можно идти, думая о своем, и не сбиваться в пути, потому что ноги выдрессированы до автоматизма? Артуру нравилось ходить или ездить, быть в дороге и одновременно чувствовать себя в своей тарелке. Бывали улицы, пронизанные комфортом. На них приятно было ступить, а после — вернуться.
Артур любил дорогу до того акционно-сосисочного магазина. Она не представляла из себя ничего особенного, но Артуру нравилось уходить из дома, чтобы после наслаждаться приближением к нему. Возвращаться домой всегда приятно, особенно когда умеешь это ощущать.
Рабочий — тот самый рабочий — телефон заиграл, когда Артур возвращался с пакетом, набитым ингредиентами к супу и жаркое.
— Да? — он поднял трубку.
— Кто это? — спросил незнакомец.
Странное начало беседы.
— Это вы мне звоните. У вас что-то случилось?
На том конце замялись.
— Я не понял просто, что это за номер. Думал, какая-нибудь психологическая помощь или… Извините, мне не стоило.
Ровный голос со слишком частыми глотками воздуха — недобрый знак. Артур поудобней перехватил пакет и спросил:
— Что у вас стряслось?
— Я… Я просто оторвал бумажку… Я не знаю…
В трубке зашумело. Артур опытным ухом прикинул местонахождение человека.
— Это шоссе?
— Я на крыше.
Артур встал, уверенный, что ослышался.
— Где, блин? — уточнил он.
В трубке в ответ на его реакцию истерично хохотнули. После голос собеседника начал дрожать. От холода и страха, скорей всего. Или даже только от страха.
— Н-на крыше. Я подумал, что не будет лишним позвонить… Я не знаю, что мне делать.
Артур никогда, никогда-никогда из всех возможных вариаций этого слова, не умел быть достойным психоаналитиком, потому что для этого требовалось разбираться в эмоциях и нелогичных поступках людей, от которых у Артура порой голова болела. Психоаналитики разбирали по полкам весь бред, сваливающийся на них, умели произносить фразы, которые кто-то боялся произнести вслух. Им за это и платили: чтобы услышать то, что и так знали, но трусили сказать. Артур мог быть психологом для себя, но для другого — это за той чертой, после которой фольклор и фэнтези.
— Слушайте. Я — самый хреновый помощник в этом плане, — сказал Артур честно.
— А что вы делаете?
— Обычно спасаю чью-нибудь жизнь и иду домой.
— Спасать можно по-разному, — собеседник стучал зубами. — Спасите меня.
— Как?
В телефон опять истерично хрюкнули.
— Не знаю. Скажите: «О, Вернон, ты еще так молод! Тебе есть, ради чего жить. Все впереди».
Артур с сомнением скривился.
— И что, эта чушь поможет? Вы сами-то знаете, зачем живете?
— Я не… Наверно…
— Если не знаете, я-то чем помогу?
— Вы имеете в виду цель существования? Что-то в этом духе?
— Да, жизненное кредо. Или, если сложно, что вы любите?
Собеседник все еще стучал зубами, но отвечал вдумчиво:
— Люблю родителей, мужа, собаку… Люблю ходить в бассейн… Люблю мороженое, но слоеное, как торт; люблю соленый попкорн и льняные изделия; коричневый цвет люблю; когда на улице холодно, а я дома и в носках; и детективы люблю; и чтобы сериалы долго не растягивали; песчаные пляжи люблю, но и галька сойдет… — Он выдохся и умолк.
Артур почти дошел до дома.
— Вы так много всего любите и стоите на крыше? Ну и дурость. Знаете, если сиганете, там уже не будет ни собаки, ни тортов-мороженых, ни носков. И вернуться будет нельзя. Вы просто умрете и скорей всего мгновенно, если дом высокий. Не передумали — тогда скорей потрогайте лен или посмотрите на мужа в последний раз, потому что шагнете — и ничего не останется. В бассейне, может, и не заметят утраты, но родители ваши определенно слягут, потому что будут испытывать вполне физические недомогания в ответ на душевные муки. Возможно, у них будет инсульт или инфаркт. Им сколько лет?
— Шестьдесят и шестьдесят два, — тихо сказали в трубку.
— Ну понятно. Это ж не восемнадцать и похороны любимого попугайчика. Муж, скорей всего, от депрессии будет пить какое-то время, а после либо окажется сильней, либо слабей. Может, выйдет замуж еще раз, но психику вы ему точно поломаете до конца его дней. Собаку, наверно, кому-нибудь отдадут, хотя, если ваш муж выкарабкается из ямы, то может и оставить.
— Вы… И… — Зубы на том конце уже не стучали. Просто трясся голос.
— Что видно с крыши?
— А?
— Что видно с крыши? — повторил Артур.
— Город. Пиццерию — там отличный латте. И машины. Светофор слева красный, а прямо зеленый.
— Что логично.
— Что?
— Слушай-ка, Вернон, для прыжка нужен слишком веский повод, и есть он далеко не у всех. У тебя какой?
— Второй выкидыш.
— И только? — изумился Артур.
— Да! — И Вернон разрыдался.
Артур понял, что повел себя бестактно. Он устал держать пакет и трубку.
— Вернон, срок был маленьким?
— Три недели, но это неважно.
— Он еще не был человеком. Разумеется, для тебя это потеря, но ты потерял не ребенка, а его зачаточное состояние. И сейчас тебе жаль себя, а не его, потому что ему не было больно.
— П-равда?
— Не было. Он был неразумен, он вообще не страдал. Страдаешь только ты, потому что не хотел этого. Тебе нужно слезть с крыши и пойти домой, объяснить все мужу. Найдите врача, он поможет найти причину выкидыша и забеременеть. Если снова не получится, значит, причину не устранили и нужно устранять. Если получится, значит, причину устранили. Позвонишь мне через год и отчитаешься в достижениях.
— Думаешь, у меня может вновь быть выкидыш?
— Всякое бывает, но это не повод опускать руки. Ставь цель и добивайся. На выходе получишь ребенка.
— Обещаешь?
— Это ты должен пообещать, что дойдешь до цели, чего бы тебе это ни стоило.
Вернон пробормотал:
— Я идиот. Я конченый идиот.
— Всякое бывает, — снова сказал Артур. — Не мерзни ты на этой крыше. Сходи в пиццерию за латте, а еще лучше — съешь здоровую шоколадку, потому что сладкое активизирует выработку серотонина. Возьми бумажку, напиши план действий и иди по нему.
— На словах все просто.
— А ты постарайся. Спаси себя, Вернон. Кто ж еще-то?
Вернон пообещал. Потом сказал, что пошел домой и куда-то зашаркал, перед тем как отключиться. Спасибо не сказал, но оно подразумевалось в тихом прощании.
Артур же подумал, что он все-таки не безнадежный психоаналитик, раз клиент не нырнул ласточкой с парапета. Конечно, скорей всего настоящий психолог схватился бы за голову и выщипал себе все волосы по одному от такой помощи, но Артур прикинул, что нет тела — нет дела.
***
Помощь людям была не то чтобы хобби или любимым занятием, или приятным времяпрепровождением. Она была чем-то вроде самого фундамента, на котором стоял Артур, его собственным базисом, без которого он не мог бы нормально существовать. Это как если бы прирожденный врач существовал без больных — он мог не любить посетителей кабинета, но лечить их было бы естественной потребностью, как дыхание или питание. Любовь Артура — книги, без них он страдал; помощь людям — это то, без чего он был бы чужаком самому себе, незнакомцем в зеркале.
Сэм и Перси знали об этом, поэтому молчали чаще, чем закатывали скандалы. А когда закатывали, Артур напоминал им, что из них троих здоровых не было: Артур бывал у психологов, что в детстве, что подростком, — правда, не по своему желанию; Перси лечился от депрессии и низкой самооценки с комплексом брошенного ребенка; Сэм, замкнутый и болезненный, учился доверию и мучительно переживал ошибки. Хвастать здесь было нечем. Артур прибегал к такому подлому приему нечасто, но когда того требовала нужда. Перси хотел, чтобы Артур бегал на выручку с табельным оружием и значком офицера. Артур тоже хотел так бегать на выручку, но для этого нужно было бы внезапно обзавестись связями, очень сильно кого-нибудь попросить и уповать на вселенскую справедливость. То, что у вселенной не было никакой справедливости, не должно было помешать упованию, потому что надежда сама по себе была лишь способом самоубеждения. А так как в этой жизни чудеса падали на голову Артура раз в двадцать три года, он полагал, что хороший момент придет, когда ему будет между двадцатью тремя и сорока шестью.
***
Когда ноги привели его в приют для животных, Артур сперва не понял, как это произошло. Для этого потребовалось бы пойти на прогулку другой улицей и не пройти мимо дома, пахнущего арахисом и хлебом, что для Артура было странно.
Администратор — это слово значилось на бейдже — тут же возник рядом, словно недоумение Артура испускало радиоволны с призывом о помощи.
— Что-нибудь конкретное ищете? — вежливо, но без энтузиазма спросили его.
— Нет, — и Артур уставился на клетки, откуда смотрели или гавкали собаки.
Он не задумывался над приобретением животного всерьез, а потому больше, чем смотрел на собак, гадал, каким образом добрался сюда. Он слушал книгу и ни о чем не думал, но делал так часто. Маршрут прогулки всегда прокладывался до прогулки, а потому сбитым с курса Артур себя еще не ощущал.
— С вами все в порядке? — снова подал голос администратор, наблюдающий за ним.
— Вы не знаете, почему можно прийти не туда, куда шел?
Администратор поднял одну бровь и выдавил:
— Ну просто так. Вам собака нужна или как?
Голос после вопроса Артура потерял даже вежливость. Артур отвернулся от него.
Собаки, большие и маленькие, пушистые и лысые, лежали, сидели или бродили по клеткам. Артур пересчитал их — двадцать восемь. Он прошелся вдоль клеток раз, затем другой, вглядываясь в каждую особь и ища что-то такое, от чего екнула бы сердечная мышца, не склонная ни к тахикардии, ни к аритмии. Мышца билась, казалось бы, в привычном ритме, поэтому Артур приложил пальцы к запястью и пошел на третий круг.
Администратор пучил на него глаза, как на флот вогонов*.
У клетки с золотистым ретривером, который был скорее грязно-рыже-желтым, чем золотистым, Артур почувствовал, как кровь в венах отозвалась толчком, а пульс увеличился. Ретривер лежал головой на лапах, и только глаза бегали по Артуру вверх и вниз.
— Привет, — Артур сел на корточки возле клетки.
— Он здесь уже три месяца. Без хозяев и ошейника шлялся по улице. Привезла служба отлова.
Артур попытался представить, как можно сидеть в клетке в нескольких положениях три месяца, беспрестанно видя одну и ту же картину. Это было жутко.
— Я беру его.
— Да без проблем, — отозвался администратор равнодушно.
У Артура не было поводка — поводок ему дали. Еще у Артура не было ни малейшего представления, как правильно ухаживать за собакой, но здесь ему должен был помочь Интернет.
Пес шел спокойно и даже не гавкал. Артур вел его домой часа два, позволяя нюхать все кусты и асфальт, потому что после трех месяцев заточения нюхать свободную землю было нормально. Артур и сам бы нюхал, если бы вышел из такого заключения.
Дома он первым делом отстегнул ошейник и набрал ванну. Пес положил голову на бортик, созерцая пену, а Артур позвонил Перси.
— Я взял собаку.
Перси на том конце чем-то подавился. Судя по бульканью, чаем.
— Серьезно? — спросил он. — Ты же еще не допланировал до конца. Это было спонтанное решение?
— Я как-то очутился в приюте, — пояснил Артур. — Не знаю как, на меня это не похоже.
— Верно, — согласился Перси. — Как назвал?
— Мы знакомы всего два часа, Перси, еще никак.
— Я записал тебя к своему знакомому психологу.
Артур подавил желание выбросить трубку в окно, а потом найти, сесть на самолет и выбросить, пролетая над океаном. Зато он длинным предложением, содержащим лишь ненормативную лексику, спросил у Перси, какого, собственно, черта.
— Да не ругайся, — спокойно отозвался Перси, прихлебывая чай. — Сходишь на пару сеансов, поговоришь, о чем захочешь. Не понравится — не ходи больше. Я оплатил два посещения.
— Мне уже не нравится.
— Ворчишь, как старый дед.
— Зачем мне психолог? Ты же знаешь, что я…
— Знаю, — перебил Перси. — У тебя было более чем фиговое детство. Может, тебе что-то непонятно, но ты не можешь ни у кого спросить. Сходи — он обязан хранить врачебную тайну.
— Зачем я тебе позвонил? — вздохнул Артур. Он посмотрел на пса, но тот уже сидел в ванной. Ну надо же!
— Мой пес занялся самомытьем. До связи, — сказал Артур и положил трубку.
Сообщение, пришедшее от Перси чуть позже, содержало адрес и время, в которое Артуру надлежало познакомиться с очередным мозгоправом в своей жизни. Запускать фейерверки по этому поводу он не стал.
