Который живет на крыше

То, что звонок будильника расстраивает, было общепринятой нормой. Каждый рано или поздно просыпался с вакуумом на месте груди и тихой, искренней ненавистью к своей работе и всему тому, что составляло значительную часть жизни. Патологией могла считаться ненависть ежедневная, как затяжная депрессия, с тем отличием, что она не заканчивалась. Лео выключил будильник, уверенный, что сегодня, именно сегодня он скажет своему отцу все, что он думает о работе в их компании. Их фирма стояла на рынке недвижимости уже около шестидесяти лет, а до этого прадед был владельцем конторы, занимающейся проведением газовых труб, а до этого… Иными словами, семейное дело видоизменялось, передавалось новым потомкам. Наверно, Лео был неправильным потомком, потому что должность главного менеджера в фирме не была для него приятной привилегией. Он работал, разбирал бумажки, слушал отчеты, выполнял отцовские поручения, слушал отчеты, отчитывался сам, слушал жалобы, слушал и делал, делал и писал, писал и разбирал бумажки… И не было ничему этому ни конца, ни края. Лео работал и сам не понимал, кем работал, зачем и для чего. Когда ему было пять, он лечил свою коллекцию динозавров юрского периода, ставя им уколы и накладывая швы, но отец упорно дарил ему не аптечки, а конструкторы. В восемь он был уверен, что будет пересаживать органы и клонировать зверей, но его записали на шахматы и на уроки немецкого. В двенадцать он листал книжки по биологии, зоологии и медицине, представляя, что будет известным на весь мир хирургом, но ему приходилось ходить на футбол. Он выбрал себе колледж, уверенный, что поступит и станет главврачом, но отец сообщил ему, что его колледж уже выбран и оплачен. Вся жизнь Лео была расписана. Только не им. Истерики и попытки хлопнуть дверью закончились полным фиаско, потому что за учебу платил отец и он был непреклонен. Либо Лео учится там, где велено, либо может не учиться вовсе. Лео на пробу подал документы в медицинский, но его обошел другой парень, оставив без надежды на стипендию, и на мечте стать врачом ставилась жирная, расплывчатая, как клякса, точка. Чарльз Кавано не желал слышать ни о какой медицине, ни о каких больницах и долгоиграющих планах сына. Он назвал все это бредом воспаленного ума подростка и несколько часов рассказывал о семейном деле, о теплом месте, которое будет ждать его. Так Лео стал менеджером, главой черт пойми какого отдела, предпринимателем, что-то постоянно предпринимающим и принимающим, и человеком, который не знал, как прийти на работу и не застрелиться на входе, потому что именно это желание было превалирующим. Иногда оно запиралось, сжатое со всех сторон заботами и поручениями, но никогда не исчезало. Лео листал медицинские статьи, читал выдержки из научных журналов перед сном и его мутило от осознания, что лишь в стенах квартиры он мог быть тем, кем хотел.

***

Чарльз неодобрительно зыркнул на Лео исподлобья, но ничего не сказал — лишь мотнул головой, чтобы он садился. И Лео опустился в кресло в огромном отцовском кабинете. Чарльз Кавано предпочитал уют, но кабинет у него был большим; он не любил рыб, но на входе поставил аквариум; он предпочитал органайзеры и ручки, но работал за ноутбуком. — Ты пропустил презентацию, — сказал Чарльз голосом, которым можно было бы объявлять о пропуске чаепития с венценосной семьей. — Остин мне уже встретился. Он все объяснил, — ответил Лео, рассматривая рамку с фото на столе отца и набираясь храбрости, чтобы объявить о своем уходе. — Ты не имеешь права прогуливать собрания, если тебе так вздумается! — Чарльз снял очки в толстой оправе и посмотрел на сына. — Будь ответственней. — Па-а. — Что — «пя-я»? — передразнил Чарльз, нарочно коверкая обращение. — Ты назначил меня главным, пап. Опять. — И? — Остин разбирается в юридической волоките и бюрократии лучше меня. Почему ты в упор не замечаешь этого? — Он не мой сын. Это ты станешь главой всего этого! — Чарльз махнул рукой в сторону аквариума. — Остин очень талантливый, но… — Я хочу уйти. Лео выпалил это, потому что верных слов все равно не подобрал бы. Верных слов не существовало. На Чарльза не действовали уговоры и увещевания. Он был упертым, пуленепробиваемым и упрямым. Чарльз два раза за минуту моргнул, пока молчал, переваривая услышанное. Пища для ума не годилась. Это Лео понял, как только его слова организмом отца были отторгнуты. — Ты пьяный, что ли? — спросил Чарльз недовольно. — Что? — Лео даже глаза на него поднял. Чарльз принюхался, помотал головой и откинулся на спинку стула, рассматривая Лео, словно тот сообщил, что уходил с труппой бродячих циркачей. — Откуда такие бредовые мысли? — спросил Чарльз. — Потому что хватит этого балагана. Я не гожусь для этой работы. Я не ты, пап, у меня не получается. — Ты столького достиг! И собираешься бросить?! Ты с ума сошел?.. Это наркотики? — Что?! — Наркотики? Трава? Что? Ты ударился? Влюбился? Какая муха тебя укусила? Чарльз разозлился. Лео никто не кусал, кроме совести и мысли, что его жизнь утекала сквозь пальцы тонкими струйками. Утекала, а перевернуть ладони, как песочные часы, не было никакой возможности. Дни улетали безвозвратно. Лео с тоской провожал каждый потерянный час и думал, сколько еще он должен был потерять, чтобы, наконец, решиться изменить свою жизнь. Наверно, нужно было испытать животный ужас, когда в руке грабителя в переулке сверкнул нож, чтобы посмотреть на себя со стороны и осознать, что второй шанс ему после гробовой доски давать не собирались, что он должен был влачить жалкие бессмысленные дни в угоду преумножения семейного капитала, а после умереть, достигнув ненужного звания и передав дело своему ребенку. Он ненавидел свою работу. Он ненавидел ее, и ничто не могло изменить этого, кроме увольнения. — Я хочу быть тем, кем хочу, пап, извини. Мне нравится медицина, я хочу на нее тратить время, хочу в ней преуспеть. — Тебе двадцать пять! Очнись! Какая учеба? — Чарльз начал багроветь. — Я знаю, — отозвался Лео. А скоро ему должно было исполниться двадцать шесть. А потом двадцать семь и двадцать восемь. В пятьдесят менять жизнь будет поздно. Уж лучше все обнулить сейчас, когда было время разложить пасьянс заново, чем после, когда уйдет последняя электричка. Чарльз закрыл глаза, видимо, пытаясь вообразить происходящее страшным сном. Лео ждал. — Ты никуда не уйдешь. Ты закончишь валять дурака, поднимешь задницу со стула и пойдешь к Остину разговаривать о… — Пап, нет. — Лео, да! — Я не хочу здесь работать! — Не повышай на меня голос, у меня мигрень! — Пап, пожалуйста. Я очень хочу… — У меня больное сердце, — устало вздохнул Чарльз, откидываясь на спинку стула. — Я старею. А ты хочешь угробить меня. Бросить. После всего, что я сделал… Лео, как ты можешь? У меня никого нет, кроме тебя. — У тебя есть папа, — Лео пытался снова не смотреть на отца, чтобы не видеть упрека. — Я знаю, но ребенок один. И это ты. Лео, это семейное дело, наше дело. Нельзя бросать семью. — Да не бросаю я семью. — Бросаешь! Ты бросаешь свою семью! Это, — Чарльз обвел рукой помещение, — твоя семья. И в угоду сиюминутным желаниям ты собираешься оставить ее! Сиюминутному желанию было уже лет двадцать от роду. Это желание то сильное, то тупое, то яркое, то едва заметное тенью преследовало Лео. И он сейчас, сидя в кабинете отца, не мог сообразить, почему ему не давали быть собой. Это бесило. — Я не понимаю, — процедил он. — Что с тобой не так? Почему ты так упорно вешаешь на меня свои комплексы и надежды? — Что ты сказал? — Чарльз, которому Лео хамил лишь в приступах неадекватной ярости и случалось это считанные разы, удивленно уставился на сына. На какое-то время забылся предмет ссоры. — Комплексы?.. Да я счастья тебе желаю! — Да, — кивнул Лео. — А счастье мое — это зарабатывать деньги, бессмысленно просиживая штаны в этом здании. Ты придумал новое определение слову счастье. Я-то думал, это состояние души. Чарльз онемел. Скоро он должен был впасть в шок и ярость. Лео знал, как это работало, а потому он скорей поднялся и покинул кабинет, не дожидаясь вспышки. Насмотрелся и наслушался.

***

Смартфон крутился в руке, когда Лео раздумывал над звонком и над словами, которые следовало произнести. Странный омега, свалившийся на него с иной планеты, отстраненный и прохладный, сам того не зная, стал предметом многих мыслей. Лео не влюбился с первого взгляда и не впал в коматозное состояние, очарованный глазами, — или какой еще бред писали в любовных романах, описывая субъект страсти? — но парень по имени Артур, как маяк, просигнализировал ему, заблудшему кораблю, в какой заднице он находился. Сперва Артур вмазал грабителю, а после заметил, что Лео заказал не то, что хотел, тогда, в кафе. Лео не только в кафе заказывал не то, что хотел. Он посадил Артура в такси, а сам шел пешком, размышляя, когда в последний раз он весь день потакал своим прихотям. Выходило, что в детстве. Давно. На обедах с семьей он ел правильную пищу, хотя хотел закинуться чипсами; на работе секретарь приносил ему и Чарльзу кофе, потому что пить чай на деловой встрече — это несолидно. Везде какие-то ограничения, стереотипное поведение, попытки казаться и выглядеть тем, кем надо, хотя никто об этом не просил. Лео съел последний кусок пиццы из коробки и решительно нажал на кнопку вызова. — Привет, — сказал он. — Здравствуй? — чуть удивленно ответил ему Артур с того конца. Лео заулыбался. Он сам не понимал, почему звонил. Наверно, не проживи он большую часть жизни, потакая чужим указам, сейчас понимать свои желания было бы куда проще. Он хотел звонить — и он звонил. Хотя омега — если бы Лео спросил родителей — был не его круга. Круг этот определяли еще одни стереотипы и модели. — Как дела? — Лео не придумал вопроса глупее. — Ну… Нормально, — озадаченно ответил Артур, видимо, силясь сообразить, что Лео от него было нужно. Лео и сам не знал. — А я уволился, — зачем-то сообщил Лео. Артур хмыкнул. — А я тут при чем? — Мы можем увидеться? — Я тебе нравлюсь, или что? — спросил Артур. Очередной прямой вопрос. Артур говорил так, словно разговаривать без притворства или намеков было для него нормой. Лео сперва собирался вильнуть в сторону, сказать, с чего Артур это взял, отшутиться, но вместо этого лицемерного спектакля задумался. Артур был симпатичным, даже очень. И, скорей всего, он притягивал Лео не просто так. — Я не знаю, но мне кажется, что что-то между нами проскочило… Что-то такое… Но я не знаю, правда, — признался он. — То есть, переспать со мной ты не собираешься? — Артур поразился. — А зачем звонишь? Лео подобрал челюсть оттуда, куда она рухнула. — Ты в курсе, что о таких вещах люди обычно не кричат? — спросил он. — Тем более, по телефону? — Нужно спросить при встрече? — уточнил Артур. — Н-нет… То есть, об этом нельзя говорить… Вот так… Наверно. — А-а-а, — протянул Артур, и по мычанию стало ясно, что ничего он не понял. — Можно же встретиться, как друзья, — нашелся Лео. — Но мы не друзья. Это точно. — Ну как знакомые. На сей раз Артур не спорил. Лео договорился о встрече и положил трубку, улыбаясь. Он отопнул пустую коробку из-под пиццы на пол и вытянулся во весь рост на кровати. Артур определенно был не его круга. Лео и сам был не своего круга, если на то пошло.