Который живет на крыше

Когда семейная беседа, которая должна была касаться всего, связанного с семьей, снова коснулась Артура, Лео не выдержал, глотнул побольше вина и пролил его на рубашку, чтобы был повод улизнуть из зала, притворяясь, будто рубашку необходимо спасти как можно скорей. И он улизнул: проклял бокал и кривые руки, досадливо покачал головой и миновал очередной разговор, которого не хотел. Родителям был интересен Артур, как бывает интересна зверушка в зарослях индонезийских лесов. Что-то вроде «Ух ты, глянь только!». Еще бы — Лео был серьезен, почти жил у Артура! Поэтому вопрос, кто такой Артур и в чем его смысл, тревожил и интриговал чету Кавано посильней прочих тривиальных моментов. Они старались быть деликатными — особенно Френсис, — но вопросы, где участвовал хотя бы намек на Артура, для Лео звучал ударом молота по наковальне — ни разу не деликатно, даже близко. Лео ожидаемо был обнаружен Френсисом на веранде позади дома. — Рубашка выжила? — спросил отец тем самым тоном, который говорил, что на рубашку было плевать как ему, так и Лео. — Выжила. — Лео принял решение держаться своей линии до конца. — И что, пятна остались? — Я старался, чтобы их не было. — Ты рубашку не переодел, если что. — На теле быстрее сохнет. — Ты ее не замывал даже — Я же говорил: быстрее сохнет. — Ну хорошо. Френсис не стал садиться рядом, оставшись стоять, а Лео заинтересованно уткнулся носом в телефон, ища там хоть что-нибудь, что его заинтересует. Была найдена статья о каких-то вымерших маврикийских дронтах. Довольно интересно, если альтернатива заключается в беседе с упоминанием имени Артура. — Ты не сможешь прятать своего мальчика от нас вечно, — заметил Френсис. — Лучше бы сказать твоему отцу хоть что-то, пока он не выдумал себе собственный триллер по мотивам. Хоть что-то, кроме имени. Честное слово, ты с этим парнем уже полгода, а мы не имеем понятия, сколько ему лет. — Двадцать четыре. Я узнал о его дне рождения через месяц после дня рождения. И… Папе вообще не понравится ничего из того, что я скажу. Пусть придумывает. — Все не может быть настолько ужасно. Твой избранник определенно наделен массой положительных качеств. Это то, что я знаю наверняка. — А я и не сказал, что все ужасно. Я сказал, что это не понравится отцу. У него какие-то предрассудки относительно возможной личности моего партнера. А Арти он… Он ранимый больше, чем показывает. И ему не нужно ни лицемерное притворство, ни тем более осуждение. — Он сирота? Тихий, домашний? Носит меховые тапочки с котятами и рассматривает закат? Лео прыснул, представив себе такого Артура. Он помотал головой, словно его смех уже не был достаточно явным отрицанием предположения Френсиса. — Он не сирота, у него двое братьев, дядя, работа с подработкой и лохматый ретривер по кличке Цезарь. Он снимает квартиру и мечтает… — …Стать полицейским. Это все, что нам было известно. И про брата ты что-то уже говорил. — Братьев, — поправил Лео. — Альфы. Сэм и Перси. — Ясно… А что этот Артур вообще из себя представляет? Как именно вы познакомились? Какие у него интересы, помимо полиции? Какие планы на будущее? Лео вздохнул и посмотрел на отца. — Я готов еще что-нибудь пролить на эту рубашку, — предупредил он. — Давай не будем трогать Артура до поры до времени. У нас и так непростой период. Я на испытательном сроке, а он в легком смятении. Ну как в легком… В среднем таком. Френсис все еще не уходил. — Мне твой мальчик нравится уже заочно, — сказал Френсис таким тоном, будто сам себя убеждал. — Нет, не нравится, но ты меня любишь. Пап, тебе не может понравиться незнакомый человек, мы оба это знаем. — Иногда мне нравятся незнакомцы. — Да, очень иногда. — Хорошо, — смиренно вздохнул Френсис. — Я понятия не имею, с каким человеком ты пытаешься связать свою жизнь. Имею право хотя бы на крохи информации. Просто убеди меня, что он тебя заслуживает, а я смогу убедить твоего отца. — Не сможешь. Папа упертый. — Ну как-то ведь я с ним живу? — Это зовется любовью и взаимоуважением. Но убеждается папа медленно. Лео сам себе казался не менее упертым, чем Чарльз, когда дело касалось бесед об Артуре, но эта упертость была иного рода. Такая защищающая, правильная упертость, сродни подстраховке и разумному умалчиванию. Одновременно с этим упертость неудобно кололась мыслью, что Лео как будто стесняется и боится выставлять Артура в свет. Он и правда боялся, но это был не стыд, а то беспокойство, когда человек кажется слишком не для мира. Артур был не из тех омег, которых можно легко и непринужденно перезнакомить со всем кругом друзей и близких, потому что есть вероятность, что его не поймут или заденут. Это как позволять школьникам на вечеринке пользоваться уникальным сервизом, доставшимся еще от прапрадеда. А вдруг что испортят? Вдруг разобьют одно из блюдец, и чашка останется без природной пары? Где достать такую же после? — Немного, сын, — попросил Френсис. — Не сбегай, когда разговор касается его. Однажды все равно придется нас знакомить. Так готовь постепенно. — У него… «Аспергер» Лео не смог выговорить. Он посмотрел на Френсиса, но его папа, пусть был трижды добрым и понимающим, пусть хоть котят с деревьев снимал, все-таки был мужем Чарльза. И они подходили друг другу, а чужие люди не смогли бы прожить вместе всю жизнь. Френсис не был идеален, и доверить ему внезапно такую информацию значило очень сильно положиться на его любовь к Лео и порядочность. Френсис ждал, но Лео скомкано улыбнулся отцу. — Ничего. Я… Вернемся к столу? Обещаю что-то об Артуре поведать. — Слава богу, — бросил Френсис и пошел внутрь дома. Чарльз уже взялся за журнал с машиной на обложке. Можно было подумать, он подобным интересовался. Но ведь надо! Не знать чего-то популярного и дорогого, отставать от вещей, которые тебе не нужны, но обмолвиться о которых будет полезно для престижа, — это моветон. Правило человека, застрявшего в бескрайнем болоте стереотипного мышления, — ни в коем случае не пытаться схватиться за ветку спасительного дерева, а стоически тонуть, глотая жижу и наполняя ей легкие. Чем дальше — тем глубже, тем вкусней жижа и тем меньше хочется на волю, ведь и так неплохо. Лео нервно скривился, поглядев на журнал, и отвел взгляд. — Ну что? — Чарльз деловито отложил чтиво. — Отстирал свои портки? — Рубашку. — Ну рубашку. — Да. Все хорошо.- Лео взял вилку в руку. — М-м-м… — Чарльз бросил вопросительный взгляд на мужа и как бы между прочим спросил: — Так где учился твой мальчик? Что-то, связанное с органами? — Он не мальчик, па. Он Артур. И он учился в школе. Чарльз моргнул и пожевал губами. Кажется, он понял, но не хотел понимать. — А дальше? Колледж? — Его выгнали из полицейской академии. — Ты говорил, у него не срослось, — заметил Френсис с укором. — И это тоже правда. — А после он разве нигде не учился? — Чарльз был против такого образования. — И что делает со своим школьным образованием? Горшки моет? — Охраняет бар. Чарльз мог бы сказать очень много разных слов, сложить их в очень много предложений, и они не понравились бы Лео. Но Чарльзов психолог посоветовал ему считать до десяти, прежде чем взрываться, поэтому Лео получил бесценную возможность увидеть, как взгляд Чарльза стал отсутствующим на десять секунд. Сознание того улетучилось в мир, где заправляли железные нервы и крепкая выдержка, получило новое дыхание и вернулось. — Главное — это чувствовать себя комфортно в своей сфере, — сгладил Френсис. — Да, — сказал Чарльз тоном, означающим «В гробу я такой комфорт видал». — Он помогает людям, следит, чтобы не было драк. Разнимает там, конфликты устраняет. Его… очень ценят. И он… Он… Ему… — Лео задумался, но слова подбирались трудно. Лицо Чарльза свежей и радостней от последних фраз не стало. Глаголы «разнимает» и «устраняет» в контексте общей беседы не сыграли роли и положительного эффекта не дали. Если бы только можно было взять отца за грудки и, стирая это недоверчивое и разочарованное выражение с лица, крикнуть, что Артур спасает людей, меняет мир, но ему не дают этого делать обязательства перед семьей. Что он рискует, получает синяки, ходит раненый и избитый, наказывает преступников! Что работа Чарльза ни в какое сравнение не идет с кредо Артура, который ясно обозначил свою цель и сворачивать не намерен даже под угрозой ядерной войны. Но Лео не мог. И родители довольствовались той скудной пищей, что он им давал. Немного, дробя на части и выдавая только минимум, который делал глубокого, как синее море, Артура картонным персонажем-статистом, чьего имени даже в титрах нет. — Он любит читать, — нашелся Лео. — Начитанный! Это хорошо! — опять обрадованно вклинился Френсис. — Да. — На этот раз чарльзово «да» было именно «да». — И что он читает? — Все подряд. Очень любит книги. Они у него аж по цветам расставлены! По оттенкам. Лео прикусил язык, а Чарльз пожал плечами. — Зачем? — спросил он. — Ему просто нравится. — Глупость какая. Еще скажи, что он щетку кладет щетиной строго на запад. Лео не стал говорить. Он снова прикусил язык, на этот раз буквально, чтобы тот знал свое место. — А как дела на работе? — спросил Лео. Чарльз не слышал. Его интриговал Артур. — Вы там свадьбу еще не напланировали? Детей? Смотри, не натвори глупостей. А то современные омеги настойчивые и практичные стали. — Артур в этом не заинтересован. Думаю, затащить его под венец будет проблемой, если я однажды решусь. — А что? Свободы хочет? — Нет, он… Он не хитрый какой-то гад, который лезет ко мне в штаны и считает ваши деньги. И он не думает, как правильно залететь, чтобы я с ним расписался. Он вообще не такой. И ему не нужна свобода в личной жизни, чтобы не быть мне обязанным. Он просто… Артур — это Артур. — Я же говорил, он мне понравится! — Френсис улыбнулся. — Почему вы ищете в нем изъяны? — Мы родители. Мы хотим, чтобы у тебя все было хорошо. — У меня все хорошо. Просто у нас не все легко. — Мозги тебе пудрит? — Чарльз не унимался. — Пап! Ну хватит! Не пудрит! Что ты привязался? Я сейчас снова уйду рубашку стирать. — Нет-нет, все нормально. — Чарльз помотал головой. — Хороший мальчик… То есть, хороший Артур. Не пудрит — и славно… Он точно еще не залетел? Лео закатил глаза, умоляя всех богов, что были известны человечеству, вмешаться, но ни один из них не ответил. У богов были дела поважнее.

***

После родительского допроса, что длился ровно час и десять минут, Лео требовались уединение и расслабление. Не хотелось думать о поступлении, о том, какую бы статью еще прочесть, чтобы лучше понимать Артура; о верности своих намерений относительно омеги и раскладыванию в голове кубика Рубика на отдельные кубы. Лео и без того думал и переживал столько, что мозг натурально уставал и мог начинать тормозить на банальных вопросах. Тишину и уединение Лео обнаружил в баре в компании содовой, пахнущей детством и секретами от Френсиса, которому не нужно было знать ни о содовой, ни о нуге, ни о чипсах — все это Френсис считал врагом человечества. Лео осторожно пил, не нарушая внезапно нахлынувшей гармонии с миром. За столиком в глубине зала сидел одинокий омега, грустно крутящий салфетку. Он едва заметно улыбнулся Лео, и тот ответил ему. Общение продлилось ровно секунду: Лео снова был занят своей содовой и мыслями, а омега уставился в экран смартфона, словно ждал чего-то. Лео подумал об Артуре и о том, каким тот был противоположным во всем. Холодные фразы и поступки должны были говорить об отчуждении, но Артур лишь не навязывался и говорил только то, что считал нужным, чтобы не засорять фрагментами фраз пространство вокруг. Он мог бы названивать Лео и требовать ответа за подобный поход в бар — а Лео так и написал в сообщении: «Я в баре. Надо отдохнуть», — но Артур не умел этого делать. Он написал в ответ, что приготовит на ужин куриные ножки в маринаде, и Лео было дико целую секунду или две. Гораздо проще общаться с привычным, даже если это привычное тебе не по душе. Лео бы утопил телефон в стакане с содовой, если бы его парень закатил скандал из-за сухого, как хворост для костра, «Я в баре», но без скандала, без хоть какого-то интереса было странно. Артур не спрашивал, один ли Лео, надолго ли он задерживается; он принимал чужое решение как данность. Лео представил, как он, живя с родителями, написал бы Френсису, что ужинает в ресторане. Тот не преминул бы спросить, что за повод, выразить малейшее любопытство. Артуру это было ни к чему. И неважно, что Лео не был из тех, для кого бар — стандартная процедура в конце недели. А сегодня была среда, восемь вечера. О какой еще ерунде можно было подумать, сидя на мягком стуле и цедя стакан содовой под музыку Майкла Джексона? И ерундой ли было то, о чем он думал? Лео чуть не расхохотался. Надо же — искал уединения, а нашел ворох неразобранных мыслей и вопросов! Интернет-поисковики в худшие свои дни работали лучше, чем он. Лео успел съесть тарелку салата, когда телефон оповестил его о входящем сообщении. Это Артур выражал обеспокоенность его задержкой. Конечно, обеспокоенность додумал сам Лео, потому что краткое «Тебя нет довольно долго» ее не слишком содержало. Но Лео живо представил себе жующего губу, чтобы это написать, Артура, и ему стало тепло. Мысли о родителях, экзаменах, постоянной нехватке денег, собственной финансовой немощности в глазах Чарльза и прочих червячках, жрущих его мозг словно яблоко, улетучились. Лео решительно допил содовую и попросил счет. Пауза наедине с собой и впрямь затянулась. Его там Артур ждал, скорей всего читая книгу и поглядывая на часы. Да и дело ли — есть в баре, когда дома ждут куриные ножки в маринаде? Артур вполне мог их пересолить или передержать, но Лео потихоньку становился мудрее, поэтому он помнил о запасах замороженной пиццы, которые сделал. «Иду домой», — написал Лео. Слово «домой» давалось легко. Сколько нужно было времени среднестатистическому человеку, чтобы привыкнуть к чему-то?