В потушенной сигарете...

Небольшой полуподвал, но тебе здесь нравится. Комната на окраине города: закрашенные белой краской окна, не имеющие ни ставней, ни занавесок – через них лишь изредка пробивается луч предрассветного солнца. Стены измазаны той же краской – наспех, совсем неумело. Видны плохо скрываемые под белым – когда-то, наверное, чистым – следы неотодранных слоев обоев и даже газет, на которые раньше их клеили. Что тут было до – неизвестно. Говорила, что выгребла отсюда тонну мусора, перед тем, как заехать. Я не удивлена. Здесь нет места жизни. Сырое помещение, манящее своим унынием. Можно ведь спрятаться ото всех: жить в цоколе, в основообразующей части дома, соседствуя с гуляющими по двору котами, колесами машин и шагами прохожих. Тебя никто не увидит, не заметит твоих промахов и ошибок – стены защитят и сгладят неровности поведения, потопят дурацкий, приглушенный смех в своей каменной броне и не позволят глазам наполниться влагой. Слишком стойкая конструкция, чтобы поддаться и не терпеть. И стоило ли летать в этом испачканном небе? Прятать лицо в подушку, чтобы случайно не наткнуться на улыбку, которой не веришь, быть рядом и смотреть на тебя невидящим взглядом. Фальшь огромных масштабов, обтянутая белой тканью. И жизнь в суровой реальности, без сказок про верность и цензурной лексики в перерывах. К такому страшно прикоснуться – можно ведь упасть в бездну, провалиться, оступиться случайно или нет, и полететь вниз головой. Хитрить, обманывать саму себя, притворяясь не той, кем являешься на самом деле. Неоправданная жестокость и злость вырываются наружу. Для чего? Импульсивность – одна из черт непостоянства. И часто думаешь, что можно со всем справиться: попробовать закрыть глаза и просто не забывать дышать, сделать вид, что так и было задумано. И что нравится временами и эта небрежность, и безразличие в собственном голосе. Легко сказать. Труднее сделать. Когда чередой бесконечного самоанализа при отсутствии инициации любого рода пытаешься понять, кто ты и чего хочешь, ждешь любого чуда. Плутаешь в лабиринтах своего разума, игнорируя тело. И выжидаешь, лежа поперек этого неба – наверняка без одежды, – когда в полной тишине зашнуруют ботинки, отвлекутся на зажженную спичкой сигарету, чтобы незаметно отвернуться к холодной стене. И говорить ничего не нужно: лишь цепляться за искусанное горло, как за последнюю нить с настоящим, живым миром. Тем, что сейчас у непроницаемого окна комнаты собирается встречать новый день. И каждая била по разным мишеням. Грязно, размашисто вычеркивала прошлое, а следом и будущее, чтобы продлить мгновение. Наследили вдвоем и не сумели обе. Небольшой полуподвал. Но и мне там когда-то нравилось. Пока не стало невыносимо тяжело находиться в этой комнате – хотелось бежать от этих белых камней как можно дальше. Проснуться среди ночи – какой бы безрадостной она ни была – и мчаться босиком по дороге к набережной великой реки. Сходить с ума в ограниченном пространстве, в четырех стенах, терзаться сомнениями лишь потому, что страшно рискнуть. И поставить на кон свою жизнь. Снова. Смахнуть капельки крови с лица ребром ладони. Побег из города приравнивался к побегу из комнаты. Бежать от той, с кем была знакома едва ли, чтобы забыть не только ее имя, но и свое. Будто бегство что-то изменит. Переступить тонкую грань сумасшествия, чтобы потом уже никогда не вернуться назад. И жить с этим, если возможно. И виноваты все, но и никто конкретно. Говорят, так распорядилась сама судьба.